Роберт Батлер - Женщина подглядывает за неверным мужем с помощью стеклянного глаза

• Название: Женщина подглядывает за неверным мужем с помощью стеклянного глаза
• Автор: Роберт Батлер
• Издательство: Иностранная литература. - 1999. - N4.-С.120-139
• Жанр: Проза
• Год: 1996

Роберт Олен Батлер (род. в 1945 г.) — американский писатель, автор семи романов. Сборник рассказов «Приятный запах со странной горы» в 1993 году принес Батлеру Пулицеровскую премию и премию Американской академии искусства и литературы

---

На следующую ночь Рой сидит в ванной за закрытой дверью. Он задирает голову и пускает ветры протяжным жалобным «му — у»: он никогда за все время, что мы женаты, не делал этого при мне, за что я, с одной стороны, благодарна ему, а с другой стороны, на него обижаюсь. То ли он меня настолько уважает, то ли у него нет со мной настоящей близости. Но я все слышу из — за двери и уже готова действовать, однако прежде, повинуясь порыву, я откидываю покрывало и пристально изучаю простыни. Нет, их не стирали. Я наклоняюсь поближе и принюхиваюсь, стараясь уловить аромат ее духов или страсти, но не унюхиваю ничего, кроме слабого, двухдневной давности, запаха «Тайда». Потом звуки в ванной затихают, и я выпрямляюсь, у меня приготовлен стакан с водой — обыкновенный прозрачный стакан для воды, — я беру его в руки и жду.

Приходит Рой в наглухо застегнутой пижаме, готовый ко сну, и даже не смотрит на меня. Он направляется к своей половине ложа, стягивает покрывало и взбивает подушку. Потом он замечает, что я того же самого не делаю, и поднимает голову. Теперь, когда я привлекла его внимание, хоть и притворяюсь, что его не замечаю, я берусь за веко, нажимаю, и вот он — мой стеклянный глаз. Я бережно погружаю его в воду, и, хотя мое лицо повернуто в другую сторону, передо мной возникает зыбкое изображение Роя и другой половины спальни, потом оно проясняется, и кажется, что Рой поднимается, но на самом деле это глаз мой опускается на дно, и Рой изумленно привстает, а потом я устраиваюсь на дне стакана и смотрю на него оттуда, ясно и твердо.

— Лоретта, что это ты делаешь?

— Я звонила врачу. Он велел на ночь давать веку отдохнуть.

Мне не понравилось, как Рой пожимает плечами, дескать, ему все равно. Но это то, к чему мы с ним пришли. Итак, он забирается в кровать, а я осторожно ставлю стакан с водой на ночной столик. Оттуда мне видно всю кровать. Я даже ставлю на столик вазу с цветами, чтобы стакан не так бросался в глаза. Цветов он не заметил.

Потом свет гаснет, и мы лежим рядышком, и Рой еще не повернулся ко мне спиной. Мы оба лежим лицом вверх с закрытыми глазами, и, разумеется, я все это вижу. И я не ожидала, что меня это так взволнует. Одеяла натянуты до подбородков, и наши лица плывут рядышком в полумраке, и мы вместе погружаемся в небытие, я и Рой, со всем, что было и есть, с полетом над Айовой, с домашним житьем — бытьем. И даже со скандалами — со всем. Между нами даже мерещится какая — то близость. Так мы тихо лежим, в профиль к стакану, чтобы виден был только здоровый глаз, и меня охватывает сладкое чувство от того, что я вижу, а потом вдруг горькое чувство от того, что я делаю. Я едва не выуживаю свой глаз из стакана, чтобы вставить его на место. Но все же я этого не делаю. Я должна знать. Что — то в этой жизни выскакивает из глазниц, и я должна все видеть.

Странная была ночь. Я спала и в то же время не спала. Как бы глубоко я ни погружалась в сон, в моей голове неизменно были мы с Роем, лежащие рядышком. Он довольно быстро отвернулся от меня, но позже опять повернулся и даже на некоторое время обвил мою закутанную талию сонной рукой, и этот жест показался таким естественным, что я подумала: сколько же таких бессознательных объятий я, сама того не зная, прозевала!

Утром я вставила глаз на место и пошла на работу, а Рой пошел к своему самолету и, в каком — то смысле, к той, другой женщине. Или она пришла к нему. Но я еще не была готова к решительным мерам. Мне нужно было, чтобы Рой привык к глазу в стакане. И так прошла неделя, две, и однажды ночью я почувствовала запах дешевых духов в постели, а на следующий день, придя с работы, я обнаружила, что простыни опять постираны, и тогда я поняла — пора.

В тот вечер, пока Рой попукивал в одиночестве, я поставила стакан с водой прямо напротив вазы и расправила цветы, чтобы они прикрывали края стакана. А утром я поднялась пораньше и шепнула Рою, что мне надо вести протокол в суде, надела солнечные очки и ушла, оставив стеклянный глаз лежать на ночном столике. Я чуть не убилась на шоссе. Но уж больно трудно было просто так смотреть, как он переворачивается на спину, на его спутанные, всклокоченные волосы. Он по — прежнему хорош собой. Он заслонил локтем глаза от солнца, пробившегося сквозь щели в ставнях. Он подтянул ноги, и во мне тут же вспыхнула похоть, и меня понесло на соседнюю улочку — по направлению к его ногам. Я вырулила обратно и посмотрела в зеркало заднего вида, там было мое лицо, скрытое пустым взглядом солнечных очков. Я знала, что там, под ними, а для суда очки не годятся.

Итак, я остановилась у аптеки возле здания суда. Там было из чего выбирать: пластырь из марлевки белого цвета, пластыри телесного цвета, повязка через голову белая, в мелкий розовый цветочек, как детская пижамка, черная повязка, как в фильме про пиратов. Но я была не героем фильма, а зрителем, и хотя Рой пока что еще спал, он становился все беспокойнее, голова его запрокинулась, и рот был широко открыт, его ноги медленно гребли под одеялом, словно он куда — то плывет. Рой был главным героем этого фильма, готовым к своей звездной сцене. Я схватила упаковку пластырей телесного цвета и понесла ее к кассе, а там была молодая девушка, очень хорошенькая, но еще не до конца одолевшая прыщики периода цветения, и я задумалась, какого возраста та, которая вскоре предстанет перед моим жаждущим оком. Такая же молоденькая?

Я вытащила двадцатидолларовую банкноту и протянула этой несчастной девушке, уже готовая выплеснуть на нее свой страх, и тут Рой внезапно проснулся.

— Что тебе послышалось? — сказала я.

— Прошу прощения? — это продавщица.

— Ничего — ничего, — сказала я ей, а Рой поднял голову. — Это она?

— Кто — она?

— Что? — сказала я продавщице. Я не могла взять в толк, о чем она говорит.

Девушка окинула меня каким — то странным взглядом и начала поспешно отсчитывать сдачу. В тот момент мне показалось это подозрительным: как будто она опаздывает на свидание к Рою.

— У вас перерыв? — спросила я ее, хотя уже почти простилась с этой безумной мыслью.

— Нет.

Рой дернул головой, и мне стало ясно, что у него хрустнула шея. Теперь он двигался неторопливо.

— Рано еще, — сказала я. — Сволочь.

В руку мне сунули монеты.

— Пересчитайте. А вообще ты старая сука.

Я удаляюсь, а девушка говорит:

— Когда я ухожу с работы, меня у выхода ждет бой — френд.

Я иду прочь, а Рой садится на кровати, пошевеливая пальцами ног. Самодовольный болван. Созерцает пальцы ног и переполняется самодовольством. Мне захотелось немедленно вернуться домой и найти на кухне что — нибудь, чем его можно было бы стукнуть. Но наконец я сообразила, что он не собирается переться в аптеку за девушкой с прыщиками к концу ее рабочего дня.

Сегодня я в суде по семейным делам, и мне надо проверить свою пишущую машинку. Рой на время пропал из виду, наверное, в туалет пошел. Я сижу и заправляю листы бумаги и вытаскиваю линейку на всю длину. Мы до сих пор пользуемся старой пишущей машинкой, и она под моими пальцами издает такой настоящий негромкий хлюпающий звук. Приятный звук. Я вытащила из каретки листок с пробным текстом, и вдруг передо мной возник голый Рой. Он еще не обсох. Как давно он не входил при мне в комнату голышом. Особенно при свете дня. И несмотря на то что видит его только мой глаз, а Рой даже не знает о его присутствии, мне на мгновение показалось, что все это он делает нарочно, только ради меня. Потом вдруг мысли мои перескакивают на другое, и меня бросает в жар: он это делает ради нее, сейчас она войдет. Потом я слегка успокаиваюсь. Я соображаю, что это вообще не для нас с ней. Он слишком беспечно поглядывает по сторонам, а потом, почесывая брюшко, направляется к бельевому шкафу. Я обнаружила, что мои руки трудятся вовсю. Я заставляю себя отвлечься от Роя, достаю папки со стенограммами и перевожу заученные слова — коротышки на нормальный язык. Он голый, написала я. Он стоит около кровати, и я уже бог знает сколько времени не видела этой соблазнительной штуки. Соблазнительная у тебя штука, старичок. Жалко, что ты не выходишь ко мне в таком виде. Но Ее пока не видать. Я Ее уже почуяла. И эта штука — для нее. Другая женщина знает ее теперь лучше меня, самодовольный ты сукин сын. Надень — ка ты лучше трусы, я не удостою твое тело даже проклятием.

Мне немножко страшно. Я рву эти каракули и запихиваю в сумку. Я поднимаюсь, с кем — то разговариваю, и все встают, а в голове у меня ничего, кроме крадущегося солнца. Тонкие полоски солнца просачиваются сквозь ставни и ползут по кровати, слишком медленно, чтобы мгновенно достичь цели, но все же ясно, что через некоторое время дотянутся, как стрелки часов.

У меня тут время летит быстрее. Руки так и порхают. Женщина говорит, что она сыта по горло. Она хочет уйти. Она сидит на свидетельском месте, и у нее круглое как луна лицо и опухшие глаза, она так близко, что я могу до нее дотянуться рукой. У нее дети, и она хочет безраздельной опеки. У нас с Роем детей никогда не было, и мы никогда не выясняли почему. К тому времени, когда этот факт дошел до нашего сознания, нам уже было все равно.