Матвей Ройзман - Эти господа

• Название: Эти господа
• Автор: Матвей Ройзман
• Издательство: Московское товарищество писателей
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1932

---

Книга тов. Ройзмана, по времени своего написания, не могла, к сожалению, дать картины этой новой жизни еврейской деревня Степного Крыма и создающейся ее связи с промышленностью близких к ней городов (организованное отходничество из колхозов на Керченский металлургический завод и пр.). Автору придется написать продолжение своего романа — показать, как и куда пошли эти люди дальше, переживая неудачи, колебания, частичные отсевы и приливы и сродняясь все более с жизнью великой советской страны, с ее социалистической стройкой.

Ю. Ларин. Москва, 25 ноября 1931 г.

«Как мудрено истреблять закоренелые предрассудки, в которых низкие души находят свои выгоды».

Фонвизин «Недоросль». 6/I (Правдин).

ГЛАВА ПЕРВАЯ О СОБЫТИЯХ, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДИЛИ ПО ПУТИ В ЕВПАТОРИЮ.

1. ИСТОРИЯ НАЧАЛА

Шофер — отчаянный покоритель крымских дорог — вел машину по узкому шоссе, лавируя между откосами и скалами. Скалы шарахались в сторону и исчезали в зернистой пыли. Сбоку от шофера, на подножке, стоял мальчик лет десяти в картузике, похожем на пригорелую яичницу, держался одной рукой за дверцу и, исполняя роль сигнального гудка, сочно свистел в три пальца. Когда закипал радиатор, «Форд» со скрежетом останавливался, мальчик приносил воду, и шофер, отвинтив крышку, поил запыхавшуюся машину. Сев за руль, он опять совершал головокружительные повороты и под визги пассажирок ускользал из-под носа встречных автомобилей.

Рядом с Канфелем сидела женщина, на ней была кашемировая шаль с белой серединой, бахромой по краям, с широкой каймой, на которой переплетались миндали — восточный символ семейного счастья. В миндалях, пестря кошенилью, индиго, марина, расцветали, воздушные гвоздики и скользили за полосу, где темнокрасной змеей изгибался стебель. От ветра и пыли женщина закуталась в шаль с головой, из-под шали выбилась золотистая прядь волос и пушилась на ветру, как цыпленок. В Алуште шофер затормозил машину возле ресторанчика, пассажиры стали выходить. поручив мальчику охранять багаж. Женщина откинула шаль на плечи, поднялась, ступила на подножку, и Канфель подал ей руку. Рука ее была смугла и тонка, на солнце ногти пролили яркорозовый лак, на безыменном пальце сверкнуло обручальное кольцо. Прямо неся голову, женщина пошла вперед мелкими, резкими шажками, и Канфель увидел ее острые плечи, высокую талию и упругие ноги, схваченные белым шелком чулков. За буфетной стойкой наголо обритый татарин жонглировал печеными яйцами, французскими булками, бутылочками кефира. Получив деньги, он бросил Канфелю сдачу на стеклянный кружок, который бессмысленно вещал:

ТРЕБУЙТЕ МАКАРОНЫ ДИНГА и Ко

ЛУЧШИЕ ПО КАЧЕСТВУ

ПРОДАЖА ВО ВСЕХ МАГАЗИНАХ

Татарин крикнул плечистой бабе, чтоб она шла к столику Канфеля, но баба из бутылки наливала в кружки пиво, и над кружками вырастали снежные шапки.

— Эремас харэ! — обругал татарин бабу и пожаловался Канфелю. — Жена — уй-уй сэрдыты!

Канфель нес бутылку лимонной воды, тарелку с бутербродами, скумбрией, огурцами, — его толкали, наступали на ноги. Девочка-татарка предлагала купить кизиль, совала ему в руки корзиночку, он дал татарке булку, и она стала рвать ее зубами.

Женщина в кашемировой шали смотрела поверх головы Канфеля, в ее карие глаза ударил солнечный луч, она сощурилась, и глаза блеснули, как осы. Едва приоткрывая рот, она ела бутерброд с сыром, пила глоточками лимонную воду, и на ее скулах рождались морщинки.

— Я не могу забыть Ниццу! — проговорила она, вынув из сумочки платочек и приложив его к губам. — Английская набережная, прозрачное море и женщины! Мосье, эти женщины сошли с картин Рафаэля!

— В России тоже есть красавицы! — сказал Канфель, очищая ногтями кожицу скумбрии. — Кривые ноги, и походка, как у брандмайора! А одежда? Я вовсе не говорю о бедности. Нет! Попадаются шелк, котик, крот. Но покрой, но подборка, но, чорт возьми, пу-го-ви-ца!

— Мы попали в Ниццу во время карнавала! — продолжала женщина, смотрясь в зеркальце, прикрепленное внутри сумочки. — Это было божественно! Маски уродов, яркие краски! Розы, каких я в жизни не видела! Цветами усыпали землю на два аршина!

— У нас тоже бывают пышные празднества! — злорадно подхватил Канфель. — Грязные грузовики нагружают доверху детишками, как дровами, и дают им для приличия по красному флажку! Вам это нужно? Мне это нужно? — Он налил в свой стакан лимонной воды и выпил залпом. — А почему не надеть на грузовик картонного крокодила? Почему не дать детям в руки разноцветных мельниц, тещиных языков?

— О, за границей все ласкает глаз! — уверенно заявила женщина, открывая серебряную пудреницу, украшенную изумрудами. — В ресторане чисто, уютно, приятно! Официант не смотрит в рот, буфетчик не следит, как бы вы не положили ложку в карман! Вазочки, салфеточки, зубочисточки! И внимание, внимание, внимание! Подумайте, в магазине выбираешь час, два, три, а хозяин рассыпается в любезностях, и приказчики улыбаются!

— Позвольте! — перебил женщину Канфель, принимаясь за сыр. — В наших кооперативах тоже любезное обращение! Пока стоишь в очереди, страус может снестись!

— Вы знаете, какой был со мной случай в Париже! — разоткровенничалась женщина, сдувая с пуховки излишки пудры. — Я выбрала материю и велела из нее сшить плед, чтоб удобней провезти через таможню! Мне сшили плед, я пришла за ним, и при мне привезли новые образцы! Я так захотела той материи, что чуть не расплакалась! Представьте, хозяин велел распороть плед и сшить из новой материи. Утром мне прислали этот плед и коробочку: я забыла ее на прилавке. В коробке была всего одна конфетка!

— Раньше у Мюра-Мерилиза поступили бы так же! — сказал Канфель. — Tempora mutantur! Времена меняются! — и, слыша сигнальный свист к сбору, стал быстро доедать малосольные огурцы. — Никакая страна не может жить без культуры! У нас старая культура на задворках, а новой нет! Старый быт долой, а от нового тошнит! — Он завернул остатки огурцов в газетную бумагу и спрятал в карман. — Я, культурный человек, должен носить цветную сорочку, мягкий воротник и рублевый галстук. Иначе зачислят в буржуи и обложат, как барона! Чем не Папуазия?

— Да! — грустно заключила женщина, подымаясь со стула. — За границей можно красиво жить и красиво умереть!

Шофер подергал веревки, которыми был привязан багаж к кузову, приседая, краснея, завертел рукоятку, и мотор запульсировал. Мальчик вскочил на подножку и испустил раздирающий уши свист. Чахлая лоза поползла под откос, кудахчущие куры брызнули в стороны, арба с сеном прижалась к скале, встречный извозчик слез с козел и взял лошадь под уздцы. Пыль стала мельче, мягче, ветер похолодел, летевший навстречу виноградный лист уперся в грудь шофера и держался на его кожаной куртке, как приклеенный. Справа в синеве маячили сахарные отроги Яйлы, из отрогов к северу выступал Чатыр-даг, высоко поднимая свое плато — сверкающий поднос, на котором солнце сочилось перезрелой дыней.

— Море кончается! — сказал шофер, слегка тормозя машину. — Прощайтесь с морем!

По морю взапуски скользили волны, перепрыгивали друг через друга, широко распуская павлиньи хвосты. Перья — сизые, зеленые, розовые — играли, как радуга, и пропадали. Канфель подобрал угол спустившейся шали, набросил ее на колени соседки, нащупал оголенную по локоть руку и обхватил ее пальцами. Еще по дороге в Крым, в поезде, Канфель не избегнул банальной мечты о курортном романе; но в Ялте, где он три дня работал по делам Москоопхлеба, жара засушила его дорожную мечту, а переговоры отняли вечерний досуг. Теперь мечта оживала, он готов был ухаживать за этой женщиной и с грустью думал, что в Симферополе они расстанутся.

Через час автомобиль зашлепал резиновыми лапами по шоссе, автомобилю пересекли путь лиловые сумерки, сквозь них надвигались полутораэтажные домишки со стеклянными галлереями, в которых желтели маслянистые огни. Шофер остановил машину, мальчик открыл фонарь, зажег, и одноглазая машина двинулась в город. Канфель обрадовался трамваю, танцующим на проволоке звездочкам, и крикнул мальчику:

— Где едем?

— Пушкинская! — ответил мальчик и тоном крымских старожил пояснил: — Сам Пушкин жил в этой месте!

Машина под’ехала к зданию, на вывеске мчался зеленый автомобиль, хотя от заднего колеса осталась половина, и шофер имел красный безбровый глаз на виске. Заспанный счетовод в нижней рубашке, брюках, засаленных до того, что они блестели, как никелированные, открыл дверцу машины и проверил у пассажиров багажные квитанции.

Мальчик с обезьяньей ловкостью развязывал веревки, волочил чемоданы в прокатную контору, счетовод подхватывал их, ставил на весы и получал деньги за сокрытые килограммы. Канфель отыскал свободный стул, усадил свою соседку и, видя в руках ее один саквояж, удивился: