Василий Емельянов - О времени, о товарищах, о себе

• Название: О времени, о товарищах, о себе
• Автор: Василий Емельянов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

Настоящая книга представляет собой первую часть воспоминаний одного из организаторов советской промышленности, известного ученого, члена-корреспондента Академии наук СССР, Героя Социалистического Труда Василия Семеновича Емельянова. Кинозрители нашей страны и за рубежом знакомы с автором по одному из больших эпизодов фильма «Русское чудо». Книга посвящена в основном тридцатым годам, когда закладывался фундамент сегодняшнего индустриального могущества Страны Советов. Рассказывает В. С. Емельянов и о более раннем периоде — работе в Баку в первые годы Советской власти, учебе в Московской горной академии, встречах с И. Ф. Тевосяном, А. А. Фадеевым, А. П. Завенягиным. С большим интересом читаются страницы, посвященные пребыванию В. С. Емельянова в 30-х годах в Германии, где он работал на заводах Круппа. Автор — человек, много повидавший на своем веку, с точным пониманием людей и событий. Поэтому за отдельными фактами, характерами, судьбами перед читателем встает огромный исторический фон, интереснейшее время первых пятилеток.

---

Павлов начал свой рассказ уже по дороге в сад.

— Чтобы вы хорошо все поняли, я должен рассказать, как жил последние два года. Я женат. У нас с женой одна небольшая комната. По всей видимости, мы поступили легкомысленно, поженившись. Вскоре разошлись. Но это легко сказать разошлись — ни мне, ни ей некуда было выехать. Мы разошлись как супруги, но продолжали жить в той же самой комнате. Эти два года для меня, да, вероятно, и для нее, были кошмаром. Я не мог уже не только видеть ее, но не переносил звука ее шагов.

И вот меня отправили на практику, сюда — в Германию, В прошлую субботу мы все четверо практикантов пошли в баню. Но, собственно, не в баню, а в банное заведение — помыться. После ванны и душа решили собраться и выпить. Зашли в аптеку, взяли двести граммов спирта и на квартире, где проживали двое практикантов, разбавили его водой и выпили. Я посидел немного и пошел домой. Захотелось пить. Я шел мимо ресторанчика, зашел и заказал кружку пива. В центре этого ресторанчика была небольшая площадка, на ней танцевали.

Только передо мной поставили пиво, как к моему столику подсела девица и спросила:

— Warum sitzen Sie allein?[37]

Хотя я и знаю немецкий язык очень плохо, но все же понял ее. Но ответить не мог. А она стала спрашивать дальше:

— Warum tanzen Sie nicht?[38]

Затем у нашего столика появился официант и, вынимая книжечку и карандаш, спросил:

— Möchten Sie was noch bestellen?[39]

Девица пододвинула стул ко мне поближе и, глядя мне прямо в глаза, произнесла:

— Bestellen Sie bitte fur mich ein Glaschen Weinbrand[40].

Я первый раз за границей. Как следовало поступить в этом случае, я не знал. Одним словом, я заказал. Потом мы с ней танцевали. Кончилось тем, что я уехал к ней ночевать.

Утром, когда я проснулся, девицы не было. А у меня исчезли не только деньги, но и паспорт. Я не знал, как быть. В понедельник утром, когда я пришел в цех, ко мне подошел Остгоф.

— Приветствую вас. Вы как будто бы чем-то расстроены — у вас такой унылый вид.

…В это время мы пришли в городской сад. Здесь было мало народу. На тихой, безлюдной аллее я увидел садовую скамейку и предложил Павлову присесть.

— Вы должны понять мое состояние. Не прошло еще и недели, как я прибыл в Дуйсбург, и такая история — лишился и паспорта, и денег. Мне хотелось с кем-то поделиться своим горем, и я рассказал Остгофу все начистоту.

Слушал он меня очень внимательно, а когда я закончил свой рассказ, Остгоф произнес:

— Да, за это вас по головке не погладят. Это у вас называется моральным разложением. Вам здорово припаять могут. Если вы член партии, то можете из партии вылететь. Ну а если нет, так вам по профсоюзной и служебной линии влепят… У нас на эти дела смотрят просто. Ну, кто в молодости не гулял с девчонками? Это за грех ре считается. Жаль мне вас, молодой человек, сам таким был, и у самого разные истории бывали в молодости. Хочется мне вас из беды выручить. Надо подумать, как и что можно сделать. Ваш паспорт мы постараемся разыскать. Деньги все исчезли? Теперь вам сделают новый перевод только через месяц. Так ведь? Ну, не горюйте — я вас деньгами ссужу. О том, что с вами случилось, вы не подумайте своим рассказать — тогда вам от беды не уйти. Я знаю, как у вас в таких случаях поступают.

Когда Остгоф это произнес, мне стало страшно. А он несколько раз повторил:

— Ваши будут квалифицировать это как моральное разложение со всеми вытекающими для вас последствиями.

Прощаясь со мной, он сказал:

— Не вешайте голову — все устроится.

В конце дня он принес мой паспорт.

— Ей ваш паспорт не нужен. Ну, а деньги, конечно, она не вернет. Я вас ссужу немного, а когда получите, то рассчитаемся.

— Вот вся моя история. Я рассказал вам все. Денег взаймы я у Остгофа не взял и решил немедленно ехать к вам.

Простая и нередкая история на Западе для нас была первой, с которой мне пришлось столкнуться. Что же делать?

Первая мысль — а не организовано ли все это Остгофом? Даже если не им, он не упустит такого случая и попытается завлечь Павлова в свои сети.

Что делать? Павлов производил впечатление очень искреннего, порядочного человека. Ну, оступился. Поддержать надо. Остгоф хорошо знает, как могут расценить поступок Павлова. Среди практикантов были такие начетчики, которые вряд ли будут разбираться в причинах, которые привели Павлова к этому случаю. Для них все просто и ясно — разложение. Для меня ясно было одно — Павлова немедленно надо убрать из Дуйсбурга, где Остгоф начнет плести вокруг него сети.

— Поступим так: я дам вам денег, рассчитайтесь с хозяйкой и переезжайте в Эссен. Мы устроим вас здесь.

Через неделю я снова был в Дуйсбурге. При встрече с директором завода он спросил, нет ли у меня каких-либо претензий. Я сказал, что есть и мне хотелось бы их обсудить. Сидя в его кабинете, я пожаловался ему на действия Остгофа в отношении наших практикантов. Рассказал о том, как он пытается развращать практикантов, затаскивая их с первого же дня в разного рода неблаговидные заведения. По мере того как я говорил, выискивая в немецком языке слова, чтобы точнее передать свою мысль и вместе с тем не выходить за рамки светского разговора, суровое лицо старого директора стало смягчаться, и он с веселой улыбкой произнес:

— Я полагал, что у вас действительно имеются какие-то серьезные претензии к фирме. То, что вы говорите, — просто результат взаимного непонимания. Наши люди в Москве были бы не только в претензии, но, наоборот, признательны, если бы кто-то из ваших пригласил их к веселым девочкам. А вы жалуетесь! Вы упомянули слово «мораль». Оно у нас и у вас, по всей видимости, имеет разное значение. Но если вас раздражают усилия Остгофа быть любезным с вашими практикантами, что же, мы можем сказать ему, чтобы он не выходил за рамки своих чисто договорных обязанностей…

У нас к вам имеются более серьезные претензии, — продолжал директор. — Не лично к вам, а к вам как представителю советской организации, с которой мы имеем соглашение. В газете «Уральский рабочий» появилась статья, прямо обвиняющая нашу фирму в том, что мы организовали поджог уральского машиностроительного завода.

Это сообщение для меня было большой новостью. О поджоге на Уралмаше я ничего не знал, в газетах об этом не было ни строчки.

— Мне ничего не известно об этом, — в некотором замешательстве произнес я.

— Остгоф, — сказал директор, — которого вы обвиняете в том, в чем ни одного молодого человека нельзя обвинять, регулярно информирует нас о том, что делается на Уралмаше.

Слово «Уралмаш» директор произнес абсолютно правильно.

«Вероятно, это слово он часто употребляет», — подумал я.

И, как бы читая мои мысли, директор сказал:

— Наш завод и Уралмаш работают в одной области. Надо всегда интересоваться тем, что делают, — он запнулся, — делают аналогичные заводы в других странах. Мы выписываем Остгофу и «Правду», и «Известия», и «Уральский рабочий». Мы должны знать, что делается на «Уралмаше», — решительно произнес директор. — Ну, а Остгофу я скажу, чтобы он не расточал свои любезности, — и директор поднялся со своего стула, протягивая мне руку.

«Sind Sie von Tscheka?»[41]

Мне очень хотелось познакомиться с производством ферросплавов. Попытки попасть на ферросплавные заводы Швеции закончились неудачей. В Германии было ферросплавное производство, и мы покупали здесь многие сплавы — феррохром, ферровольфрам, феррованадий, ферромолибден. Я предложил работникам Торгпредства свои услуги.

— Зачем вам посылать своих приемщиков из Берлина и тратить лишние деньги на билеты? Поручите приемку мне.

Все ферросплавные заводы, где мы производили закупки, находились в западной части Германии.

В Торгпредстве со мной легко согласились и сразу же предложили поехать к швейцарской границе в район города Базеля — в небольшой городок Мург, где находился один из заводов, выплавлявший ферровольфрам и ферромолибден.

Эта поездка хорошо сохранилась у меня в памяти, может быть, потому, что сопровождалась несколькими приключениями. Они начались уже в Берлине. Прежде всего я пропустил свой поезд на Базель, так как почему-то решил, что двадцать два часа обозначают двенадцать часов ночи, и прибыл на вокзал в одиннадцать тридцать.

Следующий поезд на Базель отходил в пять часов утра. Жил я далеко от вокзала, и возвращаться домой не было никакого смысла. Я снял номер в небольшой гостинице рядом с вокзалом.

Мне пришлось очень долго объяснять служащему, что номер мне нужен всего на три-четыре часа, просто подремать. Расчетливый немец никак не мог понять, зачем нужно снимать номер всего на три часа.

— Платить-то вам придется все равно за сутки, — в недоумении твердил он мне.

Полусонный, в половине пятого я снова был на вокзале. В купе, куда я сел, находилось трое — девушка лет двадцати, пожилая женщина, видимо ее мать, и полный краснолицый мужчина — немец. На женщинах было невиданное много ранее одеяние, напоминающее древнеримские туники. Лицо девушки казалось выточенным из слоновой кости, но со слегка лимонным оттенком. Оно поразило меня своей необычайностью.