Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке

• Название: Последнее лето в национальном парке
• Автор: Маргарита Шелехова
• Жанр: Контркультура

---

— Это Сидор Ильич Петров, заведующий сектором пропаганды и агитации, — опознала я козырного короля в этом раскладе. Пани Вайва при звуках моего голоса вздрогнула и прошептала:

— Это волосатый убил Лайму, — и, переведя глаза на Андрея, добавила, — береги ее, он рядом ходит.

Следователь уехал, народ разошелся, а у меня по-прежнему не было иных желаний, кроме быстрого отъезда. Я не была пессимистом, но мои дурные предчувствия, как правило, сбывались, а статистика — вещь великая. Странные сны, снившиеся мне этим летом в Пакавене, были постоянным тревожным фоном моего бытия, и пани Вайва знала, о чем говорит. Было совершенно очевидно, что все беды этого мира уже водят хоровод вокруг меня, и это черное кольцо постепенно смыкается.

— У нее живот был выпотрошен, — сказала я вслух, когда мы вышли на крыльцо.

— Мне жаль, что ты это разглядела.

— А ты тем вечером никуда не отлучался от умывальника? — спросила я Андрея от отчаяния, потому что хотелось лечь в кладовку и не выходить оттуда никогда.

— В алиби у меня, действительно, прокол, хотя ты и не доложила об этом следователю, — ответил он очень серьезно, — но меня не было в Пакавене в день убийства туристки.

— Барона тоже не было, — размышляла я вслух, — значит, его тоже можно не опасаться. Еще одного-другого можно отвести… Женщины точно отпадают?

— Не пройтись ли нам по опушке леса, вкусненькая ты моя, — сказал Андрей, — сейчас это самое безопасное место, убийца в ближайшее время сюда не сунется. И я у тебя не только для украшения.

Сбор грибов рождает особое состояние духа, близкое буддийскому понятию «самадхи», составляющему первую ступень к нирване. В определенный момент полностью отключаешься от суетного бытия, и начинается таинственный процесс восстановления нервных клеток. Я согласилась на опасное предложение, и мне, действительно, сразу полегчало в тихом и пахучем мире зеленых фитонцидов. Высохшие лишайники потрескивали под ногами, а черничники уже набирали силу для нового урожая, и на песчаной гряде недалеко от дома мы нашли кучу разноцветных сыроежек, но, по случаю отсутствия дождей, грибы кишели червями, и это снова навело меня на печальные мысли.

— А про какого-такого волосатого говорила пани Вайва? — не утерпел Андрей уже на подходе к дому.

— Местные старухи говорят, что девушек убивают здесь вот таким же образом уже триста лет. Они грешат на вилктака, от которого в юности убежала пани Вайва, сломав при этом ногу на крыльце. Вилктаки — это местное название вервольфов, волков-оборотней. Они не любят леса и околачиваются обычно около жилья.

— Похоже, все женщины в Пакавене сошли с ума, но женская интуиция вещь великая! А ты что думаешь сейчас по поводу оборотней?

— Смываться нужно скорей!

Мы уже спускались к зеленому соснячку за домом Вацека, когда Андрей вдруг остановился.

— Смотри, дверь сарая открыта! Ее же вчера закрыли и опечатали на моих глазах.

— Может быть, следователь сегодня забыл закрыть? — предположила я, почувствовав глухую тревогу.

— Вообще-то, они ребята не из забывчивых, а это дело на особом контроле. Постой здесь, я посмотрю, — сказал Андрей, а потом зашел в сарай и не выходил, пока я не закричала.

— Похоже, убийца сам повесился, — сказал он, тут же показавшись в дверях, — ты говорила, у Эугении есть телефон?

Мы прошли на другую половину двора. На стук вышла хмурая учительница.

— Нельзя ли позвонить от вас в райцентр, пани Эугения? — попросил Андрей. — Дело срочное, а мне сейчас неудобно тревожить своих хозяев.

Она разрешила, но из комнаты выходить не стала. Когда Андрей изложил по телефону суть дела, у нее побелело лицо, и она ринулась в сарай.

— Тадас! — кричала она, обнимая ноги покойника, — Тадас, прости меня!

Мы остолбенели, а постаревший почтальон раскачивался под скрипящими балками сарая, и чудовищно распухший язык торчал из обветренных синих губ, как последнее письмо этому жаждущему информации миру.

— Пани Эугения! Сюда уже едет милиция. Вы уверены, что хотите сейчас давать показания? — заметил Андрей, и эта фраза мгновенно отрезвила женщину. Она отошла от трупа, оглядела нас и сказала довольно твердо:

— Сейчас я уйду, но прошу вас не говорить, что я была здесь, и что я тут говорила. Это мой бывший муж, но у него сейчас другое имя, и я не хочу, чтобы меня связывали с этой историей — мне здесь жить и умирать!

— Хорошо, — сказал Андрей, — но взамен я попрошу побеседовать со мной. А сейчас, Марина, отведи пани домой. Считайте, что вас обеих здесь не было.

Мы едва успели скрыться в доме, как стальные вороны прилетели клевать свою падаль, поставляемую Пакавене этим летом с завидной регулярностью. Ужас, сжимавший мое сердце с той минуты, как я увидела открытую дверь, куда-то испарился — мое тело исторгло его, как своего разрушителя. Всегда есть предел, за которым нужно защитить себя неприятием зла и бесчувственностью.

Грузная Эугения сидела на стуле молча, и стул привычно скрючился под тяжестью ее чугунных мыслей.

— Мы не причиним вам никакого зла, пани Эугения.

— Хорошо, приходите поговорить, но не сегодня, а завтра с утра.

Все уже были в курсе последней утешительной новости, и дети, словно голуби, отпускались на волю, и скоропостижные отъезды отменялись, и единодушное мнение, что изверга совесть замучила, высказывалось в каждом дворе.

Меня окликнули. Альтернативный полу-бомонд стоял у шоссе в полном сборе. Наталья Виргай, лучший знаток русского языка и литературы в пакавенских кругах, выразила все обуревающие обществом чувства — растерянность, тревогу, страх и протест против насилия — следующим образом:

— Что это за … твою мать у вас здесь каждый день происходит?

— Принцесса, — ответила я ей словами Шварца, — вы так молоды и невинны, что, невзначай, можете сказать что-нибудь ужасное.

— Как там говорят, можно снова ходить в лес? Хотелось бы искупаться на Кавене!

— Как говорит моя коллега Яна Копаевич, во всем нужна выжидательная позиция, кроме как в получении денег. Но, если в купальных костюмах, то можно! Understand?

— Ask! — ответили они, и большим стадом отбыли на Кавену, но Натальин сын уехал на велосипеде в обратную сторону — мать велела ему привезти на озеро купальник. Я осталась у шоссе, потому что не знала, что же теперь нужно делать, словно попала в зловещую паузу, когда время ведет свой счет в полной пустоте, и нет смысла в отсчете секунд, потому что деревья не растут, камни не разрушаются, и стариться некому.

Я все еще пребывала в этой нематериальной субстанции, когда мальчик, размахивая флагом, проскользил мимо меня на велосипедике по теплому черному асфальту. Я пригляделась к флагу. На палке было примотано то, чего в Пакавене никто никогда не видел — верхняя часть купальника его мамаши. Это зрелище прервало мои страдания, как внезапно появившийся вертолет мгновенно (не думай о мгновеньях свысока) прерывает страдания Дубровского в известном клипе «Аквариума».

Впрочем, нечто в этом роде ранее имело место в фильме «С тобой и без тебя» с участием Будрайтиса, где семейная ссора хуторян, не вступивших в колхоз, прерывается появлением никогда не виданного ими трактора, и это тоже выглядело неплохо, хотя тракторы к тому времени уже существовали, и парадокс имел в этом случае не временной, а пространственный характер, подобно наблюдаемому мной феномену На ум тут же пришло приземление самолета в джунглях на глазах у затерянного африканского племени и появление deus ex machina в финале греческих трагедий.

Корни подобных явлений, безусловно, гнездились в еще более далеком прошлом, когда пришельцы являлись неандертальцам в до сих пор еще не опознанных летающих объектах, но в этом случае, при явной пространственной разобщенности цивилизаций, временная составляющая вела себя предельно странно, поскольку эволюционно-продвинутый инопланетный социум явно предшествовал нашим первичным организациям.

Слегка порассуждав, я вернулась во двор. В беседке в полном одиночестве сидел старый сапожник, пьяный в стельку.

— Лаба дена, пан Станиславос! — обратилась я к нему с максимальной почтительностью, но он посмотрел на меня тяжелым взглядом и произнес непонятное:

— Курва, сгубила парня!

Я слегка оторопела.

— А ты геть с глаз, все вы одной породы, — рявкнул он на всю деревню и погрозил кулаком куда-то вбок, из чего следовало, что курва находилась именно там. Я вдруг поняла — он говорит об Эугении, а загубленный парень, как следовало из реплики, был совсем неплохим. Мне снова стало не по себе, но тут за домом заурчал мотор, и богом появившийся из машины Андрей сообщил, что на подошвах ботинок и одежде висельника нашли следы крови, и дело, видимо, закроют.

Итак, все кончилось, но Пакавене осталась без счастья, потому что имя Лаймы было именем балтийской богини счастья, и выпотрошенное тело ее скоро оттает в теплой земле, и изморозь на ресницах прольется последней слезой, и душа, откружившись над Пакавене положенный срок, взлетит ввысь с чувством выполненного долга. Ведь мифы нужно кормить, вот кровавая мясорубка и мелет с чавканьем и хрустом, чтобы девушки корчились на подушках от страшных снов, чтобы женщины покрепче запирали свои двери, а старухи шептали, замирая от ужаса: «Это он, волосатый…»