Ольга Кулешова - Притчи Дмитрия Мережковского: единство философского и художественного

• Название: Притчи Дмитрия Мережковского: единство философского и художественного
• Автор: Ольга Кулешова
• Издательство: Наука
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-02-033852-4

Монография посвящена творчеству одного из видных представителей Серебряного века Д.С. Мережковского в период эмиграции (1920–1941). На материале философской прозы последних лет жизни писателя анализируется его философско-художественная концепция, соединившая в себе вековые культурные традиции, абсурд современного "сегодня" и печать личной драмы изгнанника, окончившего дни на чужбине. Эмигрантский период творчества Д.С. Мережковского признаётся самодостаточным и не менее значительным, чем дореволюционный. Его философская концепция представлена в контексте мировой философской и литературной традиции. Впервые эмигрантское творчество писателя рассматривается в рамках единого концептуального полотна, воплощённого в форме философско-биографического романа-концепции.

Для филологов и всех, кто интересуется творчеством Д.С. Мережковского.

Кулешова О.В. Притчи Дмитрия Мережковского: единство философского и художественного. — Рос. акад. наук, Ин-т науч. информ. по обществ. наукам. — М. : Наука, — 2007. — 212, [2] с. — ISBN: 978-5-02-033852-4

---

Все дальнейшие произведения Мережковский формирует в трилогии (исключая два отдельных романа: «Данте» и «Наполеон»), неизменно используя созданную им новую форму философского романа — философско-биографический роман-концепцию.

Главное отличие новой формы от традиционного философского романа — усиление субъективного авторского начала, появление прямого авторского монолога и непосредственной авторской оценки событий и героев в романе. Духовным центром позднего творчества Мережковского становится трилогия: «Тайна Трех: Египет и Вавилон» (Прага, 1925), «Тайна Запада: Атлантида — Европа» (Белград, 1930), «Иисус Неизвестный» (Белград, 1932–1934). Современной критикой принято рассматривать данную трилогию как свод культурологических и философско-исторических эссе (А.В. Лавров). На наш взгляд, данное определение справедливо лишь по отношению к первым двум частям трилогии, имеющим не столько самостоятельное значение, сколько представляющим развернутую философему к третьему роману — «Иисус Неизвестный» и, шире, ко всем последующим философско-биографическим романам Мережковского, оформившимся в роман-концепцию. Обе части представляют собой развернутую декларацию автором собственной философской позиции. В них очерчен круг интересов, а также тематика дальнейшего романного творчества Мережковского (подробно философские идеи писателя, заявленные в трилогии, \187\ рассматривались нами в первой главе данной работы).

Оба эссе представляют собой яркий авторский монолог, синтезирующий философскую проблематику с богатыми возможностями использования художественного образа. Теоретические утверждения сугубо философского характера сочетаются в тексте Мережковского с различными средствами языковой выразительности: эпитетами, образными сравнениями, метафорами, антитезами. Автор широко использует мифологические образы, фрагменты и мифы целиком для раскрытия собственных концептуальных положений. Так, вводя в текст миф об Атлантиде, Мережковский излагает собственные онтологические взгляды о цикличном существовании Вселенной и обосновывает личные гносеологические предпочтения знания интуитивного, «сердечного», перед знанием научным, «головным». Мережковский широко использует аллегории, аллюзии и реминисценции из литературных произведений, создает притчи. Излагая собственный «символ веры» «не стоящего на скале (церкви), сходящего с нее к погибающему миру», писатель обращается к притче о старцах-отшельниках, не ведающих церковной канонической молитвы, но постигших тайну Троицы («Трое Вас, трое нас, помилуй нас») и приблизившихся к святости скорее, чем кто-либо из канонических духовных лиц.

Очертив круг собственных философских интересов в своеобразном прологе — развернутой философеме, Мережковский создает роман «Иисус \188\ Неизвестный», ставший, на наш взгляд, образцом дальнейшего романного творчества писателя. Роман «Иисус Неизвестный» — уникальный пример синтеза не только в жанровом отношении (он представляет собой сплав жанров философского и биографического романов), но и яркая иллюстрация философского синтеза, проявившегося у Мережковского в стремлении соединения двух миров: духовного и материального — через обретение нового героя — уникальной Личности, неотъемлемо принадлежащей миру идеальному и в то же время являющейся частью органического природного мира. Единственным примером, раскрывающим уникальную возможность соединения иноприродных сущностей — несоединимого «здесь» и «там», становится для Мережковского фигура Христа. Толкование великого новозаветного Образа в соответствии со штайнеровским антропософским учением позволяет автору рассматривать Иисуса как единственного Посвященного, обладающего неограниченной возможностью к синтезу материальных и духовных сущностей.

Помимо мистического наполнения, образ Христа вбирает в себя возможность решения антропологического вопроса в философии Мережковского. Христос — величайшая историческая Личность, наделенная свободой выбора. Отторгнутый от мира идеального в мир земной, Иисус ставится перед лицом свободного выбора: спокойный и, может быть, счастливый удел земной судьбы или духовный подвиг отвержения чувственного \189\ мира материи для возвращения к начальной духовной субстанции отпавшего от нее некогда человечества. Подобный сюжет лишает сочинение «Иисус Неизвестный» житийного содержания и позволяет рассматривать его как философско-биографический роман. Широкое использование авторского монолога (особый характер которого разбирался нами ранее) дает возможность отнести роман к жанру романа-концепции. Следует подчеркнуть синкретичность философского наполнения романа и мотивации создания центрального художественного образа главного героя. Образ Христа у Мережковского обусловлен философской проблематикой произведения, психологические коллизии мотивируются философским наполнением образа. Христос в романе — это художественный вымысел Мережковского, воплощающий величайшую метафизическую и философскую правду писателя.

В философской концепции Мережковского цель исторического развития — достижение Царства Божия на третьем этапе истории — Завете Матери-Духа. «Иисус Неизвестный» — роман о самом главном — о шествии второго человечества к гибельному или спасительному Концу. Каким будет этот Конец, зависит от способности христианского мира в истории узнать Иисуса Неизвестного, полюбить Его и пойти за Ним. «Троичной музыкой звучит все Евангелие»[208]. Услышать эту музыку нужно современному человеку, дабы спастись, узнать Небесную Мать-Дух, без которой не могло бы быть Сына — Христа. Мережковский \190\ стремится по-новому прочитать Евангелие, «расковать его от риз», рассмотреть что-то важное, узнать неузнанное. Б. Зайцев назвал роман «книгой всматриваний припавшего ко Христу»[209]. Критик оправдывает смелость писателя, берущего на себя столь серьезную миссию, тем, что единственная сила, создавшая роман, — любовь.

Сюжет «Иисуса Неизвестного» вырос из строк Евангелия от Иоанна: «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал» (Ин 1, 9-10). Мережковский, вкладывая в эти строки свой смысл, дает роману эпиграф из Неизвестного Евангелия: «И мир Его не узнал». Монологи лирического героя, в образе которого предстает автор, изобилующие языковыми средствами художественной выразительности, цитатами, мифологемами, реминисценциями и художественными образами, служат единой цели — по-своему рассказать миру о Неизвестном, обратить современников к истинной благодати, застраховать человечество от повторения старой ошибки. Фабула произведения, представляющая собой жизнеописание человека Иисуса, имеющего возможность принять или отвергнуть дар обожения — следствие великого страдания и крестной смерти за спасение человечества, — дает персонажу самостоятельность, отстраняя героя от воли автора, внося в повествование динамизм, приближая картину романного полотна Мережковского к диалектически противоречивому, экзистенциально меняющемуся миру. Создавая \191\ книгу, «автор использовал все итоги западноевропейской историко-богословской научной критики, которая сравнительно мало была известна русскому читателю», — отмечает И. Демидов[210]. Не соглашаясь с позитивистской критикой, Мережковский выступает против мифологичности образа Христа и толкования христианства как исторического феномена или набора моральных догм, отрицает подлинность Лика Божьего в христианской церкви, не помнящей Христа по плоти, забывшей мистический аспект церковного таинства — Крещения, суть которого — схождение Святого Духа-Матери и Света на человека. Автор рассматривает Христа как проявление мистерии Трех, вторую ипостась Троицы, воплотившуюся во Втором Завете Сына, веке существования исторического христианства. Мережковский видит в Христе Мессию, трепетно ожидаемого дохристианским миром, приход которого предвосхищен и предсказан языческими мистериями. Христос существует от сотворения мира, но, явленный второму человечеству вновь, был миром отвержен — «мир Его не узнал». По мнению Ю. Терапиано, интеллект Мережковского «ближе к эллинским мистериям и к языческой мудрости, чем к Евангелию»[211]. «Он (Мережковский. — О.К.) мучительно и напряженно искал Христа — вместе со всем языческим миром, вместе со всеми столь дорогими ему мистериями, но искал по способу эллинскому — хотел его понять и познать, вместо того чтобы, как Савл на пути в Дамаск, отказаться от себя и преобразиться»[212]. \192\

Антиномичность, по мысли Мережковского, — главная черта Евангелия. Найти в нем противоположно-согласное — важнейшая задача автора. «Мнимые противоречия — действительные противоположности (антиномии), главная музыка “тайной гармонии” — везде в мире, а в религии больше, чем где-либо»[213]. Антиномия лежит в самой идее Мережковского, с одной стороны, «увидеть… не только Небесного, но и Земного Христа, узнать Его по плоти»[214], с другой стороны, устремившись за видимую часть спектра, раздвинув пространственно-временные рамки, вспомнить о мистической сущности христианства. Исходя из этого, Мережковский вводит в роман две противоположные пространственно-временные категории: история и мистерия. История — земное существование человека во времени и пространстве. Мистерия — существование человека в вечности, вне времени и пространства. В сердце Христа автор находит «символы, симфонии, созвучия двух противоположных миров, того и этого»[215]. Божеское лицо Христа противоречит человеческому. В романе Он проходит путь от человека Иисуса к Богу Христу. Автор же предлагает человечеству пройти обратный путь — от Бога Христа к человеку Иисусу. Христос Мережковского как воплощение ипостаси Троицы и совершенный Человек на Земле обладает божественной двуполостью, гармонично сочетая в своем облике мужские и женские черты. Чтобы воссоздать земное лицо Иисуса-человека, Мережковский прибегает к жанру апокрифа. Образ Христа дается осязательно в \193\ импрессионистической манере письма. Мережковский намеренно вводит в повествование детали быта, воссоздавая домашнюю атмосферу, окружавшую Иисуса, и живописует картины палестинской природы, чтобы познать Иисуса во плоти. Пейзажи в романе имеют и символическое значение, оттеняя внутренние движения души Сына человеческого. Большая же часть романа написана строгим библейским стилем с пафосом пророчества, соответствуя божественной драме, развернувшейся на Земле между Сыном Божиим и человечеством.