Конни Уиллис - Не считая собаки

• Название: Не считая собаки
• Автор: Конни Уиллис
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-065220-4

Конни Уиллис – знаменитая американская писательница, собравшая рекордный урожай премий: 11 «Хьюго», 8 «Небьюла», 12 «Локусов», 5 – от читателей журнала «Азимов»…

Наиболее ярко талант Уиллис раскрылся в «Оксфордском цикле», где речь идет о рабочих буднях сотрудников Института времени, из своего XXI столетия совершающих путешествия в прошлые века с целью наиболее точного реконструирования событий прошлого. Роман «Не считая собаки», не являясь прямым сюжетным продолжением знаменитой «Книги Страшного суда», рассказывает о тех же отважных путешественниках во времени, на сей раз очутившихся в 1888 году – на исходе славной Викторианской эпохи.

---

– Ab initio. Резонно, – согласился профессор Преддик. – Я пришел к реке поразмыслить над трудными местами своей монографии о Саламинской битве в Геродотовом изложении. Думал воспользоваться методом, который, по свидетельству мистера Уолтона, «дает отдых разуму, бодрит дух, гонит прочь тоску и приводит в порядок растрепанные мысли»[8]. Увы, мне было не суждено. Поскольку опрометчиво «piscatur in aqua turbida»[9].

Отлично. Очередной любитель говорить загадками и сыпать цитатами. Да еще на латыни.

– Кто-то из моих студентов, Таттл-второй, если не ошибаюсь, видел здесь у берега белоперого пескаря, когда тренировался к гонке восьмерок. Славный юноша, декламация отвратная, а почерк еще хуже, но в рыбе он дока.

– Вот, помнил же, что укладывал! – Теренс торжествующе взмахнул зеленым шерстяным одеялом. – Возьмите, профессор. Снимайте мокрое и закутывайтесь.

Профессор расстегнул мантию.

– С его старшим братом, Таттлом-первым, та же беда. Кошмарнейший почерк. – Он выпростал руку, замер со странным выражением на лице и сунул ее в другой рукав. – Сплошные кляксы в сочинениях. – Рука судорожно шарила в рукаве. – «Non omnia possumus omnus» [10] переводил как «Запрещается провозить опоссумов в омнибусе». – Наконец, крутанув рукой последний раз, профессор выдернул ее из рукава и раскрыл ладонь. – Я боялся, он ни одного экзамена не сдаст. – На ладони трепыхалась крохотная белая рыбка. – Точно, Ugobio fluviatilis albinus, – приглядевшись к находке, возвестил он. – Где моя шляпа?

Теренс передал ему конфедератку, и профессор, зачерпнув ею воды из реки, пустил туда рыбку.

– Великолепный экземпляр!.. А теперь он помощник министра финансов. Советник королевы.

Профессор самозабвенно любовался своим уловом, а я любовался профессором. Настоящий чудаковатый оксфордский дон. Тоже вымерший вид (если не считать мистера Дануорти, но его портит излишняя рассудительность); я всегда немного досадовал, что не застал золотые времена Джоуэтта и Ропера. Впрочем, и этим двоим далеко до Спунера, безбожно коверкавшего язык королевы и Шекспира. Это он как-то раз выдал отъявленному прогульщику: «Вы заработали пустоту» вместо «Вы запустили работу», а церковный гимн «Господь наш – любящий пастырь» объявил как «Господь наш – юлящий пластырь».

Безмерное восхищение у меня вызывал Клод Дженкинс, у которого дома царил такой беспорядок, что временами даже входная дверь снаружи не открывалась. Был случай, когда он сообщил, извиняясь за опоздание: «У меня только что умерла экономка, но я усадил ее на стул в кухне, так что до моего возвращения с ней ничего не случится».

Нет, ярких личностей в Оксфорде хватало всегда. Преподаватель логики Кук Вильсон, заявивший на третьем часу непрерывной лекции: «А теперь, после краткого вступления…» Преподаватель математики Чарльз Доджсон, который на просьбу пришедшей в восторг от «Алисы в Стране чудес» королевы Виктории прислать свою следующую книгу отправил ей математический трактат «Конденсация определителей». Преподаватель древних языков, вешавший барометр горизонтально, потому что «так он лучше смотрится».

И разумеется, Бакленд со своим домашним зверинцем и ручным орлом, который вышагивал, полурасправив крылья, по проходу крайст-черчского собора на утренних службах. (Вот тогда, наверное, в церковь народ валил валом. Надо было епископу Биттнеру подумать о зверинце в Ковентрийском соборе, когда ряды прихожан начали редеть. Или научиться говорить спунеризмами.)

Однако встретить живого чудака во плоти я даже не чаял – и тем не менее вот он передо мной, великолепный экземпляр, с любопытством разглядывает плавающую в конфедератке рыбку и разглагольствует на исторические темы.

– Оверфорс утверждает, что пора перестать относиться к истории как к череде правлений, битв и отдельных событий, – объяснил профессор Преддик. – Дарвин, мол, совершил переворот в биологии…

Дарвин. Тот самый Дарвин, которого профессор Оверфорс научил лазить по деревьям?

– …а значит, пора перевернуть и историю. Довольно видеть в ней лишь набор дат, фактов и частностей. Для истории они значат примерно столько же, сколько какой-нибудь зяблик или окаменелость для эволюции.

«Ну нет, – возразил я мысленно, – в них-то вся и суть».

– Важны лишь основополагающие исторические законы, сиречь законы природы.

– А как же события, определяющие так или иначе ход истории? – уточнил я.

– А никак! События не имеют значения, талдычит Оверфорс. Убийство Юлия Цезаря! Подвиг Леонида в Фермопилах! Несущественны, вообразите!

– Значит, вы рыбачили на берегу, – подытожил Теренс, расстилая профессорскую мантию на груде багажа для просушки. – А профессор Оверфорс подошел и столкнул вас?

– Именно. – Профессор Преддик разулся. – Я стоял под ивой, насаживая червя на крючок, – пескари предпочитают мотыля, но сойдут и мучнистые, – когда этот дуралей Дарвин спрыгнул с дерева, слетел на меня, словно темный ангел, которого Бог «разгневанный стремглав низверг объятого пламенем»[11], и плюхнулся в воду так громко, что я выронил удилище. – Профессор мрачно посмотрел на Сирила. – Ох уж эти собаки!

Собака. У меня отлегло от сердца. Дарвином зовут собаку профессора Оверфорса. Но все равно непонятно, что она делает на деревьях.

– Рано или поздно он кого-нибудь прикончит. – Профессор Преддик снял носки, выжал и надел обратно. – В прошлый вторник спрыгнул с дерева на Брод-стрит и повалил казначея Тринити-колледжа. Оверфорс совсем стыд потерял, возомнил себя вторым Баклендом, но Бакленд, при всех его недостатках, не учил своего медведя прыгать на прохожих с деревьев. Тиглатпаласар вел себя безукоризненно, равно как и шакалы, хотя ужинать у Бакленда было изрядным испытанием для гостя. Могли попотчевать крокодилятиной – помню один званый обед, на котором подавали полевок. Зато у него имелись два несравненных золотых карася!

– Так, значит, из-за Дарвина вы уронили удочку… – напомнил Теренс, пытаясь вернуть профессора в прежнее русло.

– Да, и когда обернулся, увидел Оверфорса, хохочущего, словно баклендовская гиена. «Рыбачите? – спрашивает. – Не видать вам хавилендовской кафедры, если будете так бездарно тратить время». «Размышляю над последствиями уловки Фемистокла при Саламине», – объяснил я, а он мне: «Это еще бессмысленнее, чем рыбалка. Историю нельзя воспринимать как хронику тривиальных событий. Это наука». – «Тривиальных событий?! – изумился я. – По-вашему, победа греков над персидским флотом – тривиальное событие? Да она определила развитие цивилизации на ближайшую сотню лет!» Оверфорс эдак небрежно отмахнулся: «События для исторической науки несущественны». – «И битва при Азенкуре несущественна? И Крымская война? И казнь Марии Стюарт?» – «Частности! – фыркнул он. – Разве Дарвин или Ньютон интересовались частностями?»

Вообще-то интересовались. Да и леди Шрапнелл не зря твердит, что Господь в мелочах.

– «Дарвин! Ньютон!» – продолжал профессор Преддик. – «Вы сами себе противоречите, приводя их в пример. Историю творят личности, а не масса. И отнюдь не природные силы. А как же доблесть, и честь, и верность? А подлость, а трусость, а алчность?»

– И любовь, – вставил Теренс.

– Именно, – кивнул профессор. – «Как же любовь Антония и Клеопатры? Неужто никак не повлияла на историю?» Этот вопрос я адресовал ему уже в реку. «Как же коварство Ричарда Третьего? А пламенная вера Жанны д’Арк? Нет, историю творят личности, а не массы!»

– В реку?.. – переспросил я озадаченно.

– Вы толкнули профессора Оверфорса в реку? – одновременно со мной изумился Теренс.

– Толчок – тривиальное событие, частность, а значит, по теории Оверфорса, ни на что не влияет. Это я ему и сообщил в ответ на крики о помощи. «Силы природы действуют только на массы», – говорю я ему.

– Боже правый! – Теренс побледнел. – Разворачивайте лодку, Нед, срочно возвращаемся. Надеюсь, он еще не утонул.

– Утонул? Как бы не так! По его теории, утопление ничего не значит, даже если тонет Георг Плантагенет в бочке мальвазии. «А что насчет убийств? – спросил я его, пока он там барахтался, размахивая руками и вопя. – А помощь? Они ведь тоже невозможны, поскольку требуют поступка и неких душевных свойств, которые вы отрицаете. Где в вашей теории цель, план и замысел?» – «Так и знал! – выкрикнул Оверфорс, отчаянно плещась. – Вы сторонник теории высшего замысла!» – «А разве нет свидетельств в пользу высшего замысла? – парировал я, подавая ему руку. – Ваша теория признает только случай? Никакой свободы воли? Никаких добрых поступков? – Я вытащил его на берег. – Ну, теперь-то вы признаете, что личность и деяния для истории не пустой звук?» А этот негодяй возьми и толкни меня в воду!

– Но с ним все в порядке? – с тревогой уточнил Теренс.

– В порядке? – возмутился профессор. – Он невежественный, косный, заносчивый, узколобый, инфантильный и необузданный негодяй! Что здесь порядочного?