Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

• Название: Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.
• Автор: Ефим Друц
• Издательство: ТЕРРА—Книжный клуб
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02131-8

Ефим Друц — писатель-этнограф, член Союза писателей России. Его литературный «стаж» — 40 лет.

В этой книге представлена трилогия «Цыганские романы». Автор, знающий цыган не понаслышке, пишет о современном мире цыганской жизни.

---

Двое рванулись в боярышник. А на востоке уже тлел рассвет.

На десять секунд опоздала Анжела закрыть собой Ромку. Сев на кровавый песок, она взяла его голову в свои руки и взвыла, раскачиваясь.

Барон ворочался с боку на бок, пытаясь уснуть. Но в духоте, в тишине будто снова звучал голос старого Вайды: «Много дел будет, морэ, я тебе говорю». И опять барон будто ответил: «Беду накличешь». — «Не обойдется, барон. Город цыган развращает, они здесь волками становятся».

В окне среди перистых облаков мерцала звезда, как фонарь в руках Дэвлы. Барон и днем ощущал присутствие этой звезды, внимание Дэвлы к земным делам, предначертанным и неотступным.

Сочился рассвет, а сна ни в одном глазу. День обещал быть жарким.

— Извини, дадо. — Федька вошел из темного коридора и поклонился.

Барон сел на тахте.

— С чем пришел, говори. Говори…

— Кнута застрелили, дадо! — бухнул Федька, как в колокол.

— Кто, где?

— Нож. С ним еще кто-то был. Анжела видела. Кнут шел домой…

— Это Граф цыганам власть свою показал, — тяжело выговорил барон. — Поднимай, Федька, всех, пусть знают все. Делай, что говорю. Иди.

Федька ушел не оглядываясь. Барон прикрыл глаза и будто вновь очутился в лесу, среди птиц и кустов, под вековой сосной у старого муравейника. Тут в пересохшем русле ручья прыгали лягушата, на кочках сигналили красные мухоморы. Муравейник жил по извечному, неизвестно кем записанному в природе закону. Не соблюдают этот закон только люди, пренебрегая тем, что они малы и каждый из них — муравей, заблудившийся в травах и мхах мироздания. И гибнут, гибнут, а мир остается… Но каждый сам себе мир.

Очнувшись, барон представил, что будет здесь через час или два. Сюда к нему соберутся цыгане, не знающие, что делать. И он должен будет сказать. Что скажет — исполнят. А что он скажет цыганам?..

Анжела отрезала свои косы и положила их Ромке в гроб. «Не печалься, родной, — сказала ему. — Скоро к тебе приду!»

Каждый день ходила к могиле, плакала, причитала. Но как-то день пропустила, и в тот же вечер Кнут сам к ней явился, молодой и красивый, как в жизни. «Хассиям! Тебя нет, убили тебя!» — хотела Анжела перекреститься, а Кнут поднял руку: «Не надо, умрешь!» Они сели за стол, как бывало, чаю попили, легли, все, как всегда, как раньше. Проснулась — а Ромки нет. И повелось: ровно к полночи он появлялся — в комнате стол накрыт, свет яркий…

Цыганки-подружки забеспокоились: что-то неладно с Анжелой.

— Что с тобой, Анжела? Скоро в тень превратишься.

— Не могу Ромку забыть. Каждую ночь он приходит. Чай пьем, гитару берет. Играет, играет, он в жизни так не играл. А после — любит меня до рассвета.

— Дэвла милостивый! Ты так сама на тот свет отправишься… Надо пхури позвать…

— Оставьте меня в покое…

Однако не унимались подруги и чуть не силой привели Анжелу к старухе. Та объявила:

— Не иначе как Кнут превратился в нечистую силу. Не печалься — я помогу. Нарисуй крестик над своей дверью и у порога. Не посмеет нечистая сила переступить.

— Что ты, старая! — испугалась Анжела. — Как это мне от Кнута откреститься?

Сказала так и ушла, а одна подруга тайком начертила крест на ее двери.

Полночь миновала, а Ромки нет. Анжела ждет. И вдруг словно камень в окно ударил. Стекло разлетелось, и показалось лицо Кнута, перекошенное от злости, и волосы дыбом. В жизни таким Анжела ни разу его не видела. «Хорошо встречаешь, Анжела! — Ромка впрыгнул в комнату. — Собирайся!» Тут Анжела испугалась. Поняла… «Подожди, драго, подожди, любимый! Дай соберусь!» Стала Анжела одеваться. Оделась. Все украшения перебрала, разложила бусы да серьги свои.

«Чего возишься?» — подал Кнут голос. «Сейчас, драго, сейчас, материнские бусы беру, дороги они мне». — «К чему столько вещей?» — «Замерзну». — «Согрею тебя. Тепло в моем доме».

Долго ли, коротко ли, пошли они вместе. Небо темное, ночь тяжелая, душно. И ожерелье на шее — как кандалы. И лошади парой стоят, бьют копытами, шерсть на них искрится, гривы косматятся, в глазах костры. Села Анжела в повозку, Ромка взял вожжи, свистнул пронзительно, кони рванули с места и при луне, показавшейся среди туч, полетели по воздуху. Кнут затянул:

Месяц на небе светится,
А мертвый с девицей мчится!

Остановил коней возле кладбища, свистнул опять — и сгинули кони вместе с повозкой. А Ромка и Анжела пошагали к могиле, разрытой среди крестов. Прыгнул Кнут в яму: «Иди скорей, Анжела!»

«Смерть мне», — подумала Анжела и стала медленно-медленно раздеваться. Сняла платок — подала Кнуту, шаль развернула — и подала. Одна кофточка, другая кофточка. Медленно-медленно, как во сне. «Что ты копаешься? — кричит Кнут. — Надо быстрее!» Анжела тут как бы случайно порвала суровую нитку. Кнут не заметил. И бусы с шеи посыпались. «Ой, — закричала Анжела, — не могу я к тебе идти без материнского ожерелья!» Нагнулась и собирает с земли. Поднимет бусинку — подает ее Кнуту. Пока искала — нельзя оставлять, — рассвет проклюнулся и восток заалел. «Прыгай ко мне!» — кричит Кнут. «Сейчас, сейчас, вот только — сережки!» Кинула Анжела Кнуту сережку, давай вторую снимать, а Кнут руки протягивает, схватить хочет. Отпрянула Анжела, слышит — поют петухи. А Кнут зубами заскрежетал, застонал и упал ничком в яму. Захлопнулась крышка гроба, грохнулась на него земля, и холм могильный образовался. Анжела упала замертво на теплую землю и — проснулась.

— Не будет мне покоя, пока на земле живет Граф, — сказала Анжела громко вслух. Как будто кому-то ответила.

Выйдя после суда из дома барона, Раджо почувствовал себя так, будто его выпотрошили, а душу бросили на помойку. Снова он проклят и отлучен от родных по крови людей. Снова один на всем свете. И вся природа — против него. Он — гадже, а это как смерть.

Глаза его увлажнились, так стало жаль себя.

«Что это? Неужели старею?» — ужаснулся он.

Почему-то вспомнилась парны из ресторана. После знакомства он побывал у нее, в ее комнате, где на стенах картины, на полках книги, в магнитофоне — чужая музыка… Они пили шампанское из бутылки, прихваченной с собой, Раджо играл на гитаре — нашлась и гитара — и пел цыганское:

Заматыем, ромалэ,
Запием биду…
Запьем, цыгане,
Запьем беду…

Вот только имя красавицы Раджо никак не мог вспомнить. Простое вроде бы имя. А вот же! И он напрягся, ища его в памяти, будто от этого все зависело.

Тоска по жизни снедала Раджо.

Как он мог забыть ее имя после того, что было ночами, когда они сливались в одно существо и будто кровь толчками перемещалась из жил Раджо в женщину, будто его душа переходила в ее душу?.. В первый раз он бросил на стол, уходя от нее, две зеленые бумажки. Потом она не брала ничего. А Раджо делал подарки — камни и золото. Но она к камням равнодушна. «Ворованного не надо», — сказала и будто смазала ладонью по роже. Но любила после этого неистово. Соединялись они, как животные, яростно и оставались друг в друге, покуда не истощались. Но сила вновь приливала и вновь изливалась.

Глаза ее были зовущи, взгляд обволакивал, и когда оба были на людях, сердце у Раджо в груди стучало, как молоточки по наковальне.

В конце-то концов он не мог понять, сколько ни думал об этом, почему называют грехом проникновение мужчины в плоть женщины и то, что женщина тянет в себя плоть мужчины. И хочется повторять, повторять, повторять… Так велела природа.

«Родные люди отторгли, так, может, примет чужая баба», — грубо подумал он, недовольный собой и униженный жизнью.

Имя ее, конечно, он вспомнил. Затмение оказалось недолгим.

День обещал жару, духоту. Раджо открыл дверь квартиры своим ключом и, избегая соседей, вошел в комнату Вики, не постучав. Она сидела в халате, надетом на голое тело, возле распахнутого окна.

— Закончил дела? — спросила, даже не обернувшись.

— Устал я, — буркнул Раджо. — Покормишь?

Она не отреагировала.

— Ты что? — спросил Раджо.

Она взорвалась:

— Думаешь, так и буду ночами ждать, не зная, когда ты явишься?.. Я не цыганка, приятель, со мной — не пройдет.

— Помолчи, — сказал Раджо. — Да собирайся. Я погорел по-крупному. Надо уехать.

— Твои проблемы, — отрезала Вика. — Надо тебе, катись.

«Вот так вот, — подумал Раджо. — Расслабился».

— Собирайся, — повторил. — Уезжаем…

— Ты, что ли, не понял?

Препираться с Викой было чудно, тем не менее Раджо заставил себя выговорить:

— Мне нельзя сейчас в городе, кончат меня. Успокоятся, возвратимся.

— Ладно, — внезапно сказала Вика. — Коли так, я поеду. Но помни, что я не вещь. Я — свободна.

Они улетели в Адлер первым же самолетом. Оттуда — автобусом в Пицунду. Номер в гостинице. Роща самшитовая — нет, лес! И сосны над пляжами… Барашки пены на набегающих и шуршащих прибрежной галькой волнах. Солнце, вода и рыжие скалы, истонченные у подножия обрывов…