Александр Волков - Страшные немецкие сказки

• Название: Страшные немецкие сказки
• Автор: Александр Волков
• Жанр: Сказки
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-2611-1

Сказка, несомненно, самый загадочный литературный жанр. Тайну ее происхождения пытались раскрыть мифологи и фольклористы, философы и лингвисты, этнографы и психоаналитики. Практически каждый из них был убежден в том, что «сказка — ложь», каждый следовал заранее выработанной концепции и вольно или невольно взирал свысока на тех, кто рассказывает сказки, и особенно на тех, кто в них верит.

В предлагаемой читателю книге уделено внимание самым ужасным персонажам и самым кровавым сценам сказочного мира. За основу взяты страшные сказки братьев Гримм — те самые, из-за которых «родители не хотели давать в руки детям» их сборник, — а также отдельные средневековые легенды и несколько сказок Гауфа и Гофмана. Герои книги — красноглазая ведьма, зубастая госпожа Холле, старушонка с прутиком, убийца девушек, Румпельштильцхен, Песочный человек, пестрый флейтист, лесные духи, ночные демоны, черная принцесса и др. Отрешившись от постулата о ложности сказки, автор стремится понять, жили ли когда-нибудь на земле названные существа, а если нет — кто именно стоял за их образами.

---

Мне не хотелось бы, читатель, навязывать тебе свое понимание «творческой романтичности». Ты вправе соглашаться и с Жирмунским, и с Леви-Стросом. Нам нужно лишь понять, насколько содержание этих мифов соответствует евразийским сказкам, связанным с инициацией. Предположим, что у предков цивилизованных народов были в древности подобные мифы. Тогда при переоформлении в сказку они должны были кардинально измениться.

Во-первых, из них должны были испариться все непотребства — помните жалобы Эстес на их отсутствие? Можно ли представить, чтобы Гензель спаривался с Гретель, ведьма домогалась Ивашко или Терешечку, а великан посылал вдогонку Молли Вуппи свой пенис? Не забудем, что сказки стали достоянием детской аудитории относительно недавно и следы разгула плоти вопреки христианскому влиянию (а большинство ученых признает языческие корни сказок) там должны были уцелеть. Но исландских шахмат и сватовства богатырей, право слово, маловато для такого заключения.

Во-вторых, сказки должны были сохранить как можно больше обрядовых деталей. Не только пресловутые глотание и извержение, не только сжигание и варка в котле, но и наркотическое и алкогольное опьянение, рвота и испускание газов, убийство через задний проход и, конечно, тот же секс: вступление в половую связь с участником обряда — один из самых устойчивых мотивов «первобытных» мифов [176].

С другой стороны, налицо сходство побочных мотивов, например бегства во всех его подробностях: влезание на дерево, переправа через водоем, использование птиц. Лишь образы помощников сильно разнятся — трудно найти в Европе кого-либо подобного шаловливому крокодилу. Огонь занимает важное место и в евразийских сказках, и в мифах дикарей, но в первых ему придано сакральное значение. Он не просто сжигает тела или применяется в быту.

Главное же отличие заключается в отсутствии у дикарей страшного волшебного существа — ведьмы, чьи повадки не свойственны обычным людям.

Мертвее некуда

Дом ее ведет к смерти, и стези ее — к мертвецам;

никто из вошедших к ней не возвращается и не вступает на путь жизни.

Притч. 2: 18-19

Обратимся же к подлинным истокам образа красноглазой старухи и прежде всего к самому яркому его аналогу — Бабе Яге. Яга-дарительница и Яга-воительница нас волновать не будут. В сказках типов 327 и 328 они практически не участвуют.

Благодушие Яги несколько преувеличено отечественными исследователями. Если М.Д. Чулков и М.М. Забылин сопоставляли ее с древней богиней — «адским страшилищем», поившим жертвенной кровью своих внучек, то Рыбаков, склонный идеализировать старых богов, вслед за Проппом величал Ягу повелительницей зверей, подчеркивая ее доброжелательность. По подсчетам Новикова, положительная роль Яги зафиксирована не более чем в трети всех текстов с ее участием, в остальных она — противник и гонитель героев, воплощение лжи, зависти, хитрости (но и глупости), скупости, жестокости, вероломства и коварства [177].

Ее имя подтверждает эту характеристику. По мнению М. Фасмера, Яга имеет соответствия во многих индоевропейских языках со значениями «болезнь, досада, чахнуть, гневаться, раздражать, скорбеть». Между тем jeza у сербов и хорватов — «ужас, дрожь, озноб», а у словенцев — «гнев»; jeze на старочешском — «ведьма, злая женщина»; jedza у поляков — «ведьма, злая баба, ярость»; jeza на старославянском — «болезнь». Другую этимологическую связь демонстрируют литовское neungti («пытать»), древнеанглийское inca и древнескандинавское ekki («беспокойство, боль»). Потебня возводит славянские формы к санскритскому корню «жечь» [178]. Все эти слова отражают свойства пропповской Яги — похитительницы детей (название не совсем точное — дети могут сами приходить к Яге).

На языке коми слово «яг» означает «бор, сосновый лес». Так именовали Яг-морта, человека звериного вида, жившего в лесу, промышлявшего разбоем и похищением людей. Пойманному чудовищу вбили в спину осиновый кол, а по другой версии, его сожгли живьем и пепел зарыли в землю. Вокруг кургана, служащего ему могилой, бродят призраки, а изнутри доносятся нечеловеческие вопли и завывания [179]. Сходство с Ягой несомненно. Сюда же отнесем болгарского Дядо Яга, съедающего непослушных детей. Тюркская, египетская, индийская и сибирская версии происхождения имени Яги кажутся мне сомнительными ввиду отсутствия в этих культурах соответствующего образа.

Внешний облик Яги недвусмысленно говорит о ее сущности. Яга изображается в виде огромной горбатой старухи, дряхлой и седой, с длинным крючковатым носом и торчащими зубами. В одной древней повести сказано о Яге, что она «пресмуглая и тощая, семи аршин ростом… на обе стороны торчали, равно как у дикой свиньи, зубы аршина полтора длиной; притом же руки ее украшали медвежьи когти» [180].

Где обитает Яга? Те, кто начитался Проппа, ответят: конечно, в лесу, на границе тридесятого царства. А вот и нет! О местности, где находится избушка Яги, в одних сказках почти ничего не говорится (таких сказок около половины), в остальных называются: лес; темный лес; густой лес; дремучий лес; «пусто кругом, не видать души человеческой»; непроходимый лес; лес и болото; «места пустынные»; места, где «конь по колена в воде, по грудь в траве»; болото; топкое болото; «ни стежки, ни дорожки»; чистое поле; «чистое место у моря». Иногда местоположение конкретизируется: в лесу «на воде у озера», у моря, у дороги, в тайге на лужайке, «возле дремучего леса», на лесной поляне. Отметим важнейший для нас факт: вода в не меньшей степени ассоциируется с Ягой, чем лес.

К тридесятому царству отнесена лишь дарительница, а похитительница детей, напротив, живет недалеко от людского поселения: на берегу реки, в близлежащем лесу, куда герои запросто отправляются за грибами. Порой Яга владеет яблоневым садом и богатством, переходящим затем к герою [181]. По наблюдению Новикова, на действиях похитительницы стоит печать деревенской обыденности, однако не в той степени, что у людоедок в мифах туземцев. Эта обыденность не простого человека, а деревенской ведьмы, которая, по словам С.В. Максимова, приравнивалась на Руси к Яге. Ведьма, как и Яга, живет в избушке на курьих ножках, где она, по олонецкому сказанию, вечно кудель прядет и в то же время «глазами в поле гусей пасет, а носом (вместо кочерги и ухватов) в печи поварует» [182]. Это некое существо в обличье бабы, живущее по соседству и копирующее человеческие манеры.

Прядение — одно из повседневных занятий Яги. Типичная сказочная коллизия — описание избушки на курьих ножках, в которой сидит одинокая женщина с веретеном [183]. По утверждению Н.В. Будур, именно Яга-пряха выполняет в сказке двойственную функцию: зла и страшна для тех, кто ее не почитает, но добра к тем, кто обращается к ней вежливо [184]. Такая двойственность наблюдается в основном в сказках типа 480. В остальных случаях пряха из избушки враждебна и прожорлива — помните Убыр, прядущую шерсть?

В трактовке образа Яги превалируют два взгляда: 1) Яга — мертвец; 2) Яга — проводник в мир мертвых. Я специально их разделяю: мертвец не обязан участвовать в «проводах». Пропп же хитроумно их смешивает, поскольку вторая трактовка для него важнее — она хорошо вписывается в инициацию.

Почему Яга — мертвец? Во-первых, она проживает в гробу. Во-вторых, у нее костяная нога. В-третьих, она слепа. Тело Яги занимает всю избу: «Впереди голова, в одном углу нога, в другом другая. На печке лежит Баба Яга, костяная нога, из угла в угол, нос в потолок врос». Это не хозяйка велика, а избушка мала. Яга напоминает собой труп в тесном гробу или в специальной клетушке, где хоронят или оставляют умирать [185]. Согласимся с Проппом с небольшой поправкой: размеры Яги все же могут колебаться — от щуплой старушки до великанши. Такие метаморфозы под силу представителю мира мертвых, например Лауме.

Баба Яга. Иллюстрация И.Я. Билибина (1900). Кроме дивного билибинского леса сильное впечатление оставляет потухший взгляд мертвеца в ступе

Пропп не акцентирует внимания на «специальной клетушке». Слово «курья» («курная») в его понимании свидетельствует о зооморфном облике Яги, доказывающем ее происхождение от тотемного животного. Ученый так увлечен дикарями, что готов приписывать несчастной Яге роль за ролью — она и хозяйка леса, и жрица, и тотем. Между тем фраза «курья нога» полна неясностей. Изба Яги могла сохранить куриные ноги по аналогии с избой крестьянина, чей декор имеет и птичью голову, и гребень, и крылья, и перья. Но слово «курная» может происходить не только от «кур» (петух), но и от «курити» («раскладывать огонь, разжигать») [186]. А слово «курья» на старорусских наречиях означает «продолговатый речной залив», «заводь» и т. п. Получается, Яга живет на болоте (курье), на курьей ниже (низина).