Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года

• Название: История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года
• Автор: Сергей Соловьев
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-002534-3, 966-03-0881-7

Тринадцатый и четырнадцатый тома сочинений С.М. Соловьева «История России с древнейших времен» посвящены времени, которое, согласно концепции автора, явилось гранью двух самых крупных этапов исторического развития Русского государства.

В томе тринадцатом анализируется состояние России в XVII веке; в четырнадцатом дается общая характеристика преобразований Петра I.

---

Такую челобитную писал подьячий в земской избе; а в съезжей избе подьячий писал другую от воеводы на мир: «Волостные посольщики денежные доходы платят оплошно, а с правежу мне говорят большим невежеством, чтоб на них не правил; однажды на правеже закричали на меня с большим невежеством, забунтовались и с правежу от съезжей избы сошли, от приставов отбились, приставов побили, на двор ко мне приходили с большим невежеством и похвалялись на меня всякими недобрыми делами, а посадский и всеуездный староста лаял меня… и называл вором при многих людях, и государевых доходов править не велит».

В городах, ближайших к Москве, воеводы и подьячие кормились умереннее: челобитные мирских людей были доходнее до царя. Но в городах дальных, где именно было до бога высоко, до царя далеко, кормленщики разнуздывались и этою разнузданностию вызывали самоуправство мирских людей, которым также представлялось, что до бога высоко, до царя далеко. Не повторяем рассказа о восстаниях мирских людей отдаленных городов в царствование Михаила Федоровича и в начале царствования Алексея Михайловича; в конце царствования Алексея, в 1673 году, жители Кайгородка под предводительством Аничка Ташкинова и Митьки Беркутова воеводе Волкову в денежных доходах царских отказали, приходили на воеводу бунтом и хотели убить, от воеводства отказали, приставов и целовальников с города свели. Правительство послало сотню стрельцов для утушения бунта, и дело кончилось пытками и виселицами. Не от одних, впрочем, посадских людей доставалось иногда воеводе; иногда посадские должны были выручать воеводу. Однажды в Шуе на посаде раздался сполошный колокол; посадские сбежались и видят, что их воевода Борков лежит чуть живой; ехал он из гостей вместе с соседним помещиком стряпчим Кашинцевым, человеком страшно задорным, поссорились, подрались, и Кашинцев выдрал у воеводы всю бороду без остатка.

Представителем мира пред правительством был земский посадский и всеуездный староста, выбранный миром. Тяжело от воеводы или от кого и от чего бы то ни было, староста бьет челом во всех посадских и уездных людей место. Он кормит воеводу и подьячих; но, когда кормить становится тяжело, когда мир начинает волноваться, староста со своими, за своих, староста лает воеводу. Но не всегда бывали такие бойкие старосты; иногда староста соединялся с воеводою и действовал против мира, против выгод своих избирателей, и мирские люди обращались к правительству, били челом на своего старосту: «В наших мирских делах учинил большое дурно, в денежных приходах и расходах большую хитрость, а себе корысть; подговаривался к воеводе и к таможенному откупщику, пьет и ест с ними беспрестанно и ночи просиживает, на нас воеводе и откупщику наговаривает, и нас продают и убытчат: вели, государь, от нас его вывесть». Против дурного старосты, избранного, у избирателей нет другого средства, как просить правительство вывести его из города, потому что, если смененный староста останется у них, им будет плохо, потому что это обыкновенно человек богатый, сильный. Слабость общества, мира пред отдельным лицом высказывалась и в другом случае: кто-нибудь из мирских людей начинает дурно вести себя, мир предвидит, какие беды могут произойти от этого; напьется пьян, сделает какое-нибудь дурно, подерется, убьет кого-нибудь до смерти, мир будет отвечать, подле воевода, подьячие, которые ждут только того случая, как бы понажиться на счет мира, постараются припутать к делу как можно большее число людей, и мир бьет челом: «Жалоба нам на посадского человека Короба: пьет и бражничает безобразно, в зернь и карты играет, жену свою бьет и мучит не по закону! Вели его с женою и детьми с посаду выслать вон, чтоб нам в пене и опале не быть». Члены рода поступали точно таким же образом: били челом государю, что один из родственников ведет себя очень дурно и не унимается, несмотря на наказания от старших членов рода; род дает знать государю, чтоб после в опале не быть. Слабость мира особенно выражалась в розни, усобице между богатыми и бедными посадскими людьми – явление, которое встречалось не в одном Пскове, не из одного Пскова получались такие челобитные: «Бьют челом посадские средние и молодчие бедные людишки всех сороков. Жалоба нам на посадских людей, на прежних земских старост и нынешнего и на всех лучших богатых людей: лучшие и богатые люди нас окладом и тяглом не по силам загнели, а себя в окладе облегчили, и с тех своих легких окладов на многие годы тягла не доплачивают, оставляют за собою залоги большие и для того земских старост по книгам, друг другу норовя, не считают, а нам, средним и молодчим людишкам, на счет не дают».

Все со всем относилось к правительству, било челом великому государю. Правительство не оставалось глухо к челобитьям; просил какой-нибудь мир выборного чиновника вместо коронного, правительство охотно соглашалось. Бьют челом, чтоб городничего или городового прикащика (по-нашему коменданта) отставить и выбрать нового миром, государь велит выбирать. Бьет челом посадский и всеуездный земский староста во всех место посадских людей и волостных крестьян, что прежде в земской избе у всех дел был один подьячий, а теперь явился к ним из Москвы какой-то господин с грамотою, в которой велено ему быть в подьячих у земского старосты, а прежнему подьячему быть у одного ямского дела; но прежний подьячий, пишет староста, человек хороший, налогов и убытков от него не бывало, а этот новый, который напросился на его место, у земских дел не бывал и к ним негоден – великий государь приказывал выпроводить приехавшего из Москвы подьячего, несмотря на его грамоту. Бьют челом волостные старосты и крестьяне, что у них в съезжей избе искони подьячий по их выбору, а теперь один хочет сесть в подьячих без их выбора: государь не позволяет подьячему садиться без выбора. Против воеводских злоупотреблений на суде были приняты меры: не велено судить воеводам и приказным людям дела тех лиц, от которых подано будет на них подозрение, судить их велено воеводам ближайших городов, не дальше 150 верст. Потом не велено определять воеводами дворян в те города, около которых у них находятся поместья и вотчины. В конце царствования Алексея Михайловича велено было отставить въезжие, и месячные, и праздничные, и иные денежные всякие и хлебные поборы воеводам и что на воеводские расходы земские старосты на мирские деньги покупали на воевод. Понятно, что воеводы не могли вдруг отказаться от этих поборов и приносов, и земские старосты носили пироги и рыбу по старой привычке; доказательством служит то, что царь Федор Алексеевич должен был подтвердить указ отцовский. Сделана была и более важная попытка к преобразованию отношений горожан к воеводе, но не удалась.

В 1665 году воеводою во Пскове был знаменитый любимец царя Алексея Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Воевода нашел дела вверенного ему края в очень неудовлетворительном состоянии: заграничная торговля, которою богател Псков, находившийся на двух рубежах, упала вследствие войн, польской и шведской: зло, общее всем городам древней России, господство так называемых мужиков-горланов, богатых торговых людей, которые, забравши всю власть в свои руки, хлопотали только о своих выгодах забывая выгоды большинства сограждан, – это зло было в самой сильной степени во Пскове, где была свежа еще память о кровавой борьбе между лучшими и меньшими людьми в смутное время, а недавняя псковская смута подновила раздражение. Афанасий Лаврентьевич не хотел только кормиться на псковском воеводстве; он стал думать, как бы поднять благосостояние города, который был ему родной. Как везде, так и тут он смотрел на Запад, делал «с примеру сторонних чужих земель», и предложил земским ста ростам и всенародному совету следующую меру: быть во Пскове беспошлинному торгу с иностранцами: одному – 6 января на две недели, а другому – с 9 мая на две недели, причем мимо посадских людей псковичей иных чинов людям с иностранцами не торговать. «Во всех государствах главны те торги, которые без пошлин учинены», – твердил воевода.

Уже давно по всей России, особенно же в значительнейших городах, слышались горькие жалобы русских торговых людей на купцов иностранных, которые, действуя сообща и располагая большими капиталами, захватывали торговлю в свои руки. Чтобы относительно цен на товары не быть в зависимости от русских значительнейших торговцев, иностранцы обыкновенно входили в сношения с небогатыми людьми, давали им вперед деньги, на которые те скупали для них товары низкою ценою, довольствуясь небольшим вознаграждением: «От такого неудержания русские люди на иноземцев торговали из малого прокормления и в последнюю скудость пришли, а которые псковичи и свои животы имели, от сговорщиков с немцами, для низкой цены товаров, также оскудели». Чтоб не было такого тайного подряда с иноземцами, чтоб маломочные русские люди не брали у них в подряд денег и таким образом не понижали бы цены русским товарам, Нащокин предложил псковским лучшим людям торговым росписать по свойству и по знакомству во Пскове и в пригородах маломочных людей по себе, ведать их торговлю и промыслы и, вместо того что прежде брали они деньги у иностранцев и на них работали, давать им ссуду из земской избы (т. е. из городских сумм); накупивши на эти деньги товару, маломочные люди должны привозить его в Псков в декабре месяце; товар должен быть записан в земской избе, лучшие люди должны принимать эти товары, каждый у своего, кто за кем записан, давать им цену с наддачею для прокормления и чтоб к маю месяцу накупали новых товаров; после же ярмарки лучшие люди, продавши товары свалом иностранцам, должны заплатить маломочным людям ту цену, по какой сами продали.