Иван Падерин - Ожоги сердца

• Название: Ожоги сердца
• Автор: Иван Падерин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1988
• ISBN: 5-265-00213-8

Тематика сборника известного писателя И. Г. Падерина разнообразна: рабочий класс (повесть «На Крутояре»), солдаты Великой Отечественной войны, плодотворно работающие в настоящее время (повести «Ожоги сердца» и «Не уходя от себя»), прошлое нашей Родины (очерки).

---

— Вот что, друзья, — помолчав, сказал Василий. — Сегодня у нас радостный и немножко грустный день. Радостный — сами понимаете почему, а грустный… Федора Федоровича отзывают из нашего общежития. Завтра открывается целый комплекс на три тысячи мест, с комбинатом бытового обслуживания, с библиотекой и залами для технической учебы и массовой работы. Туда нужен такой наставник. Генеральный директор так и подчеркнул: там нужен коммунист Ковалев Федор Федорович. И секретарь горкома и члены бюро согласились с этим предложением.

— А сам Федор Федорович согласен? — спросил Володя Волкорезов.

— Это несправедливо! — возмутился Рустам Абсолямов.

— А мы как же? Федор Федорович, не соглашайтесь! — взмолился Афоня Яманов. — Или берите нас с собой…

Впереди замаячили белокаменные корпуса Крутояра. Федор Федорович попросил остановить автобус, прошел вперед к кабине и, повернувшись ко всем, сказал:

— Спасибо, друзья, спасибо. — Глаза его заискрились, вот-вот слезы радости покажутся. — Теперь я согласен пройтись с вами по Крутояру пешком. Поговорить надо.

— А как же Василий?

— Он сейчас окрылен. Только смотрите, чтоб костыль не забросил и гипс не размолотил.

Василий вышел из автобуса первым, набрал полную грудь воздуха, гулко передохнул и размашисто зашагал вперед. Только бы не поскользнуться, только бы не брызнула кровь из прикушенных губ… Если бы тут встретился лицом к лицу Шатунов, что бы он сказал? Вот как надо играть в страдальца!..

Теперь Василий ясно ощутил: в нем что-то перевернулось. Перевернулось круто, с какими-то еще не изведанными импульсами в сознании, как в момент переполюсовки генератора автомобиля, когда стрелка амперметра лихорадочно мотается между плюсом и минусом. Что она показывает — зарядку или разрядку, — не поймешь. В таком случае открывай капот и, не останавливая двигателя, проверяй клеммы, которые искрят на массу — минусуют, и закрепляй контакты на подзарядку.

До сих пор ему казалось, что он жил и работал, как все сверстники. И приехал сюда, на Крутояр, чтобы не отстать от жизни, не оказаться на обочине, в стороне от магистральной дороги молодежи в новейшую технику. Ему нужны были знания, его тянула сюда романтика стройки. Здесь он испытывал себя, свои способности одолевать трудности ради самоутверждения в жизни. По своей воле, по своему разумению выбрал себе друзей. Порой у него под ногами качалась земля, весь Крутояр. Были сомнения, промахи, колебания. Однако, переосмыслив прошлое и уловив главную линию сегодняшнего разговора в горкоме партии, где было четко сказано — ты не лишний, а это значит — нужный человек в партии, — он понял, что приспела пора искать и открывать в себе то, что не успел открыть раньше. Ведь ты нужен друзьям, коллективу завода. Член партии не имеет права топтаться на месте. Не жди осуждений со стороны, иначе убьешь веру в свою совесть.

4

— Отец вчера внимательно наблюдал за тобой, — сказала Ирина.

— Где? — спросил Василий.

— Понравилось ему, как ты выступал на партийном активе. Заботливый, говорит, и смелый парень. Президиуму, оказывается, больше всех досталось от тебя, а он тоже там сидел.

— А я благодарен твоему отцу за выступление на бюро горкома и… за тебя. Ты же молодец — диплом защитила!

— Не перехвали… Хваленые быстро портятся.

— Дальше портиться некуда, если оказалась под моей рукой вместо костыля.

— Василий…

На глаза Ирины навернулись слезы. Ей было и радостно, и обидно. Радостно, что Василий Ярцев остался таким, каким она встретила его в Переволоках, обидно, что он еще не верит ей.

Они остановились на самом гребне Крутояра. Отсюда видно и море, и Жигулевские горы, и завод, и белокаменный город. Слышно, как рокочут волны — «ух-ходи», но берег не качается, не вздрагивает. Перед кручей поднялась стена из стальных шпунтов.

Вдоль набережной, по свежему асфальту пронеслась целая кавалькада удивительно быстроходных автомобилей, покрашенных в разные цвета, — живая радуга на асфальте. Это испытатели обкатывают новую модель машины, которой дали красивое имя — «Лада»! Нет, не обкатывают, а устроили парадный выезд. В честь кого? Вот они развернулись, одновременно дали несколько прерывистых сигналов приветствия. Подрулили к самому гребню Крутояра и остановились.

— Смотри, смотри! — вдруг обрадованно воскликнул Василий. — Стрижи на отвесном обрыве гнездиться собираются…

— Твоя правда, — послышался за спиной голос Федора Федоровича, — на зыбком берегу их не прилепишь, знают, где надо вить гнезда.

Тольятти — Москва

1970—1973

ОЖОГИ СЕРДЦА

ГОДЫ, ГОДЫ

1

Атака… Вроде сдвинулась корка земли под ногами и понесла к рубежу, где рыжими кустами вздыбились взрывы снарядов. Это наши артиллеристы накрывают первую и вторую траншеи противника огневым валом. Отставать от него нельзя. Отстанешь — и попадешь под прицельный огонь уцелевших огневых точек…

Андрей Таволгин бежит чуть впереди меня справа. Мой земляк из сибирского села Яркуль. Улыбчивый парень, брови кустистые, с рыжеватыми подпалинами у переносья, взгляд синих глаз мягкий, на щеках ямочки, похожие на отпечатки лапок цыпленка.

Ямочки эти врезались в мою память с первой встречи с ним. То было осенью тридцать девятого. Меня только что избрали секретарем райкома комсомола. Пришел он, тракторист из Яркуля. Пришел получать комсомольский билет. Момент торжественный. Я старался держаться перед ним, как положено секретарю райкома при вручении билета. Встал, напомнил ему об уставных обязанностях члена ВЛКСМ, а он, приподняв свои угловатые плечи, с улыбкой разглядывал открытый сейф, где хранились учетные карточки и печать райкома. Щеки с ямочками на его лице порозовели, ни дать ни взять девушка перед сватами — стыдиться еще не отвыкла, но цену себе знает.

— Андрей Таволгин, пора быть серьезным человеком, — упрекнул я его, протягивая комсомольский билет.

Рядом с ним стояла юркая чернобровая девушка, Марина Торопко, секретарь яркульской комсомольской организации. Она толкнула его локтем в бок. Он наконец-то повернулся ко мне лицом, взял билет и, пожимая мне руку, ответил:

— Ага… пора… — и опять заулыбался.

— Странно, — удивился я, строго глядя на Марину Торопко.

— Нет, нет, он серьезный человек, но от рождения такой улыбчивый, — заступилась за него Марина. — Хороший тракторист. Выдвигаем его в помощники бригадира тракторной бригады, потом сделаем комсоргом…

Прошло полтора года, и весной сорок первого Андрею Таволгину, уже комсоргу молодежно-тракторной бригады, был вручен переходящий вымпел райкома комсомола за хорошие показатели на посевной.

Грянула война, и Андрей Таволгин привел в райком комсомола свою «гвардию», яркульских трактористов, с требованием немедленно отправить на фронт.

— Давай прямо в танковую часть, — настаивал он.

— Еще в пехоту нет разнарядок. Ждем, — ответил я.

— Ждете… И мы будем ждать.

Андрей разместил своих друзей в саду рядом с райкомом комсомола. Сюда же стекались комсомольцы районного центра, соседних сел и деревень. Пример Андрея Таволгина оказался заразительным. К вечеру сад был переполнен — негде яблоку упасть. Команду «расходись по домам» никто слушать не хотел. Пришлось позвать райвоенкома — разъяснить порядок и план мобилизации людей на фронт. Пришел военком, окинул взглядом собравшихся в саду добровольцев и покачал головой:

— Таких расхлестанных и косматых в армию не берем.

Перед ним поднялся Андрей Таволгин:

— Все ясно, товарищ комиссар, к утру будет порядок.

До двух часов ночи я сидел в райвоенкомате над списком добровольцев — кого призвать, кого оставить до особого распоряжения. Лишь утром, на рассвете, заглянул в сад и не поверил своим глазам: вдоль заборов, перед клумбами, на танцевальных площадках таборами и враскидку дремотно ждали утра парни и девушки. Сначала мне даже показалось, что сад превратился в бахчу с множеством арбузов, еще неспелых, полосатых и пятнистых; их кто-то преждевременно сорвал и раскатал по саду как попало. Это наскоро стриженные головы. Стриженные машинкой под «нулевку». Чьи-то головы лежат на коленях девушек, чьи-то — на мешочках или на кепках с ладонями под ухом. Никого узнать не могу… Наконец узнал по размашистым плечам Андрея Таволгина. Голова у него после стрижки стала белая, как бильярдный шар. Он поднялся на ноги, показывая глазами на целую копну волос, собранных невдалеке от него. Сколько красивых, кудрявых, волнистых, русых, смолистых, рыжеватых и светлых, как лен, чубов потерялось в этой куче. В руке Андрея поблескивала никелем машинка.