Карл Шпиндлер - Царь Сиона

• Название: Царь Сиона
• Автор: Карл Шпиндлер
• Издательство: Кавказский край
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-86722-069-9

Карл Шпиндлер (1796-1855) — немецкий писатель, автор романов «Бастард», «Еврей», «Иезуит», «Инвалид» и др. Долгое время немцы называли его своим Вальтером Скоттом.

В романс «Царь Сиона» автор, ничего не сочиняя, правдиво, как очевидец, рассказывает о событиях жестокого 16 века, событиях «реформационной эпохи», которая была, по сути дела, одной из величайших революций откровение новой религии, новое умственное течение, а также переворот политический и экономический.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Анжела несколько капризно отвечала:

— Керкеринга я не знаю, мельника не хочу, а пивному советнику уже сорок лет.

— Ну, так что ж! В самой, значит, поре, — сказала хозяйка «Роз». — Мужчина в цвете лет, а ты всего девятнадцатилетняя обезьянка — и уж туда же, рассуждаешь! Так мельник тебе не годится, а купца ты не хочешь просто потому, что не знаешь его. Ах, ты, избалованная девочка! Совсем отцовское упрямство! А впрочем, нет, твоя мать была еще упрямее, а то никогда не быть бы ей за господином Людгером. А вот заносчивостью ты вышла совсем в отца: с тех пор, как живешь на рынке, стала настоящей «арочной» барышней[28]. Нам подавай в женихи рыцаря или, по крайней мере, знатного патриция! Ну, да ты, Бог даст, еще одумаешься!

— Вы не так поняли меня, — отвечала огорченная девушка. — Я совсем не чванная девчонка и скорей пойду в монастырь, чем выйду за какого-нибудь волостного старшину.

Бабушка собиралась похвалить ее за это, но тут явились ожидаемые гости: несколько приятельниц госпожи Вернеке, замужних женщин, молодых и постарше, потом — несколько девиц, бывших когда-то в школе вместе с Анжелой. Все они надумали устроить рождественскую пирушку.

Анжеле пришлось быть хозяйкой, вместо бабушки, — и она сейчас же побежала накрывать на стол, распорядиться в кухне, налить вина в серебряные кувшины. Гости разместились широким кругом около восседавшей на своем кресле бабушки; большинство из них были давнишние приятельницы хозяйки; меньшинство — такие, которых неудобно было не пригласить.

Самые почетные гостьи заняли места поближе к хозяйке. Здесь была дама с длинным и неподвижным, но честным лицом, супруга богатого сукноторговца Книппердоллинга; рядом с ней села Анна, ее дочь от первого брака, на розовом личике которой можно было прочесть столько же легкомыслия, сколько на лице матери тайных забот. Дальше поместились: мужественная кузнечиха Маргарита Гунекенс, жена зажиточного ткача Лизбета Дрейер; ее племянница Гилла, задумчивая, красивая девица с мечтательным взором; кожевница Сталоховен, дочь хозяйки, такая же толстая, но малоподвижная; богомольная старая дева Мета Михельсен, знающая все городские новости и самая злоязычная сплетница. Наконец, было еще несколько незначительных дам-соседок, присутствие которых в обществе никому не мешало, потому что они сидели большей частью молча и лишь изредка решались сказать «да» или «нет». После всех явилась еще очень молодая и очень привлекательная дама, которую, по ее величественности и непринужденным манерам, можно было принять за дворянку: это была супруга Рейнера Гардервика, человека, которого половина города считала богачом, а другая половина — разорившимся, и которого, в сущности, все терпеть не могли. В лице красивой Елизаветы видно было много решительности и вместе с тем много доброты; ее сумрачный лоб, заставлявший многих подозревать скрытую досаду и представлявший какое-то смешанное отражение упорства и страдания, делал ее еще более привлекательной.

Сначала, как водится поговорили о погоде, потом речь зашла о празднике. Тут Мета принялась рассказывать о том, что провозглашали поутру со своих кафедр лютеранские проповедники.

— Ересь, — возбужденно говорила она, — становится с каждым днем бесстыднее. Безбожник Роттман не постыдился даже в сегодняшний праздник проповедовать своим приверженцам и глупому стаду, что крещение детей не только бесполезно, но даже преступно и грешно!

Хозяйка «Роз» перекрестилась и сказала:

— Да, да, скоро придет время, о котором уже были знамения и чудеса. Те из вас, кто помнит 17-й год, согласятся со мной. Я хорошо помню, словно это было вчера, — так ясно стоит перед моими глазами страшное небесное знамение, которое видно было в январе того года в ясное утро. Над городом стояло три солнца, и все три были пронзены большими кровавыми мечами.

— Да, мы это хорошо помним! — воскликнуло большинство женщин. — И разве не подтвердились эти знамения ужасными событиями? — продолжала госпожа Вернеке. — Откуда же пошли эти пагубные войны с крестьянами в обширной немецкой земле, эта резня и истребление многих дворянских фамилий? А виттенбергская ересь, разве не с того самого времени началась она? А эта позорная шайка иконоборцев, разве не с тех же пор стала она опустошать бедные церкви, предвещая грехи еще горше нынешних?

Из строгих глаз госпожи Книппердоллинг полились слезы. Мета Михельсен со злорадством обратила на это внимание своих приятельниц. Госпожа Вернеке сейчас же обратилась к плачущей и стала ее утешать:

— Ну, не плачь, бедняжка! Надейся на благость Создателя, который отвратит твоего мужа от его печальных заблуждений! Мои слова к тебе не относились: ведь всем известно, что ты ходишь слушать еретические проповеди только по принуждению твоего муженька, а в душе всегда была и есть добрая католичка.

Госпожи Дрейер, Тунекенс и Гардервик окружили плачущую и тоже стали ее успокаивать. Она скоро оправилась и с благодарностью пожимала руки своим утешительницам, в особенности же красивой Елизавете.

Между тем госпожа Стальховен спокойно продолжала начатую беседу:

— О трех солнцах и о кровавых мечах я забыла: а вот английский пот мне хорошо памятен. Матерь Божия! Как мерли-то люди, — словно мухи осенью! Мой «покойник» вышел из дому здоровым и свежим, а принесли его назад мертвым или полумертвым! И он все потел, все потел и только что я его укутала, чтобы ему пропотеть хорошенько, «Гертруда!» — вскрикнул он в последний раз — и отдал Богу душу.

Госпожа Тунекенс сказала:

— Ведь английский пот, это — чума, а чума — смерть. Божье наказание. За грехи Господь и наказывал. Нет, а что вы скажете о хвостатой звезде, что нынче ночью протянула свой хвост над мюнетерской землей?

— Это мне муж объяснил, — сказала госпожа Дрейер. — Ведь мой муж умеет рассказывать про звезды. Эта звезда, если я не перепутала слов мужа, находилась под созвездием Льва, под его грудью, под звездой, которую зовут Василиском. Ну, а лев для нашей страны всегда означает несчастье; все же это явление значит, что на Мюнстер нападет чужой король с войском и станет жечь, убивать и грабить.

— Мой муж толковал, что это — епископ, который как раз в ту пору начал вооружаться, — скромно заметила Книппердоллинг.

— Конечно, епископа мы еще не знаем, — промолвила госпожа Вернске. А при нынешних обстоятельствах и у него нет особенной охоты нас узнать. Но все-таки нам он не чужой: ведь он — ленный господин нашего города. И всем нам духовный отец, ибо он, по обычаю, избран кафедральным капитулом и утвержден святым отцом в Риме.

— А должно быть, он строг и очень гневается на наших мятежников и лютеран, — вздохнула госпожа Стальховен.

— Да как же ему и не гневаться-то. Господи! — воскликнула госпожа Тунекенс. — С каким же это епископом так поступали? Он нам приказывает прогнать еретиков, а мы не исполняем; он повелевает нам покориться, а мы и ухом не ведем! Да вот я бедная женщина, а право, и у меня не хватило бы такого долготерпения как у графа Вальдека. Созывал он и сеймы постойте сколько, бишь, их было? — Один в Вольбеке, другой — в Дюльмене… посылал посольство сюда, в Мюнстер. А что толку? Мы просто издеваемся над этим добрым епископом, а зло все растет. Черт знает, откуда что берется, — только ересь так идет вперед, словно чума. У меня уж полсотни приятельниц перебежало к проповедникам. Конечно, многие делают это только из страха…

— Ну, разумеется, — со вздохом, вполголоса сказала госпожа Книппердоллинг.

— А между тем, — прибавила хозяйка, — дела идут все хуже да хуже. Храмы Божии осквернены, кафедральный капитул разогнан…

— Священники изгнаны, монастыри терпят притеснения и разрушаются, — жаловалась Мета Михельсен.

— Другой теперь совет, другие цеховые старшины, — сказала госпожа Дрейер. — Деревни разграблены нашими же людьми, наши стада и пастухи захвачены епископом!

— В правоверном женском монастыре появилось двое лютеранских проповедников, — прибавила госпожа Стальковен, — собирают деньги на уплату лжеучителям!

— А какова наглость жен Северия и Лертинга! — горячо воскликнула Мета. — Ведь они сами собирают деньги для этих вааловых жрецов! А этот Роттман раздает, в виде причастия, кусочки белого хлеба, а потом подносит каждому чашу, полную вина, — пей, сколько хочешь!

— Он носит хлеб с собой, в своих широких рукавах, — сказала госпожа Дрейер. — Оттого-то все мальчишки в городе и прозвали его булочником.

Все, кроме Хиллы, рассмеялись; даже и госпожа Книппердоллинг пришла в веселое настроение от дальнейших рассказов о том, как Роттман еще более упростил причащение (крошит на блюдо хлеб да обливает вином — бери всякий, сколько хочешь); как он всякую ночь напивается и вместе со своими товарищами оскверняет освященный хлеб. Передавались и разные другие рассказы, изобретенные и распространяемые ненавистниками реформы.