Маргрит де Моор - Крейцерова соната. Повесть о любви.

• Название: Крейцерова соната. Повесть о любви.
• Автор: Маргрит де Моор
• Издательство: «Лимбус Пресс»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-8370-0084-4

Страсть, импульсивность, ревность порой становятся мотивами странного поведения людей. Простая история встречи слепого критика и молодой скрипачки, рассказанная, как и в одноименной повести Льва Толстого, нечаянным попутчиком, превращается в глубокий анализ драматических взаимоотношений.

Автор «Крейцеровой сонаты» Маргрит де Моор, мастер классически сдержанного и утонченного стиля, в грандиозной полифонии культур и времен слышит голос правды и чистоты: страсть ослепляет, а любовь терпелива.

---

Я не ответил. Не задал ни одного вопроса. Но до сих пор помню свое неприятное ощущение в ту минуту, когда лицо сидевшего напротив меня собеседника вдруг напряглось, как это свойственно слепым, пытающимся вспомнить забытую привычку и воспроизвести некое подобие улыбки. Сам я в ответ не улыбнулся. Он продолжал: так было потому, что Инес по-прежнему с ним спала, потому что она горячо и с огромным воодушевлением разделяла его страсть.

Его голос стал насмешливым. “А что это значило в те времена, об этом вы, нынешние, и понятия не имеете!”

Он наполовину обернулся и щелкнул пальцами. Немедленно явился официант: “Что желаете?”, но Ван Влоотен лишь уперся двумя пальцами в стол и принялся объяснять дальше: “В те времена женщина не ложилась так поспешно в постель с мужчиной. Женщины были более гордыми и осторожными. Отдаться мужчине — так даже самые легкомысленные из них называли свою уступчивость — это кое-что значило, и даже самые легкомысленные признавали глубоко скрытый внутри их естества закон, говорящий о том, что каждый организм в первую очередь стремится к воспроизведению и усовершенствованию своих качеств, короче говоря, женщина знала, что может забеременеть. Да-да, страсть в те времена приравнивалась к выбору партнера для продолжения рода, так я и сам это понимал. И не сомневался, что эта красивая женщина подарит мне пятерых детей!”

Она закончила учебу к концу февраля следующего года. До этого целый месяц у него почти не появлялась, но он объяснял это себе тем, что все ее время было занято дипломом. Его любовь между тем продолжалась, его миром была Инес. Окончание университета она отмечала в бывшем трамвайном депо в Угстгейсте, там стояли два маленьких забытых голубых трамвайчика с надписью «Угей». Друзей собралось человек сто. Инес запомнилась в ало-красном платье с обнаженными плечами; когда праздник подошел к концу, он увез ее на мотоцикле к себе на Рапенбюрг. На рассвете они занимались любовью. “Я тебе позвоню”, — сказал он, когда через несколько часов блаженного забытья они стали прощаться — в саду за сводчатыми окнами снова сгущались сумерки.

Когда на следующее утро около одиннадцати он позвонил, трубку никто не снял. Через два часа опять никакого ответа. Потом он перезванивал каждые пятнадцать минут, и когда в десять минут одиннадцатого Инес наконец подошла, она куда-то так торопилась, что выпалила только: “Я сейчас тебе перезвоню!” К двум часам ночи ему надоело ждать, он помчался на полной скорости в студенческое общежитие на окраине города, ее окна были темные, он позвонил в звонок, поднес губы к жалкому домофону над жалким рядом прорезей почтовых ящиков — по-прежнему тишина. На третий день, после того как он набрал номер ее однокурсницы, жившей в соседней с ней комнате, наконец кто-то откликнулся. Мужской голос с готовностью сообщил, что друзья Инес, той девушки, с которой он немного знаком, проводили ее сегодня утром, кажется, в аэропорт.

У него пересохло во рту.

— Проклятье! — прорычал он.

Схипхол в ту пору был авансценой динамики и драмы. Авиапассажиры, лишившись опоры повседневности, лавировали с сумками и чемоданами по помосткам судьбы, и глядя на мигающие буквы, складывающиеся у них на глазах в названия городов и материков, чувствовали себя как-то по-новому. Он не понимал толком, что он здесь делает. Прочитал на табло, что самолет в Каракас улетел, согласно расписанию, в 11.05. С верхней галереи он смотрел на теряющиеся в дали полдера взлетно-посадочные полосы. День был хмурый, дул унылый ветер, но увидеть этого было нельзя, потому что на всем пространстве под затянутым облаками небосводом не росло ни единого деревца. Он смотрел на распластавшиеся на земле безжизненные самолеты и представлял их себе душами кораблей, когда-то приплывших сюда сквозь непогоду по волнам Харлеммермеера и бросивших якорь в этом укрытом от бурь месте. Он отвернулся. Когда в теплом помещении ресторана он взял в руки телефонную трубку, пальцы его были ледяными.

На этот раз он сразу услышал в трубке голос ее однокурсницы.

— Да, — подтвердила девушка. — Сегодня утром она…

Он перебил ее.

— Немедленно дайте мне точный адрес, чтобы я мог найти ее там в джунглях. Адрес и телефон. Я вылечу первым же рейсом.

Девушка заколебалась, сказала: “Мне очень жаль…” и буквально добила его, рассказав следующее: Инес уехала не одна, а вместе со своим другом, выпускником отделения испанского языка и литературы, фотографом-любителем, с которым у нее позавчера была помолвка, а через обязательный срок в четырнадцать дней после прибытия на место — свадьба.

Ван Влоотен сделал неопределенный жест руками.

— Интересно, — продолжал он, — что еще продолжая сжимать в руке трубку, я зримо представил себе револьвер моего отца. Я ничуть не раздумывал. Весь этот глупый план созрел в моей голове в ту же секунду.

“Смит-Вессон” двадцать второго калибра. Вороненая нержавеющая сталь. Хранится в чехле в шкафу в кабинете отца. В отдельном ящике патроны. Ван Влоотен медленно покатил из Схипхола в Вассенаар.

Смущение. Словно стараясь защититься, я устремил на него взгляд в упор — иначе, пожалуй, и быть не могло. Но мой магический трюк на него не подействовал и ничуть не повлиял на его сдержанный тон и бесстрастность его мимики. От неловкости, а может быть, из нежелания показаться грубым, я отвел глаза от человека, который давным-давно отвык реагировать на выражение лица собеседника. Мысль, которая у меня вдруг возникла, была никак не связана с происходящим: а не забыл ли я положить в багаж старую, 1945 года партитуру? В отражении зеркала я видел, что бар почти опустел. В нем оставалось лишь несколько мужчин, игравших в карты, какой-то ребенок, рыжеволосая женщина, запоем читавшая книгу, а чуть ближе — мужчина со страшным, перекошенным профилем, он о чем-то сердито рассказывал, повернувшись спиной к круглым настенным часам.

Его мать была дома. Она сидела за письменным столом в своей комнате вправо по коридору, дверь к ней была открыта. Она подняла голову: сын направлялся в сторону лестницы — очевидно, зашел домой за какой-то вещью, — по пути он на минуту заглянул к ней, чтобы взять ее руку и прикоснуться губами к ее пальцам. Комната его отца была на втором этаже, угловая. Он поздоровался с горничной в коридоре, а в следующий миг, абсолютно не думая о смерти, замер, уставившись на револьвер, затем сунул этот почти килограммовый предмет в карман и прихватил патроны. Затем снова сел на мотоцикл и поехал через Воорсхотен к себе в Лейден. Несмотря на все события последних дней, в комнате у него царил порядок. Деревянный пол тихонько поскрипывал. Он снял с себя защитный шлем и очки, немного протер глаза и зарядил револьвер. Ни на секунду ему не пришла в голову мысль о прощальном письме, в его сердце жила лишь одна цель. Встав к арочному окну спиной, он взвел курок и приставил дуло к черепу над ухом.

— Возможно, я прицелился чересчур близко к затылку, — сказал мне Ван Влоотен, — или направил дуло слишком косо.

Я смотрел ему прямо в лицо. Его голова сейчас, как впрочем и до этого, легонько покачивалась — в чем можно было усмотреть единственное проявление в нем каких-либо эмоций.

— Или направил дуло слишком косо, — пробормотал он, набрал воздух, словно желая сказать что-то еще, но в этот момент его перебил голос из громкоговорителя:

“Пассажиров рейса АП-401 просят срочно пройти на посадку”.

3

— Выстрел? — снова заговорил он. — Вы хотите знать, как после подобного выстрела можно остаться в живых?

Он вытер салфеткой рот и в расправленном виде положил ее поверх опустевших лотков и чашек.

— Это бывает чаще, чем вы думаете. Таких случаев описано множество, и вы, наверное, не удивитесь, если я скажу, что подавляющее большинство поступает из скандинавских стран.

Нас окружал уют, знакомый авиапассажирам, которым только что был предложен совсем не дурной, а вернее сказать, удивительно вкусный обед. Французская авиакомпания, еще не забывшая искусство заглаживать промахи, подала цесарку-гриль в сочетании с «Шато Лаланд» 1970 года. Потом было виски. У меня сложилось впечатление, что мой попутчик, впрочем, как и я сам, ощутил на дне последней рюмки тот градус крепости, который превращает все вокруг в хрустально-прозрачную нереальность. Пуля, как сообщил мне Ван Влоотен, застряла в задней доле его больших полушарий.

Лейденская Академическая больница до сих пор славится на весь мир своим отделением нейротравматологии. Его внесли на носилках через вход со стороны Рейнсбюргервега, без сознания, но со все еще бьющимся сердцем. Во время операции, продолжавшейся четыре часа, врачи сумели остановить кровотечение и удалить сгустки крови, в то же время им стало ясно, что ткани коры головного мозга в нескольких местах безнадежно повреждены. Когда он пришел в себя, была ночь — он ничего не понял. Невообразимая усталость, чьи-то голоса и пальцы, растирающие его предплечье. Он задавал себе неизменный вопрос: “Где я нахожусь?”, затем ему захотелось узнать, сколько сейчас времени. Потом на протяжении нескольких часов он медленно осознавал тот факт, что ему удалось пережить свою смерть.