Ангел Богданович - «Петр и Алексей», ром. г. Мережковского. – «Страна отцов» г. Гусева-Оренбургского

• Название: «Петр и Алексей», ром. г. Мережковского. – «Страна отцов» г. Гусева-Оренбургского
• Автор: Ангел Богданович
• Жанр: Критика

«Закончивъ свою громоздкую трилогію "Христосъ и Антихристъ", врядъ ли г. Мережковскій могъ сказать съ чувствомъ полнаго удовлетворенія: "нынѣ отпущаеши". Не думаемъ, чтобы авторъ остался доволенъ своимъ трудомъ, и потому такъ, что, начавъ эту большую работу при одномъ настроеніи, онъ завершилъ ее при другомъ. Чѣмъ ближе къ концу, тѣмъ рѣзче чувствуется эта разница. Если въ "Отверженномъ" преобладаетъ туманная и тѣмъ не менѣе горячая мѣстами мистическая струя, то уже въ "Воскресшихъ богахъ" ее мало-по-малу вытѣсняетъ холодное изслѣдованіе ученаго, а въ "Петрѣ и Алексѣѣ" мистика окончательно перешла въ холодный разсказъ, отъ котораго вѣетъ "пылью вѣковъ". Именно тѣ мѣста этого романа, гдѣ авторъ желаетъ разогрѣть себя религіозными порываніями своего героя въ міръ надздѣшній, меньше всего увлекаютъ читателя…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

---

Деревня обнищала и опустѣла. Когда-то богатая хлѣбомъ поволжская сторона бьется теперь въ рукахъ крупныхъ кулаковъ-капиталистовъ, сумѣвшихъ выжать изъ земли всѣ соки и такъ скрутить деревню, что ей "податься некуда", нечѣмъ и защититься отъ все наростающихъ требованій. Хлѣбъ, когда-то "мужицкій", сталъ теперь "купецкимъ" и "арендательскимъ". Явились элеваторы искусно переправляющіе этотъ хлѣбъ въ "заморскія страны", а на мѣстѣ стала все больше и продолжительнѣе утверждаться хроническая голодовка, временами переходящая въ настоящій, даже оффиціально признаваемый голодъ. И по мѣрѣ обнищанія деревни росъ капиталъ въ лицѣ "новоявленныхъ лэнддордовъ – Шаповаловыхъ, Стрижикозиныхъ, Широкозадовыхъ", которые изъ мелкихъ скупщиковъ выросли въ крупнѣйшихъ землевладѣльцевъ. Авторъ рисуетъ одного изъ нихъ, Широкозадова, какъ типичнаго представителя недавно народившейся силы. "Онъ нутромъ понялъ тактику земельнаго хищенія, умѣлъ использовать каждый недочетъ мужичьяго хозяйства, умѣлъ выбрать моментъ, чтобы придти и закабалить. Наступали у мужиковъ сроки платежей въ земельный банкъ, онъ умѣлъ дать деньги на такихъ условіяхъ, что земли въ концѣ концовъ переходили къ нему. Была нехватка у мужиковъ въ посѣвномъ хлѣбѣ, онъ гостепріимно раскрывалъ амбары, урожай же переходилъ къ нему. А неурожай отдавалъ мужиковъ въ его полную власть, и, разоренные, часто они совсѣмъ безъ борьбы уступали ему земли, чтобы потомъ голоднымъ потокомъ наполнить житницкіе пригороды и слободки. Позади него, гдѣ онъ прошелъ, слышались стоны и проклятія закабаленныхъ, а онъ шелъ дальше и дальше по уѣзду, тая планы захвата, пугавшіе даже крупныхъ землевладѣльцевъ своей тонко-придуманной неожиданностью. Точно сытый, но жадный коршунъ медленно кружилъ онъ по уѣзду, и участокъ за участкомъ оставались въ его рукахъ. При этомъ онъ не останавливался даже передъ мошенничествомъ, если оно было легально обставлено, дѣлая этимъ только шагъ впередъ по скользкой, развращающей почвѣ изжившаго закона" (стр. 118, "Страна отцовъ").

Этотъ процессъ покоренія деревни капиталомъ давно уже и неоднократно былъ описанъ въ литературѣ. Насъ интересуетъ въ данномъ случаѣ отношеніе духовенства къ новой силѣ и то разложеніе, какое и въ его среду, какъ оказывается, вноситъ тотъ же Широкозадовъ и Ко. Съ одной стороны авторъ даетъ типичныхъ представителей поклонниковъ успѣха и всякой силы, въ лицѣ о. Матвѣя, напр., о. Рудонетова и другихъ. Они и свои дѣла устраиваютъ, и даже подыскиваютъ подходящіе тексты изъ писанія для возвеличенія дѣятельности Широкозадовыхъ. Въ то же время они хотятъ и себя представить строгими ревнителями чистоты церкви. Такъ, о. Рудонетовъ, крупный пайщикъ акціонернаго предпріятія, первый подымаетъ на духовномъ съѣздѣ вопросъ объ отобраніи дѣтей у сектантовъ.

"– Отцы и братіе! – гремѣлъ онъ на весь съѣздъ:– если мы заключаемъ вора въ темницу, разбойника посылаемъ на каторгу, прокаженнаго – въ больницу, то какъ же подобало бы поступить съ сектантомъ, который есть воръ, ибо отъемлетъ у ребенка благодать крещенія, разбойникъ, ибо убиваетъ его душу, прокаженный, ибо заражаетъ смрадомъ грѣха младенца! Но мы милосерды, какъ милосердъ Христосъ: оставляемъ на свободѣ преступника, ожидая его раскаянія, и лишь спасаемъ жертву его, исхищая изъ бездны грѣха родительскаго и прародительскаго.

Борода его трепетала на груди, и глаза горѣли". – Мы не полицейскіе, – замѣтилъ кто-то изъ молодыхъ батюшекъ. Но Рудометовъ не сдался.

– Мы – полицейскіе Бога вышняго! – сказалъ онъ:– ибо стражи храма его и охранители стада его!"

Отецъ Матвѣй, молодой батюшка изъ академиковъ, типъ воинствующаго "отца", мечтающаго ни болѣе ни менѣе, какъ о "ѳеократіи". Когда разносится слухъ, "что всѣ школы, волею правительства, отойдутъ въ духовное вѣдомство", онъ даже забываетъ личныя огорченія и ликуетъ:– Да вы поймите: это мечта! Это возвратъ къ великому прошлому! Прошедшее становится будущимъ! Это первый шагъ въ царствѣ ѳеократіи!..

"О. Матвѣй вскочилъ на любимаго конька и теперь несся на немъ безъ удержу, скакалъ, жестикулируя, по пустынямъ безбожья, среди развалинъ вѣры, но скакалъ самоувѣренно, безъ страха и сомнѣнія, въ широко-распахнутыя ворота, за которыми видѣлись ему строгія очертанія "царства ѳеократіи". Наступало, по его словамъ, время "изжененія плевелъ", всесожженія сорныхъ травъ, заглушавшихъ "ниву Божью".

– Вотъ во Франціи духовенство гонятъ. Конечно, то черная католическая рать. А все же сказывается и въ семъ безумная дерзость интеллигентовъ и невѣровъ… Но то въ чужой полуязыческой державѣ творится. А что же наши суедумцы? Тотчасъ откликаются! Возвышаютъ главы свои, воздвигаютъ гоненіе на церковную школу: слышали, какъ тверское земство отличилось? Да и оно ли одно! Но… съ Богомъ шутки плохи! И тверское земство испытало это на себѣ… И Франція испытаетъ…

О. Матвѣй, поощряемый вниманіемъ слушателей, уже докапывался до самыхъ основаній, взрывалъ фундаменты и скакалъ на головокружительныя высоты, съ фанатическимъ блескомъ глазъ вскидывая руки, точно вызывая на борьбу какого-то ненавистнаго.

– Православіе! самодержавіе! народность! Вотъ три краеугольныхъ камня нашей жизни. И изъ нихъ первый – православіе! Ибо кто собралъ Русь во едино стадо и создалъ самодержавіе? Оно! Кто совокупилъ разнообразныя племена во едину народность? Оно! Русь всегда была Русью православной церковности, и въ этомъ ея сила, ея слава, ея святость, ея превосходство передъ другими народами! Непоколебима и крѣпка была она для враговъ внутреннихъ и внѣшнихъ, пока монастыри были ея свѣтильниками, пока горѣли въ ней солнца вѣры такія, какъ патріархи! Всегда заря истиннаго образованія, источника вѣры и силы, походила изъ школъ церковныхъ. И вотъ повторяю… привѣтствую я это намѣреніе высшаго правительства передать намъ школы! Онѣ принадлежатъ намъ по историческому праву. Не только низшія школы… гимназіи и университеты слѣдовало бы отдать въ наши руки, подъ нашъ надзоръ"… (стр. 244–248).

Воинственный тонъ о. Матвѣя звучитъ, повидимому, вполнѣ согласно тому, что до послѣдняго времени стало все явственнѣе пробиваться въ застывшей отъ вѣкового гнета средѣ духовенства. Борьба за церковную школу, миссіонерское рвеніе, сказавшееся на извѣстномъ казанскомъ съѣздѣ, гдѣ былъ поднятъ вопросъ объ отбираніи дѣтей у раскольниковъ, – это все факты вчерашняго дня. Но даже при всемъ могуществѣ поддержки бюрократіи, эти факты не имѣли и тогда сколько-нибудь прочнаго основанія не только въ жизни, но и въ средѣ самого духовенства, которое въ общей массѣ оставалось холодно и неподвижно. Правда, то тутъ, то тамъ проявлялись отдѣльныя личности, въ особенности изъ молодыхъ обуянныхъ честолюбивыми стремленіями батюшекъ, которые охотно откликнулись на призывъ бюрократіи помочь ей въ борьбѣ съ новыми запросами жизни. Общая масса духовныхъ, однако, увидѣла въ церковныхъ школахъ, напр., лишнюю обузу, неблагодарный трудъ, къ тому же плохо оплачиваемый, къ которому стали присосѣживаться только неудачники изъ духовныхъ дѣтей, псаломщики, заштатные дьячки и въ особенности дѣвицы-епархіалки до выхода замужъ. Лучшіе священники откровенно отрицали церковную школу, не скрывая ея недостатковъ и отказываясь сами поддерживать ее личнымъ трудомъ.

Вполнѣ вѣрно поэтому авторъ заставляетъ на пылкую рѣчь о. Матвѣя возразить юношу-студента, сына благочиннаго: "Вы отъ лица духовенства говорите или отъ себя? Если отъ лица духовенства, то я увѣренъ, что духовенство въ лучшей части своей само откажется отъ вашихъ словъ; если за себя, то такія рѣчи возмутительны въ устахъ священника! Вы порочите лучшихъ людей страны, вы пытаетесь отнять у нихъ то, что они добыли потомъ и кровью, что они въ тяжелой борьбѣ создавали въ то время, какъ вы собирали калачи и шкурки съ тѣхъ бѣдныхъ рабовъ, которыхъ сами же величаете овцами… Вы самозванцы, вы обманщики! Для чего вы протягиваете ваши рабскія руки къ школамъ? Чему вы можете учить народъ? Цѣпи умственнаго рабства вы называете небесной истиной, вѣчную подлую ложь жизни – высшей правдой"…

Эта горячая реплика сочувственно подхватывается окружающею толпою духовныхъ, которые не могутъ не признать правды въ словахъ студента. "Мы дѣлаемъ свое дѣло, а свѣтскіе люди свое! Мы сами оттолкнули отъ себя интеллигенцію нетерпимостью"…

И опять-таки авторъ совершенно правъ. Теперь вопросъ о церковной школѣ имѣетъ уже историческій интересъ. Жизнь взяла свое, и, стоя наканунѣ общаго переустройства русскаго строя, можно смѣло утверждать, что въ вопросѣ о школѣ бюрократія потерпѣла самое чувствительное пораженіе именно потому, что духовенство не поддержало ее. Невольно опять напрашивается сравненіе съ Западомъ, гдѣ духовенство боролось съ государствомъ изъ-за школы и въ значительной степени одержало побѣду. У насъ государство толкало школу въ объятія духовенства, но послѣднее съ большой неохотой шло навстрѣчу. Оффиціально казалось полное согласіе. Печатались широковѣщательные отчеты, въ которыхъ церковныя школы насчитывались тысячами, говорились громкія рѣчи, воинственныя по духу, – на дѣлѣ же не было ни школъ, ни охоты заниматься ими. Нѣтъ дѣла болѣе отвѣтственнаго, какъ просвѣщеніе народа. Оно требуетъ прежде всего любви и преданности, доходящей до самопожертвованія, требуетъ проникновеннаго сознанія важности его, увлеченія, творческой работы, словомъ того "духа живаго", который со временъ Ѳеофана Прокоповича былъ систематически вытравляемъ изъ духовной среды. И когда бюрократія обратилась къ духовенству за содѣйствіемъ въ борьбѣ съ живыми силами страны, она встрѣтила угодливость и лукавство раба: оффиціально духовенство возликовало, на дѣлѣ – оказалось лѣниво и неспособно, къ счастью для русскаго просвѣщенія.