Карл Шпиндлер - Царь Сиона

• Название: Царь Сиона
• Автор: Карл Шпиндлер
• Издательство: Кавказский край
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-86722-069-9

Карл Шпиндлер (1796-1855) — немецкий писатель, автор романов «Бастард», «Еврей», «Иезуит», «Инвалид» и др. Долгое время немцы называли его своим Вальтером Скоттом.

В романс «Царь Сиона» автор, ничего не сочиняя, правдиво, как очевидец, рассказывает о событиях жестокого 16 века, событиях «реформационной эпохи», которая была, по сути дела, одной из величайших революций откровение новой религии, новое умственное течение, а также переворот политический и экономический.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Царь вздрогнул, словно подстреленная дичь, и в ужасе прошептал:

— Святой Боже, повелитель небес и земли! Слышишь, Дивара, ты слышишь далекую жалобу? Слышишь? Может быть, ты и видишь? — Вытянув руку, он указал на темный угол комнаты.

— Помоги нам, Боже! — простонала Дивара. — Но мне кажется, что эти звуки идут из комнаты больной.

— Да, Анжела! — сказал Ян, опомнясь. — Ее убивает радость. Перед ней слишком неожиданно развернулась картина царской судьбы…

— Не говори о ней, или я уйду! — резко перебила его Дивара.

Он схватил ее руки и, прибегая к своему обычному средству, ко лжи, продолжал:

— Не сердись. Ты видишь, какой ужас нагнал на меня этот проклятый сон… Как я могу теперь думать о свадебном пире? Притом же ты ошибаешься. Я хотел только сохранить это сокровище для Ринальда Фолькмара, чтобы Герлах фон Вулен, воспользовавшись законами Сиона, не…

— Для Ринальда, убить которого ты поручил Вулену? — строго спросила Дивара.

Ян закусил себе губу, а она продолжала:

— Не удивляйся, что я знаю об этом злодеянии. Вы говорили о нем недостаточно осторожно, а ухо ревнивой женщины…

— Представляет цель, в которую попадают как далекие, так и близкие стрелы, — не без злобы докончил Ян. — Ты не поняла меня. Я говорил о Рамерсе, который может продать меня и тебя, так же как он продал Гиллу.

— Ты сам готов был выдать мою голову за очень ничтожную плату в эту последнюю ночь, — мрачно заметила Дивара. — Ян, я не могу тебе этого простить. Ты был готов пожертвовать моей жизнью из-за пустяка, из-за нелепой лжи. Не пытайся переубеждать меня. Я знаю, что я слышала, но я не выдам твоей тайны. Успокойся: но подумай, не даешь ли ты слишком дорогую цену за ничтожного болтуна, Рамерса? В случае крайней нужды Христофор мог бы спасти твою жизнь, если он и не спасет этого ребенка, судьба которого тебя не очень беспокоит.

— Неблагодарная! Ты больше не веришь в мою звезду? — спросил Ян с колким упреком. — Господь силен. Господь одержит победу, но Он мстителен, и гнев Его ужасен. Рамерс оскорбил Его; Рамерс должен поплатиться за это жизнью. Но так повелел мне Святой Дух, — и Христофор будет жить только до той минуты, пока отец не прижмет его к своему сердцу. С часа на час жду я известий от Ринальда. Тогда я отпущу мальчика, угостив его кое-чем на дорогу…

— Изверг! — воскликнула Дивара. — И это повелел тебе Святой Дух? Цветущего Ротгера ты угостил мечом, а бедного Христофора наградишь ядом.

— Но разве жизнь здорового человека не висит часто на волоске, Дивара? Разве молодость представляет ручательство против смерти? И если может умереть здоровый юноша, почему же не погибнуть и тому, кто носит на себе пятно язычества? Не вмешивайся в государственные дела, в заботы об улучшении мира! Качай свое дитя, Дивара. Не думаешь ли ты, что я люблю престол и корону? О, нисколько. Но слова Писания должны были исполниться. И, однако, если бы я мог теперь отказаться от престола…

— Дай-то Боже! — заметила Дивара. — К чему нам этот блеск, который вначале ослепил меня? Престол в опустевшем и обедневшем городе, корона, на которой тяготеет проклятие заточенного в темницу народа! Разве мы не пленники! Ты видишь, что, несмотря на наши победы, неприятель не отступает, над нами висит уже неминуемая беда, нам грозит неумолимый голод Нужда разрывает все узы. Твои лучшие друзья выдадут тебя епископу, чтобы раз наесться досыта. Весь Сион погибнет из-за кусочка хлеба!..

— Твои опасения отзываются хлебопекарней, Дивара, — с принужденной усмешкой ответил Ян. — Где же твоя обычная гордость, дорогая? Величайшая героиня все-таки остается женщиной. Ты выказывала неустрашимое мужество на поле битвы; почему же тебя пугает теперь возможность нужды? Что ты сделаешь, если я скажу тебе, что сегодняшний пожар значительно способствует близкому осуществлению твоих опасений? Мы и двор обеспечены еще надолго, но два амбара, принадлежащие народу, сгорели дотла. Испорчено большое количество муки и мяса. Я буду принужден выгнать из города лишние рты.

— Боже, какая будущность! Отправимся же и мы с тобой сейчас же в далекий путь навстречу беде и несчастьям!

— Вот как! Ты забываешь, что царствующий не вправе располагать своей жизнью. Зачем отчаиваться? Разве мы не разослали апостолов, чтобы вооружить на борьбу за наше дело весь земной шар?

Дивара недоверчиво покачала головой.

— В Голландии готовится новое восстание перекрещенцев. Пророки не лгут. Германия не устоит перед примером саксонского курфюрста, который бросился в мои объятия.

— Остановись, обманщик и шут! Неужели ты надеялся обмануть меня, его землячку? Неужели ты серьезно мог думать, что я не узнаю мнимого курфюрста? Давно ли я видела честного Гаценброкера на лейденской сцене?

Царь смущенно засмеялся.

— У тебя хорошая память, Дивара, — сказал он. — Не забудь только, что не одному Гаценброкеру грозит смерть, если бы он вздумал проболтаться, но и всем тем, которым пришло бы в голову просвещать на этот счет народ.

— Ты так холодно говоришь о смерти людей, которые тебе почему-либо неудобны, а между тем сам так боишься смерти, — обиженно ответила Дивара. — Нет, Ян Бокельсон, судьбе угодно было связать меня с тобой, и я никогда не изменю тебе. Я никогда не покину тебя, хотя и раскаиваюсь в том, что так слепо повиновалась тебе. Я презираю твою кровожадность, твое сладострастие: я дрожу перед твоим коварством и не верю ни в твою любовь, ни в твое мужество: но… Я чувствую, что не могу отказаться от тебя, и, когда наступит день мщения и гнева и все покинут тебя, я и тогда останусь подле тебя, чтобы умереть вместе с тобой.

Непостижимая сила, увлекающая страстных женщин и заставляющая их делить с возлюбленным даже лежащее на нем проклятие, одержала верх над всеми враждебными намерениями Дивары. Со слезами на глазах подала она руку царю Сиона. Эта преданность вынудила у него настоящее признание. Обняв Дивару, он с несвойственной ему откровенностью тихо прошептал:

— Успокойся, мы еще будем счастливы. Что нам за дело до гнева епископа, до проклятия императора? Сокровища этого города находятся в моих руках, и если бы над нами действительно разразилась беда, у меня все еще есть выход; тайное бегство. Мы вернемся на родину, к берегу моря, и там сядем на корабль, который увезет нас в Португалию, — страну, не знающую снега и зимних бурь, страну, где никто не знает нашей судьбы. Мы будем богаты и скоро забудем о нашем кратковременном царстве. Я снова вернусь там к своему ремеслу и открою в Лиссабоне суконную лавку. Твоя красота и мое золото приобретут нам друзей. Мы вновь помолодеем под лучами горячего южного солнца, а хороший климат сохранит нам жизнь до глубокой старости. Радуйся же, Дивара! Недалеко то время, когда ты будешь единственной царицей моего сердца.

Дивара напряженно и боязливо всматривалась в лицо Бокельсона и наконец ответила:

— Как охотно поверила бы я тебе, как легко забыла бы все, что теснит мою грудь, но ты легкомыслен: не обманываешь ли сам себя? Дорого дала бы я за то, чтобы видеть тебя вне всякой опасности, вдали от всех этих кровавых событий. Я рада была бы забыть все твои недостатки и преступления и не считала бы даже гибель целого города слишком дорогой ценой за наше счастье. Но сумеешь ли ты в минуту крайней нужды исполнить то, о чем говоришь? О, поверь мне: и за тобой следят шпионы. Ревнивый, упавший духом народ тщательно следит за каждым твоим шагом. Где те ворота, которые откроются перед нами? Где сторожа, бдительность которых можно будет усыпить? Где те преданные, верные люди, которые не знают измены?

— Слушай же, — по-прежнему тихо и таинственно сказал Ян. — Я не легкомыслен, как ты думаешь. Я никогда не забывал о будущем. Ты, наверное, слышала о священнике, которому была известна тайна подземного выхода. Мне выдали его, этого монаха; и теперь весь народ, без единого исключения, думает, что этот ход засыпан, а священник убит. В действительности же оно, однако, не так. Он живет в заточении, в одном из неприступных погребов собора, и получает от меня пищу. Распространенное в народе поверье о том, что в разоренном храме Ваала бродят языческие привидения, ручается мне за то, что ни один любопытный не осмелится приблизиться к пленнику не только ночью, но даже днем. В соборе нет больше никаких сокровищ, к тому же там стоят тяжелые орудия, не поместившиеся на городских стенах, и поэтому ключ от собора хранится у меня. Еще не так давно о пище для священника Норберта заботился один мой верный слуга. Но он умер, и с тех пор я собственной рукой доставляю пищу презренному монаху; и если сторожа и видели когда-нибудь, как я в полночь вхожу в собор, то люди думают, что я отправляюсь туда затем, чтобы благословить орудия и очистить их от того проклятия, которое, быть может, наложил на них неприятель.

— Что за чудесная тайна! Но к чему все это? Ведь одно твое слово или даже — страшно выговорить — твоя собственная рука могла бы устранить этого монаха, который может разболтать нашу тайну.