Алексей Писемский - Комик

• Название: Комик
• Автор: Алексей Писемский
• Издательство: Издательство «Правда», биб-ка «Огонек»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1959

«Нижеследующая сцена происходила в небольшом уездном городке Ж.. Аполлос Михайлыч Дилетаев, сидя в своей прекрасной и даже богато меблированной гостиной, говорил долго, и говорил с увлечением. Убедительные слова его были по преимуществу направлены на сидевшего против высокого, худого и косого господина, который ему возражал…»

---

Анна Сидоровна ничего не отвечала; полная грудь ее колыхалась, или, лучше сказать, она вся была в сильном волнении.

Дилетаев заехал от Рымовых к Юлию Карлычу. Хозяин выбежал его встречать на крыльцо и, поддерживая гостя под руку, ввел на лестницу и провел в гостиную.

– Я отыскал вашего комика, – начал Дилетаев.

– Изволили отыскать? – воскликнул хозяин. – Простите меня великодушно, – продолжал он умоляющим голосом, – я сейчас было хотел, по вашему приказанию, ехать к нему, да лекаря прождал. Клеопатра Григорьевна у меня очень нехороша.

– Ничего, я уж съездил. Какая, однако, странная семья: в доме грязь… сырость… бедность… жена какой-то совершенный урод, да и сам-то: настоящий уж комик… этакой уморительной физиономии я и не видывал: оборванный, нечесаный, а неглупый человек и буф должен быть отличнейший.

– Я докладывал ведь вам: необыкновенный, говорят, актер.

– Это видно даже по любви его к искусству. Представьте себе, только что я намекнул о театре, побледнел даже весь как полотно, глаза разгорелись и говорить уж ничего не может.

– Скажите, пожалуйста! Ну, да, впрочем, и честь для него велика – из каких-нибудь писарей быть приглашену в благородное общество – и это не безделица.

– Конечно. Приезжайте обедать.

– Клеопатра Григорьевна очень больна.

– Ну, что же такое? Вы не поможете.

– Конечно, Аполлос Михайлыч, – приеду-с.

От Вейсбора Дилетаев проехал к Матрене Матвевне, о которой я уже упоминал и с которой у него, говорят, что-то начиналось. По его назначению, она должна была играть в его комедии маркизу, а в «Женитьбе» сваху.

При всех своих свиданиях Аполлос Михайлыч с Матреной Матвевной имели всегда очень одушевленную беседу, потому что оба они любили поговорить и даже часто, не слушая друг друга, торопились только высказать свои собственные мысли.

Едва только гость появился в зале, где сидела Матрена Матвевна, сейчас же оба вместе заговорили.

– Вхожу в храм волшебницы, с преклоненными коленами, с мольбою и просьбою, – произнес Аполлос Михайлыч.

– Это я знаю… все знаю… согласна и рада!.. Извиняюсь только, что вчера не могла приехать, потому что была в домашнем маскараде.

– Вы еще похорошели, Матрена Матвевна.

– А вы еще более стали льстец!

– Нет, какой я льстец – старик… хилый… слабый… я могу только в душе восхищаться юными розами и впивать их дыхание.

– Не старик, а волокита, льстец и повеса.

– Не верю, не верю обетам коварным, а буду умолять вас принять на себя роли, которые вы, конечно, превосходно сыграете, потому что отлично играете стариками. Я их сам для вас перепишу.

– Давайте, я все выучу и сыграю. Когда вы состареетесь?

– Я уж и теперь старик!

Матрена Матвевна покатилась со смеху.

– Ха, ха, ха… Он старик! Актер… поэт… он старик! Совсем все устроили?

– Почти совсем.

– Дарья Ивановна была?

– Да, – вчера была.

– Она играет?

– Должна.

– Она влюблена в вашего Мишеля.

– Она замужем.

– Что ж такое! Ах, каким постником притворяется, а сами что делаете?

– Я вдовый.

– Ну да, конечно, это оправдание. Отчего Фанечку не выдаете замуж?

– Женихов нет!

– Ну, что это вы говорите, – выдавайте!.. Право, грешно так девушку держать.

– Я, с своей стороны, согласен хоть сейчас; но никого в виду нет.

– А Рагузов! Она вам, право, связывает руки.

– Конечно, но он не сватается, да и чужды они как-то очень друг друга; может быть, теперь сблизятся. Он будет читать «Братья-разбойники», – пресмешной человек… О чем вы задумались?

– Так, что-то грустно… Что моя жизнь? Хожу, ем, сплю и больше ничего.

– От вас зависит…

Матрена Матвевна усмехнулась.

– Отчего ж от меня?

– Вы не любите стариков.

– Напротив, я только и люблю мужчин пожилых лет.

– Приезжайте-ка к нам обедать.

– Обедать?.. Хорошо.

Дилетаев начал прощаться. Хозяйка подала ему свою белую и полную ручку, которую тот поцеловал и, расшаркавшись, вышел молодцом. Отсюда он завернул к Никону Семенычу, которого застал в довольно странном костюме, а именно: в пунцовых шелковых шальварах, в полурасстегнутой сорочке и в какой-то греческой шапочке. На талии был обернут, несколько раз, яхонтового цвета широкий кушак, за которым был заткнут кинжал. При входе Аполлоса Михайлыча он что-то декламировал.

– Разбойник! Совершенный разбойник! – проговорил тот.

– Я всю ночь все обдумывал: надобно большое искусство, чтобы вышло что-нибудь эффектное, – говорил хозяин, протягивая руку.

– А костюм-то разве не эффектен? Да вы, мой милый, поразите всех одною наружностию.

– Мне хочется кое-что к поэме прибавить.

– Прибавляйте, пожалуй.

– Именно, прибавить в том месте, где говорится:

Бывало, в ночь глухую
Заложим тройку удалую,
Поем, и свищем, и стрелой
Летим над снежной глубиной.

Я переделал так:

Бывало, в ночь глухую,
Тая в груди отвагу злую,
Летим на тройке вороных,
Потешно сердцу удалых!
Мы, мразный ветр в себя вдыхая,
О прошлом вовсе забывая,
Поем, и свищем, и стрелой
Летим над снежной глубиной.

Это будет сильнее.

– Чудесно! Право, чудесно!.. Какого, батюшка, сейчас актера достал я, – чудо! Приезжайте обедать.

– Не знаю, поутру можно ли. Я думаю много переменить в пиесе.

– Ну, хоть вечером.

– Вечером буду.

Аполлос Михайлыч завернул также и к судье и здесь было получил неприятное известие: Осип Касьяны решительно отказывался играть, говоря, что он совершенно неспособен и даже в театре во всю свою жизнь только два раза был; но Дилетаев и слышать не хотел.

– Что вы там, почтеннейший Осип Касьяныч, ни говорите, как вы ни отказывайтесь, мы вам не поверим: вы будете играть и прекрасно сыграете, потому что вы человек умный, это знают все, и сегодняшний вечер пожалуйте ко мне.

У судьи вытянулось лицо.

– Хоть на сегодняшний вечер увольте меня, Аполлос Михайлыч, – проговорил он, – право, я даже все мои обязанности нарушаю с этим театром.

– Вы ваших обязанностей никогда не нарушали, – этого никто о вас не смеет и подумать, – решил Дилетаев и, снова попросив хозяина не расстраивать отказом общее дело, уехал.

– Провалился бы ты с своими вечерами! Совсем сблаговал, дурак этакой, – проговорил ему вслед судья.

Дома Аполлос Михайлыч имел еще неприятную сцену с племянником, который тоже отказывался играть и на которого он так рассердился, что назвал его безмозглым дураком и почти выгнал из кабинета.

По отъезде Дилетаева Рымовы несколько времени не говорили между собою ни слова. Комик сел и, схватив себя за голову обеими руками, задумался. Приглашение Аполлоса Михайлыча его очень взволновало; но еще более оно, кажется, встревожило Анну Сидоровну. Она первоначально начала утирать глаза, на которых уже показались слезы, и потом принялась потихоньку всхлипывать.

– Это что еще такое? – сказал Рымов с досадою.

– Так… ничего… – отвечала Анна Сидоровна, – опять!.. – произнесла она и начала всхлипывать громко.

– Что опять?

– Опять!.. – отвечала она и заревела.

– Ах ты, дура… дура! – произнес, качая головой, Рымов, который, видно, догадывался, на что метит жена.

Анна Сидоровна продолжала плакать.

– Разбойник… душегуб! – говорила она рыдая. – Точно бес-соблазнитель приехал подмывать. Чтобы ни дна ни покрышки ему, окаянному, – только бы им, проклятым, человека погубить.

Рымов усмехнулся.

– Чем же он погубит?

– Всем он вас, Виктор Павлыч, погубит, решительно всем; навек не человеком сделает, каким уж вы и были: припомните хорошенько, так, может быть, и самим совестно будет! Что смеетесь-то, как над дурой! Вам весело, я это знаю, – целоваться, я думаю, будете по вашим закоулкам с этими погаными актрисами. По три дня без куска хлеба сидела от вашего поведения. Никогда прежде не думала получить этого. – Бабы деревенские, и те этаких неприятностей не имеют!

– Все промолола? – спросил Рымов.

– Нечего мне молоть! Давно я такая… давно уж вы в эти дела-то вдались, так уж мне и бог велел разум-то растерять.

– Именно, давно уж ты из ума выжила; прежде – проста была, а теперь уж ничего не понимаешь. Вразумишь ли тебя, что театр – мое призвание… моя душа… моя жизнь! Чувствуешь ли ты, понимаешь ли ты это, безумная женщина?

– У вас все душа! Кто вас ни позови, – вам всякий будет душа, только жена не нравится.

Рымов махнул рукою.

– В пять лет бог дает удовольствие, так и то хочет отнять, – начал он.

Анна Сидоровна горько улыбнулась.

– Великое удовольствие: как над дураком будут смеяться! Видела я вас, Виктор Павлыч, своими глазами видела – и на человека-то не были похожи. Обманывать меня нечего, другого вам хочется.

– Чего же другого-то?

– Известно, чего все мужчины хотят.

– Ну да, конечно: красавец какой, – так и кинутся все!

– Кидались же ведь прежде.