Алексей Писемский - Русские лгуны

• Название: Русские лгуны
• Автор: Алексей Писемский
• Издательство: Издательство «Правда», биб-ка «Огонек»
• Жанр: Публицистика
• Год: 1959

«Люди, названные мною в заголовке, вероятно, знакомы читателю. Когда я встречался с ними в жизни, они производили на меня скуку, тоску и озлобление; но теперь, отодвинутые от меня временем и обстоятельствами, они стали дороги моему сердцу. В них я вижу столько национального, близкого, родного мне… Начав с простейших элементов, мне, вероятно, придется перейти и к гораздо более высшим типам. Поле мое, таким образом, широко…»

---

Марья Николаевна между тем села в сани и велела себя везти к губернатору. Кучер было обернулся к ней:

– Лошадь, сударыня, очень устала! Барин после гневаться будет.

– Вези! – вскрикнула она, и в ее нежном голосе послышалось столько повелительности, что даже с полулошадиной натурой кучер немножко струсил и поехал.

Губернатор еще не кушал, когда она к нему приехала. Дежурный чиновник, увидев председательшу, бросился со всех ног докладывать об ней губернатору. Тот, в свою очередь, тоже бросился к зеркалу причесываться: старый повеса в этом посещении ожидал кой-чего романического для себя.

– Pardon, madame…[26] Позвольте вам предложить кресла.

Марья Николаевна села.

– Говорят, вы посадили Имшина, – вы знаете мои отношения к этому человеку; скажите, за что он посажен?

– Не могу, madame!

– Почему ж не можете?

Губернатор был в странном положении – сказать даме о такой вещи, которая, по его понятию, должна была убить ее; он решился лучше успокоить ее:

– Сказать вам этого я не могу, тем более что все это, может быть, пустяки, которые пустяками и кончатся, а между тем нам всем очень дорого ваше спокойствие; мы вполне симпатизируем вашему положению, как женщины и как прелестнейшей дамы.

– Не знаю, что вы со мной все делаете! Ах, несчастная, несчастная я! – воскликнула председательша и пошла, шатаясь, из кабинета.

Губернатор последовал за ней до самых саней с каким-то священным благоговением.

Дома она написала записку к Имшину:

«Я везде была и ни у кого ничего не узнала; напиши хоть ты, за что ты страдаешь, мучат тебя… Твоя».

На это она получила ответ:

«Все вздор, моя милая Машенька, проделки одних мерзавцев; посылаю тебе сто рублей на расход. Прикажи, чтобы хорошенько смотрели за лошадьми… Твой».

Никакое страстное письмо не могло бы так утешить бедную голубку, как эта холодная записка.

«Он спокоен; значит, в самом деле все вздор», – подумала она, покушала потом немножко и заснула.

К подъезду между тем подъехала ее компаньонка Эмилия, с огромным возом гардероба Марьи Николаевны. Со свойственным ее чухонскому темпераменту равнодушием, она принялась вещи выносить и расставлять их. Шум этот разбудил Марью Николаевну.

– Кто там? – окликнула она.

Эмилия вошла к ней.

– Платья ваши Петр Александрыч прислал и мне не приказал больше жить у них.

– Ну, и прекрасно; оставайся здесь у меня.

Эмилия в церемонной позе уселась на одном из стульев.

– Ты слышала, Александра Иваныча в часть посадили?

– Да-с!

– Скажи, что про это муж говорит или кто-нибудь у него говорил; ты, вероятно, слышала.

– Девочку, что ли, он убил как-то!

– Какую девочку, за что?

– Мещанка там одна, нищенки дочь.

Марья Николаевна побледнела.

– Да за что же и каким образом?

– Играл с ней и убил.

– Что такое, играл с ней?.. Ты дура какая-то… врешь что-то такое…

Эмилия обиделась.

– Ничего я не вру-с… все говорят.

– Как, не вру!.. Убил девочку – за что?

Эмилия некоторое время колебалась.

– На любовь его, говорят, не склонилась, – проговорила она как бы больше в шутку и отворотила лицо свое в сторону.

Марья Николаевна взялась за голову и сделалась совсем как мертвая.

– В этот самый вечер это и случилось, как мы были у него с катанья, – продолжала Эмилия. – Мужики на другой день ехали в город с дровами и нашли девочку на подгородном поле зарытою в снег и привезли в часть, а матка девочки и приходит искать ее. Она два дня уж от нее пропала, и видит, что она застрелена…

– Почему же девочку эту застрелил Александр Иваныч?.. – спросила Марья Николаевна.

– Солдаты полицейские тут тоже рассказали: она, говорят, каталась на Имшиных лошадях со старухой, и прямо к нему они и проехали с катанья.

Молоденькое лицо Марьи Николаевны как бы в одну минуту возмужало лет на пять; по лбу прошли две складки; милая улыбка превратилась в серьезную мину. Она встала и начала ходить по комнате.

– Мужчина может это сделать совершенно не любя и любя другую женщину! – проговорила она насмешливым голосом и останавливаясь перед Эмилиею.

– Он, говорят, совершенно пьяный был, – подтвердила та. – Человека его также захватили, тот показывает: три бутылки одного рому он в тот вечер выпил.

– Каким же образом он ее убил?

Личико Марьи Николаевны при этом сделалось еще серьезнее.

– Сегодня полицеймейстер рассказывал Петру Александрычу, что Александр Иваныч говорит, что она сама шалила пистолетом и выстрелила в себя; а человек этот опять показывает – их врознь держат, не сводят, – что он ее стал пугать пистолетом, а когда она вырвалася и побежала от него, он и выстрелил ей вслед.

Дальнейшие ощущения моей героини я предоставляю читательницам самим судить.

У входа в домовую церковь тюремного замка стояли священник в теплой шапке и муфте и дьячок в калмыцком тулупе. Они дожидались, пока дежурный солдат отпирал дверь. Войдя в церковь, дьячок шаркнул спичкой и стал зажигать свечи. Вслед же за ними вошла дама вся в черном. Это была наша председательша. Священник, как кажется, хорошо ее знал. Она подошла к нему под благословение.

– Холодно? – сказал он.

– Ужасно! Я вся дрожу, – отвечала она.

– Не на лошади?

– Нет, пешком… У меня нет лошади.

– А Александра Иваныча кони где? Все, видно, проданы и в одну яму пошли.

– Все в одну! – отвечала Марья Николаевна грустно-насмешливым голосом. – Но досаднее всего обман: каждый почти из них образ передо мной снимал и клялся: «Не знаем, говорят, что будет выше, а что в палате мы его оправдаем».

– Ну, да губернатора тоже поиспугались.

– Да что же губернатору-то?

– А губернатор супруга вашего побоялся: еще больше, говорят, за последнее время ему в лапки попал.

– Ну да, вот это так… но это вздор – это я разоблачу… – проговорила Марья Николаевна, и глаза ее разгорелись.

– На каторгу приговорили?

– На каторгу, на десять лет, и смотрите, сколько тут несправедливости: человек обвиняется или при собственном сознании, или при показании двух свидетелей; Александр Иваныч сам не сознается; говорит, что она шалила и застрелила себя, – а свидетели какие ж? Лакей и Федоровна! Они сами прикосновенны к делу. А если мать ее доносит, так она ничего не видала, и говорит все это она, разумеется, как женщина огорченная…

– В поле он мертвую-то свез… Зачем? Для чего?

– Прекрасно-с!.. Но ведь он человек: мог перепугаться; подозрение прямо могло пасть на него, тем более что от другой матери было уж на него прошение в этом роде, и он там помирился только как-то с нею – значит, просто растерялся, и, наконец, пьян был совершенно… Они вывезли в поле труп и не спрятали его хорошенько, а бросили около дороги – ну, за это и суди его как за нечаянный проступок, за неосторожность; но за это не каторга же!.. Судить надобно по законам, а не так, как нам хочется.

Любовь сделала бедную женщину даже юристкою.

– Это все я раскрою, – продолжала она все более и более с возрастающим жаром, – у меня дядя член государственного совета; я поеду по всем сенаторам, прямо им скажу, что я жена такого-то господина председателя, полюбила этого человека, убежала к нему, вот они и мстят ему – весь этот чиновничий собор ихний!

– Дай бог, дай бог!.. – произнес священник со вздохом. – Вас-то очень жаль…

– О себе, отец Василий, я уж и думать забыла; я тут все положила: и молодость и здоровье… У меня вон ребенок есть; и к тому, кажется, ничего не чувствую по милости этого ужасного дела…

Священник грустно и про себя улыбнулся, а потом, поклонившись Имшихе (так звали Марью Николаевну в остроге), ушел в алтарь.

Она отошла и стала на женскую половину. Богомольцев почти никого не было: две – три старушонки, какой-то оборванный чиновник, двое парней из соседней артели.

Дежурный солдат стал отпирать и с шумом отодвигать ставни, закрывающие решетку, которая отделяла церковь от тюремных камор. Вскоре после того по дальним коридорам раздались шаги. Это шли арестанты к решетке. К левой стороне подошли женщины, а к правой мужчины. Молодцеватая фигура Имшина, в красной рубашке и бархатной поддевке, вырисовалась первая. Марья Николаевна, как уставила на него глаза, так уж больше и не спускала их во всю службу. Он тоже беспрестанно взглядывал к ней и улыбался: в остроге он даже потолстел, или, по крайней мере, красивое лицо его как-то отекло.

Когда заутреня кончилась, Имшин первый повернулся и пошел. За ним последовали и другие арестанты. Марья Николаевна долго еще глядела им вслед и прислушивалась к шуму их шагов. Выйдя из церкви, она не пошла к выходу, а повернула в один из коридоров. Здесь она встретила мужчину с толстым брюхом, с красным носом и в вицмундире с красным воротником – это был смотритель замка. Марья Николаевна раскланялась с ним самым раболепным образом.

– Я прошу вас сказать Александру Иванычу, – начала она заискивающим голосом, – что я сегодня выезжаю в Петербург; мне пишут оттуда, что через месяц будет доклад по его делу в сенате; ну, я недели две тоже проеду, а недели две надобно обходить всех, рассказать всем все…