Леонид Жариков - Повесть о суровом друге

• Название: Повесть о суровом друге
• Автор: Леонид Жариков
• Жанр: Детская проза

Известная повесть о рабочем подростке, о молодых борцах революции на юге России.

---

Вдруг Васька закрыл журнал.

- Ты чего?

- Царь! - прошептал он, счастливо блестя глазами.

Я заглянул в журнал и увидел картинку во всю страницу.

Царь, увешанный звездами, крестами и медалями, перепоясанный голубой лентой и золотыми шнурами, ласково смотрел на меня. Правой рукой он обнимал мальчика, одетого в чеченский бешмет с кинжалом. За спиной у царя стояли три барышни в белоснежных платьях. Под картинкой было что-то написано. С трудом по слогам я разобрал:

«5 ноября Его Величество Император и Самодержец Всероссийский Николай Второй с Августейшими детьми Их Императорскими Высочествами цесаревичем и Великим князем Алексеем Николаевичем и великими княжнами Ольгою Николаевною, Татьяною Николаевною и Мариею Николаевною изволили прибыть по Варшавской железной дороге из Скорневиц в Царское Село».

- Вась, дай! - жалобно попросил я.

Васька осторожно вырвал портрет.

- Смотри не замарай...

Руки мои дрожали. Царь! Сколько я слышал сказок о царе, сколько думал о нем! Для меня царь был непонятным человеком. Как и где живет царь? Ходит небось в золотых штанах и серебряных сапогах. Каждый день, наверно, ест борщ с мясом и конфетами закусывает. Чего-чего, а конфет у царя полный сундук! Там и мятная карамель, и «раковые шейки», и ландрин. А еще говорил Васька, что возле царевой хаты есть молочный ставок с кисельными берегами! Захочет царь молока - нырнет и напьется. Захочет киселя - подплывет к берегу и откусит. Сладко царю!..

Я с сожалением вернул Ваське портрет и, чтобы протянуть счастливую минуту, спросил про мальчика на картинке.

- Это царевич и великий князь, - сказал Васька и добавил с уважением: - Алексей Николаевич.

- Почему... великий? - спросил я. - Он же пацан.

Васька сердито протер картинку рукавом, сложил вчетверо и спрятал за пазуху.

- Это кажется, что он пацан. Князь знаешь какой... высокий! - Васька поискал глазами, с чем сравнить великого князя, и остановился на акации. Вот как это дерево! А царь еще выше! И сильный знаешь какой! Похлеще Ильи Муромца! Если даст левой рукой - двадцать человек с ног!

- А правой?

- Правой - сто!

- Наверное, не сто, а тыщу, - сказал я. - Царь может целый дом поднять и закинуть вон до того сарая.

- Конечно, может, - согласился Васька и стал хвастаться: - Мой батя за царя воевал, а еще за веру и это... за отечество...

Мне вспомнился Анисим Иванович, его обрубленные ноги, и я спросил:

- Вась, а зачем война бывает?

- Как зачем? Ихний царь нашему по морде дал, а мы смотреть будем?

- Ударил? За что?

- То-то и обидно, что ни за что. Позвал нашего царя к себе. «Приезжай, - говорит, - гостем будешь». Наш поверил, приезжает. Заходит к германскому царю в хату и говорит: «Здорово!» Тот навстречу: «Мое почтеньице, приехали!» - и рр-аз по морде нашему царю! Наш развернулся - и тому в зубы. Тот нашему. И пошло: генералы стали драться, офицеры, а когда дело дошло до солдат, тут и моего батю на войну взяли. С тех пор и идет война.

Васька помолчал, потом продолжал:

- Германского царя Вильгельмом зовут, усищи, как у таракана. А наш царь в панцире воюет. У него сабля из золота, меч называется. Меч - головы сечь!

- Вась, а на войне страшно?

- Еще как! Пули свистят, снаряды воют... Жуть что делается!

- А твоего отца снарядом ранило?

- Пушка по ногам проехала, - нехотя отозвался Васька, потом опять похвалился: - Мой отец царя спас. Когда немецкая пушка покатилась на царя, батя схватил ее и остановил, да вот беда, сам под колеса попал...

Я задумался, не понимая, почему германская пушка гналась за царем, но легко представил, как Анисим Иванович ухватился за колеса пушки и задержал ее. На нашей улице не было человека сильнее Анисима Ивановича. Бывало, соберет он шахтерских парней, одного посадит на шею, двое повиснут на руках, еще человека три просто так уцепятся за него, и он давай их вертеть, точно мельницу.

Васька помолчал, лицо его посветлело: что-то радостное было у него на душе.

- Я вырасту и тоже стану царем, панцирь себе сделаю и пойду на войну за веру и отечество... Ты думаешь, я не сильный? Вот смотри...

Васька поднял валявшийся обломок рельса, на котором выпрямляли гвозди, и хотел поднять его. В это время к землянке подъехал фаэтон. Извозчик сиял с пролетки и опустил на землю что-то тяжелое: я вгляделся и увидел безногого человека.

- Спасибо, брат, - сказал калека и, опираясь о землю руками, направился к нашей калитке. Я похолодел от страха, узнав Анисима Ивановича.

Васька глядел на отца испуганно и вдруг бросился бежать от него.

- Вася, сынок! - Анисим Иванович пополз за ним вслед, но Васька перескочил через забор и скрылся.

4

...Я нашел Ваську в степи. Он лежал в высокой траве среди цветов и смотрел в бездонное небо.

Я сел рядом. Трава была мягкая и теплая. Пахло чабрецом. Легкий ветерок приносил горьковатый дым завода. Он смешивался с медовым запахом желтой сурепы и бледно-розовых граммофончиков. Серебрились на солнце шелковые кисти ковыля, покачивали на ветру пахучими лиловыми шапками высокие «бабки». Невдалеке расселся среди душистого горошка колючий будяк, окруженный шмелиным гудением. Взять бы сейчас мою деревянную саблю и срубить голову этому будяку.

Почему так грустно?

Васька лежит и плачет. Какой бы подарок сделать, чтобы ему не было так больно? Все-все я отдал бы, но у меня ничего не было.

Хорошо лежать в степи и смотреть, как по голубому небу кочуют облака! Далеко до них: кричи - не докрикнешь, лети - не долетишь. Там, на облаках, живет бог. Я смотрел в небо и думал: где же у бога хранится вода для дождя? Васька говорил, что снег там лежит в длинных белых сараях. Утром бог встает, берет лопату и начинает скидывать снег на землю. И снег летит, летит пушистыми хлопьями, садится на крыши, на деревья, на шапки людям...

Интересно жить на свете! Вон там, за синеющим вдали Пастуховским рудником, конец света. Земля кончается, и вдруг обрыв, а внизу облака.

Бог плывет по небу и смотрит на землю, следит, кто что делает: кто грешит, кто молится, кто ворует. А потом зовет к себе Илью-пророка и приказывает: «Пророк Илья, вон того человека разбей громом - он в бога не верует, а бедняка, что сидит около хаты и плачет, награди».

Хорошо бы, наградил бог Анисима Ивановича...

Жалко Васю, а он все молчит...

Незаметно под пение птиц и стрекот кузнечиков мы уснули. Проснулись только под вечер, когда солнце опустилось к земле.

- Идем домой, Вась, - позвал я.

Лицо у Васьки опухло от слез.

Я долго уговаривал его, и он наконец согласился. Я первый вошел в землянку. Анисим Иванович спал на деревянной кровати, укрытый лоскутным одеялом.

Васька бережно вытащил из-за пазухи портрет царя, послюнявил с обратной стороны и приклеил к стене. Мы смотрели, любуясь царем.

Анисим Иванович проснулся, оглядел землянку и остановил хмурый взгляд на портрете царя.

- Вася, - сказал он, - сними эту бумагу и спали в плите.

Тетя Матрена испугалась, а мы с Васькой остановились в растерянности.

- Спали, чтобы я не видел ее в хате, - повторил Анисим Иванович и устало закрыл глаза.

Я не понимал, почему Анисим Иванович велел сжечь царский портрет. Я всю жизнь мечтал быть царем и однажды чуть не утонул, переплывая глубокое место на Кальмиусе только для того, чтобы ребята назвали меня царем. И вдруг... сжечь?

Васька снял портрет, но тетя Матрена отобрала его, отозвала нас в сени и зашептала, грозя пальцем:

- Не говорите, что я заховала царя и не слушайте отца. Нельзя так. Царь-батюшка любит нас, думает о каждом, сердцем болеет.

Тетя Матрена перекрестилась.

На другое утро, когда я прибежал к Ваське, Анисим Иванович сидел на кровати, обняв сына и прижавшись жесткой щекой к его белобрысой голове.

- Не работник я теперь. Тебе, Василий, придется мать кормить.

- Не бойся, батя, - сурово проговорил Васька. - Я вас обоих прокормлю, и тебя и мамку...

В землянку вошел мой отец. Рядом с Анисимом Ивановичем он казался еще выше, чем был. Он пригнулся, чтобы не стукнуться головой о низенькую притолоку.

- Ну кому я теперь нужен без ног? - спрашивал Анисим Иванович у отца. - Одна дорога - в петлю...

Отец успокаивал его, советовал заняться сапожным ремеслом, говорил о помощи какого-то комитета, обещал купить сапожный инструмент.

На другой день он в самом деле принес домой целую кошелку ножей, колодок, деревянных гвоздей и, не раздеваясь, пошел к Анисиму Ивановичу. Я побежал за ним.

- Ну, Анисим, - сказал отец, входя, - веселись, брат, целую фабрику тебе принес.

Он поставил перед Анисимом Ивановичем кошелку и вынул из кармана пачку старых рублей, похожих на тряпки.

- Вот, ешь, пей и сапоги шей, а на горе наплюй. Если всю жизнь горевать, когда же веселиться?