Михаил Стельмах - Над Черемошем

• Название: Над Черемошем
• Автор: Михаил Стельмах
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1954

О коллективизации в гуцульском селе (Закарпатье) в 1947–1948-е годы. Крестьянам сложно сразу понять и принять коллективизацию, а тут еще куркульские банды и засады в лесах, бандиты запугивают и угрожают крестьянам расправой, если они станут колхозниками.

---

В работе и спорах незаметно бежали дни. Больше спорили старики, не веря, что из выдумки Палийчука что-нибудь получится. Однако и они часто наведывались на рукав Черемоша.

Дед Шкурумеляк несколько дней не ходил на электростанцию, но однажды, поругавшись со старухой, решил сорвать злость на ком-нибудь из строителей. Язык у старика был остер, об этом знало все село, и деда не задирали. Надвинув шапку на уши, разгладив пальцами непослушную бороду, которая имела привычку нацеливаться на его противников, старик воинственно засеменил к Черемошу, наперед смакуя, как он будет поговорками да насмешками колоть колхозников и начальство.

Вечерело, с лугов возвращался скот, а на месте стада уже паслись низкие туманы. И вдруг перед самой улицей Шкурумеляк растерянно замер. На столбах вдоль села радугой зажглись лампочки; в окнах вспыхнул свет, маленькая электростанция засияла красочным венком. И эти веселые огоньки смыли со старика весь воинственный пыл. Встревоженно обернувшись, он побежал домой, с грохотом отворил дверь. На шестке подслеповато мерцает плошка, перед почерневшими иконами едва теплится лампада.

— Старуха, почему же это у нас не как у людей — света нет?

— А ты разве не знаешь? — съехидничала жена. — Таким, как ты, насмешникам да придирам не провели электричество, да еще впридачу люди вас маловерами окрестили. Слыхал такое паскудное слово?

— Что ж, выходит и пошутить с Палийчуком нельзя? Не доросли еще у нас молодые до настоящей шутки. — Старик нахмурился и, поведя бородой в сторону хаты Палийчука, заторопился в контору, раздумывая, как бы покультурнее поговорить с председателем.

В правлении колхоза Палийчук, окруженный толпой возбужденных от радости колхозников, говорил по телефону.

— Леспромхоз? Кто говорит? Нельзя ли вызвать из сельсовета Миколу Сенчука? Прошу. Очень прошу. — Лукаво подмигнув, Палийчук вытянулся по-военному и четко заговорил: — Товарищ командир, слышите меня? Докладывает бывший огневик вашего орудия… Есть уже у нас огонь, то есть электричество. Когда приедете в гости? Завтра вечерам? Вот и хорошо. А послезавтра у меня собрание. Как себя чувствует дед Шкурумеляк?.. Говорят, все время жену ругает, что не позаботилась электричество провести. Выходит, она во всем виновата.

— Вот уж и неправда! — откликнулся с порога Шкурумеляк, и по всем углам раскатился хохот.

Старик хотел добавить что-нибудь еще, но все его едкое красноречие, как на грех, запропастилось куда-то, и он по-детски обиженно махнул рукой и выбежал из правления.

Когда хохот утих, Палийчук обратился к электромонтеру:

— Ты что, Данило, не провел, как я приказывал, деду электричество?

— Он надо мной три месяца издевался, так могу же я хоть на три дня одержать над ним верх, — возразил монтер.

— Проведи ему завтра — это и будет твой верх.

— Завтра никак не могу, надо в район ехать.

— Приедешь — проведешь, и не косись на деда: не пристало молодому человеку сердиться по пустякам.

На другой день в сумерки старый Шкурумеляк, держа подмышкой свежие газеты, пришел прямо в хату Палийчука. Потоптался у порога, делая вид, что тщательно вытирает ноги, а на самом деле высматривая, какое настроение у председателя, и пожаловался:

— Так у меня, Илько, глаза болят, так болят, что и небо с овчинку, — заявил он, поджимая рукой непослушную бороду.

— Что же, отвезти вас к врачу?

— Да мне и сам Филатов не поможет! Годы-то уж немолодые, столько десятков, что и за плечами не умещаются.

— Кто же вам может пособить? — спросила Ганна.

— Кто? Твой Илько.

— Я? — удивился Палийчук.

— А Шкурумеляк махнул рукой, решив больше не вилять.

— У меня, Илько, глаза от плошки болят… Проведи уж нам электричество, пускай твой верх будет, — и старик зачем-то потер ладонью лысину.

— Завиваются молодецкие кудри? — расхохотался Илько.

— Да, вроде пробивается что-то, — смутился старик.

Он понял, что электричество у него будет, и уже смело, с молодецкой ухваткой, рванул из кармана бутылку и стукнул ею об стол.

— Хочу, Илько, выпить за твое здоровье и упорство. Таким и я в молодости был… Вам о том и старуха моя скажет. Эго она подзуживала меня, что не будет электричества.

Илько и Ганна рассмеялись, а дед снова придержал рукой бороду и приложил палец к губам.

— Вы уж, смех, пожалуйста, на потом оставьте, а то кто-то сюда идет… О, да это Микола! — Старик поздоровался с Сенчуком. — Видал, видал, какое у нас электричество по всему селу?

— Видал, дедушка, только у вас почему-то окна едва-едва мерцают.

— Это, Микола, видно, моя старуха пораньше спать легла, — подмигнув Палийчукам, ответил Шкурумеляк. — Работает она культурно, при электричестве, а спит при лампадке…

* * *

Притихшую покутскую улицу разбудило довольное урчание машины, и окна клуба сверкнули резким грозовым сиянием. Причудливые, как гроздь винограда, тени от щедрой листвы придорожных молодых акаций упали на стекла, шевельнулись и поплыли.

Все это снова напомнило Миколе Сенчуку пробел в его выступлении: так он и не покритиковал своего друга за сад — и без того Илья Палийчук, краснея и бледнея, вертелся в президиуме, словно его посадили на старого ежа. Микола посмотрел на товарища и, хотя вид у того был едва ли не комичный, подавил вздох. Легко, ах, как легко от всей души хвалить друзей, — в их успехах ощущаешь частицу и своих дорогих сердцу дней, а может быть и свою работу, свои привязанности, то, что перешло к тебе от верных друзей, привилось, а теперь пригодится еще какому-нибудь доброму человеку. И как трудно критиковать, при людях крутым словом выправлять близких, — ведь в их ошибках часть и твоей вины. Ты недоглядел во-время, а теперь морщишься, отрываешь свое упущение, как репей, и от себя и от других. А отрывать трудно, особенно если у товарища такой нрав и такая душа, что ого больше тянет к крайностям, чем к золотой середине. Вот почему ты и не сказал о саде, а сказать об этом необходимо, и сегодня, ведь кто знает, когда ты снова спустишься сюда с подгорья[3].

Учтивые гуцулы меньше критикуют Палийчука, и петушиный задор понемногу слетает с него. Нет, он все-таки недурной председатель!

Подумать только: тот самый бубенщик Илько, который в сороковом году бубном, как на праздник, созывал гуцулов на первое колхозное собрание, сегодня сам председательствует в молодом колхозе! И все же, из-за своего торжественного бубна, ты, Илько, забываешь порой о кропотливых, повседневных заботах, о том, что долго выращивают и что еще дольше живет.

Собрание закончилось, и Микола Сенчук уже собирался идти домой, в далекое горное село, когда к нему подошел распаренный от духоты и критики Илья Палийчук.

— Микола, ты мой гость? — обиженно смеясь глазами, с вызовом спросил он горца и покрутил золотистые кончики пышных усов.

— До сей поры был твоим гостем, а теперь не знаю, — спокойно ответил Микола и улыбнулся уголком рта. — Сердишься?

— Ясно, сержусь! Прийти к товарищу за тридцать километров, погостить денек, да и оставить хозяина на месяц в сердечном расстройстве! Вон моя Ганна — и та сбежала, не дожидаясь нас. Гляди, угостит она нас обоих на ужин холодными ухватами!

Вокруг засмеялись гуцулы, знающие характер председателевой жены, а Микола покосился на друга: хотя тот и шутил, но гордость его была ущемлена, лицо морщилось от досады, а внутри, должно быть, все кипело.

— Не легко сейчас председателю. Сенчук знал характер друга лучше, чем он сам, и заговорил, как бы извиняясь:

— Ты не сердись, Илько. В другой раз за тридцать километров хвалить приду.

— Э! Только хвалить? — недоверчиво переспросил Палийчук.

— Только хвалить, — серьезно заверил Микола.

— Вот это славно! — лицо Ильи оживилось. — Признаюсь, Микола, есть у меня слабинка: не люблю критических речей, а люблю, чтобы хвалили и колхоз и меня, — откровенно признался он. — Так когда ж ты приедешь с некритической речью, просто полюбоваться на нас?

— Когда будет чем.

— Думаешь, я от тебя друг ого слова ждал? — Глаза Палийчука, большие, как у соловья, вновь потемнели. — Хотел бы я поглядеть, каким ты станешь председателем.

— И приходил бы критиковать?

— На каждое собрание приезжал бы, на каждое собрание!

— Сразу виден характер.

— Что, опять не так? — удивился Илько.

— Не так. Зачем же тебе гонять ко мне коней на каждое собрание?

— А я на машине буду приезжать. На легковой, чтобы все видели, — сгоряча вырвалось у Палийчука честолюбивое признание. — На собственной машине!

— И на собственном горючем?

— А что ж? На собственном!

— И на какие же деньги ты все это купишь? — насмешливо удивился Сенчук. — Неужто на выручку от редиски?

— А чем, спрошу, тебе редиска не угодила? Да тебе, с какой стороны ни погляди, ничем не угодишь, как моей теще. Повез я ее, люди добрые, в годовщину нашего воссоединения в Киев-столицу. Пускай, думаю, хоть на старости лет повидает человек такой город. Повез — и закаялся. Что ни покажу ей, она все свое: «Хорош, хорош Киев, а у нас в селе лучше». Да еще при людях, среди киевлян, говорит это, так что меня пот прошибает от стыда. «Сводите-ка ее, Илько, в театр, — посоветовали мне. — Услышит она оперное пение, увидит оперные красоты и замолчит». Послушался я. Купил билет в партер, в первый ряд, как раз возле того, кто музыкой командует, вертится с палочкой во все стороны. Сижу рядом с тещей, заслушался музыки, и радостно мне, что последовал доброму совету: у старухи-то моей слезы по морщинкам так каракульки и выписывают. «Ну как, мама?» — спрашиваю после представления. «Спасибо, сыночек, что повел меня в эту оперу, а то померла бы, не увидав такого театра. А ежели бы еще здешние артистки научились одеваться у наших сельских, то и вовсе было бы хорошо». Полоснули меня эти слова ножом по сердцу. «Да чем же вам оперные наряды не понравились?» — «Коротки они, сынок. Товару у них, что ли, не хватило ноги прикрыть, или здешние портные так много себе отрезают?..» Так вот и ты, Микола, нападаешь на мою редиску, как теща на артистов. А ты знаешь, какая нам от редиски прибыль?