Алексей Писемский - Взбаламученное море

• Название: Взбаламученное море
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

В романе показаны нигилистические попытки разрушить историческую Россию. Столкнув в этом романе представителей разных общественных сил, боровшихся друг с другом в период проведения крестьянской реформы, Писемский отдал предпочтение сторонникам идеала русской национальной самобытности, которые, по мнению писателя, сохранили «здравый смысл» и не потеряли своего лица в сложной, противоречивой действительности 60-х. Все остальное Писемский считал временным наваждением и ложью.

---

Обед у Баклановых был всегда отличный; повар их вряд ли был не искусней повара Эммануила Зхаровича; вина самого высокого сорта, прислуга скромная, вежливая. Но ничто это не пленяло Александра!.. В его воспоминании проходил другой, скудный обед в Ковригине, когда он сидел около молоденькой девушки и пожимал под столом ее ножку: о, какая то была поэзия, – и какая все окружавшее его теперь проза!

К концу обеда зашел разговор о приглашении на бал, которое в самом деле было получено от генерал-губернатора.

– Я не поеду! – сказала Евпраксия решительно.

– Отчего же? – спросил ее Бакланов, вспыхивая.

– Потому что я никуда не езжу, – отвечала Евпраксия.

Бакланов насмешливо улыбнулся.

– К другим вы можете не ездить, – начал он: – но тут вежливость требует! Наконец вы обываетельница здешняя; у вас могут случиться дела и другое прочее.

– У меня нет никаких дел.

– Но у меня могут быть.

– Ну, так ты и поезжай!

Бакланов опять и еще ядовитее усмехнулся.

– По обыкновению: ни для кого – ничего, ни шагу! – произнес он.

– Ну да, ни шагу, – повторила Евпраксия.

В сущности, Бакланову решительно было все равно, поедет ли с ним жена на бал или нет; но ему хотелось только с ней поспорить и побраниться.

Если маленькие причины имеют иногда большие последствия, то и наоборот: большие явления имеют, между прочим, самые миниатюрные результаты.

На героя моего ужасно влияла литература; с каждым смелым и откровенным словом ее миросозерцание его менялось: сначала опротивела ему служба, а теперь стала казаться ненавистной и семейная жизнь. Поэтический и высокохудожественный протест против брака Жорж-Санда казался ему последним словом человеческой мудрости – только жертвой в этом случае он находил не женщину, а мужчину, т-е себя.

– Ведь этак трактовать целое общество нельзя… нельзя! – повторял он насмешливо, обращаясь к Евпраксии: – что мы-де вот выше всех и никого знать не хотим; надобно спросить, как и другие нас понимают!

– Я и не считаю себя выше других. Что ты таким образом перетолковываешь мои действия? – сказала Евпраксия, уже рассердившись на мужа.

– Отчего же вы не едете? – спросил он.

– Потому что там все будут светские дамы, а я не светская.

– Что же вы такое? Вот бы интересно знать, что это такое?.. Что-то очень уж, должно быть, необыкновенное! – говорил Бакланов, – в этот день он был до гадости зол.

– Когда женились на мне, так видели, что я такое! – сказала Епвраксия.

Лицо ее по-прежнему оставалось спокойно.

– Нет, не видал, – отвечал Бакланов: – и теперь не вижу, да и вряд ли когда увижу.

– Ну да, – повторила опять Евпраксия и замолчала, а потом, когда обед кончился, тотчас же встала и ушла в гостиную.

Бакланов остался еще за столом.

Он налил себе стакан вина и велел подать сигару.

– Ведь камень, и тот не живет, как мы живем, – говорил он совершенно громко и обращаясь к Казимире, которая осталась, потому что Валерка доедал еще пирожное: – и тот хоть что-нибудь, хоть пыль, да дает в воздух, и сам наконец притягивает песчинки, и мы – ничего.

Положение Казимиры было очень щекотливое.

– Что если бы состояния у нас не было? – продолжал громко Бакланов: – куда бы и на что мы годились!.. есть, спать, родить детей, кормить их на убой!

При этих словах Евпраксия, все это слышавшая, подняла наконец глаза на образ.

– Он и их ненавидит, Боже, Боже мой! – проговорила она и склонила голову.

Бакланов между тем продолжал рассуждать.

– По-моему, человек без темперамента, без этого прометеевского огонька, который один только и заставляет нас беспокоиться и волноваться, хуже тряпки, хуже всякого животного!

И затем, видя, что в зале никого нет, ни Казимиры ни даже лакеев, он встал и ушел в кабинет.

Одною из главных причин недовольства его браком было то, что холодная Евпраксия не представляла уж никакой для него прелести, и его мучило нестерпимое желание завести интрижку.

Но с кем?

Чаще всего, в этом случае, он думал о Софи.

Лично он с ней, в продолжении последних пяти лет, не встречался и только одной стороной слыхал, как она на каком-нибудь пикнике каталась, окруженная толпою молодежи, видал ее иногда издали в театре, блистающую красотой и нарядами.

Бог с ней, с кем бы эта прелестная женщина ни интриговала; но она могла бы доставить ему море блаженства, а всего этого он лишал себя тем, что был женат.

5. Акции

Евпраксия настояла на своем и не поехала на бал. Бакланов приехал один.

В первой же комнате он встретил косого Никтополионова.

– Что вы там, батюшка, сидите, а? – спросил он обыкновенным своим тоном, чтобы сразу напугать человека.

– Что такое? – спросил Бакланов в свою очередь.

– Есть у вас акции общества «Таврида и Сирена»?

– Нет.

– Так что же это вы?.. что это такое? – кричал Никтополионов: – сидите с деньгами, с домами, и не берете!

– Я, право, еще даже не думал об этом, – отвечал Бакланов.

– Он и не думал, а!.. скажите, пожалуйста! Ассюрировано 4 процента от правительства, помильная плата и перевоз от казны провианта. Он не думал об этом! В банке-то что? По две уж копейки на рубль дают… Пора подумать-то об этом!

Бакланов в самом деле подумал. У него у самого были небольшие деньги, а у жены так и довольно серьезные.

– Тут ведь можно проиграть и выиграть, – возразил он, смутно припоминая себе и соображая, что такое значит акция.

– Каким же образом проиграть? Так уж все сумасшедшие. Теперь на каждую акцию по пятидесяти рублей премии.

– Значит, надо приплатить? – спросил Бакланов.

– Так что ж из того!.. Вон я вчера дал лишних по тридцати рублей, а сегодня сам получил по пятидесяти. Всего только одну ночь пролежали в кармане: невелик, кажется, труд-то.

– Это недурно! – сказал Бакланов.

– Еще бы! – подхватил Никтополионов: – дело в отличнейшем порядке… Я сделан распорядителем на здешней дистанции.

«Вот это-то уж дурно!» – подумал Бакланов.

– Учредитель этого общества гениальный человек!.. Первая, может быть, голова в России! – продолжал Никтополионов, имевший привычку так же сильно хвалить, как и порицать. – Ну, так как же? Ах вы, тюлени русские! – прибавил он, глядя уже с ужасом на Бакланова.

– Я подумаю! – отвечал тот.

– Подумаю! Подумаю!.. И ничего не подумает! – передразнил его Никтополионов.

Но Бакланов подумал и довольно серьезно.

«В самом деле, глупо же держать деньги в банке, когда вся Европа, все образованные люди играют на бирже!» – рассуждал он.

6. Опьянение одного и отрезвление другой

Бал, дававшийся для сближения с обществом, должно быть, в самом деле заключал в себе все общество. В следующих комнатах была толпа мужчин, – все, по большей части, черноволосых, и нельзя сказать, чтобы с особенно благородными физиономиями. Бакланов заметил только одного благообразного старика, с вьющимися седыми волосами и с широкою бородой, – но и потом оказалось, что это был проезжий музыкант-немец.

Дамы, напротив, блистали прекрасными нарядами, и было много хорошеньких.

Вежливый хозяин принимал всех в дверях.

– Старый друг лучше новых двух! – сказал он, когда мимо него проходил Бакланов.

– Ждет Федот у своих ворот! – объяснил он и проходившему потом чиновнику.

Между всеми дамами Бакланов сейчас же заметил Софи Леневу в чудесном бархатном платье, стройную, высокую и с какою-то короной на голове. Тут он невольно вспомнил свою супругу, всегда одетую просто и гораздо больше занятую детьми, чем нарядами. Софи, по ее щекотливому положению, была в первый еще раз на великосветском балу. Начальник края в этом случае хотел показать совершенно равное внимание ко всему обществу: но дамы его круга (обыкновенно подличавшие перед madame Базелейн) несколько обиделись этим приглашением и даже старались ходить подальше от Софи, но зато она была окружена всеми лучшими молодыми людьми.

Бакланову ужасно хотелось продраться в эту толпу; он решился непременно поговорить с Софи и возобновить с ней старое знакомство.

Случай ему поблагоприятствовал.

Софи прошла мимо него.

– Bonjour, Бакланов! – сказала он ему сама и сама же протянула к нему руку, обтянутую в белую лайковую перчатку.

Целый поток электричества проник при этом в Бакланова. Он подметил, что рука Софи немножко дрожала.

– Могу я просить вас протанцовать со мной кадриль? – сказал он, догоняя ее.

– Очень рада! – отвечала Софи, обертывая к нему голову и кланяясь ему немножко величественно, как обыкновенно кланяются актрисы-королевы.

Бакланов понял, что это была уж не прежняя девочка-кокетка, не прежняя даже юная и пылкая, но еще робкая вдова, а интриганка, которая умела смотреть и на вас, и на другого, и на третьего.

Но все это еще больше подняло ее в его глазах.

Они стали в кадриль и, надобно сказать, представляли собой, по изяществу своих манер, лучшую пару.