Жан-Мишель Кинодо - Приручение одиночества. Сепарационная тревога в психоанализе

• Название: Приручение одиночества. Сепарационная тревога в психоанализе
• Автор: Жан-Мишель Кинодо
• Жанр: Психотерапия
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-89353-238-8, 2-13-052060-X

В «Приручении одиночества» Жан-Мишель Кинодо представляет всесторонний подход к переживаниям одиночества как универсального явления, которое можно наблюдать и в повседневной жизни, и в любой терапевтической ситуации.

В первой части книги автор, используя клинический пример, излагает способы выражения различных форм сепарационной тревоги и ее возможные трансформации в ходе психоаналитического процесса. Во второй части подробно рассматриваются основные психоаналитические подходы, которые применяются в случаях проявления сепарационной тревоги. В третьей части исследуются некоторые технические и клинические аспекты проблем, возникающих при интерпретации данного типа тревоги.

Написанное просто и ясно, «Приручение одиночества» заинтересует всех психоаналитиков и психотерапевтов.

---

Мне следует спросить себя, что означает это смещение катексиса Оливией. Было ли это нечто большее, чем просто временное смещение с одного субъекта на другой? Я обратил внимание, что выбор Оливии был не случайным; представляется, что бессознательно она выбирала в соответствующем человеке свои собственные чувства в момент нашего расставания на выходные: если чувства были депрессивными, то и человек был депрессивным; если чувства были требовательными, то и человек был требовательным. В соответствии с сообщением Оливии, душевное состояние субъекта во всех отношениях соответствовало ее душевному состоянию, которое она не могла выразить мне прямо.

Для меня стало очевидным, что через эти отыгрывания Оливия не просто смещала катексис с меня на другой субъект, но и осуществляла двойную проективную идентификацию, посредством которой она одновременно защищалась от тревоги сепарации от меня и не признавала эту тревогу. С одной стороны, Оливия проецировала свою беспомощность на того, за кем она ухаживала на протяжении выходных: ухаживая за другим, она фактически бессознательно заботилась о себе и своей боли через проективную идентификацию с болью другого человека (Оливия нарциссически смешивала это). С другой стороны, отыгрывания Оливии так же репрезентировали идентификацию со мной как с идеальной сиделкой: в своей идеализации она представляла, что, невнимательный к собственной беспомощности, я заботился исключительно о беспомощности других. Таким образом, через проективную идентификацию она идентифицировалась с всемогущим внутренним объектом – идеализированным аналитиком, недостаточно чувствительным и не признающим свою беспомощность. Оливия больше не чувствовала боли сепарации в отношениях со мной. Чтобы избежать беспомощности, она ощущала себя вдвойне сильной и всемогущей – бессознательно идентифицируясь с субъектом, на который она проецировала свою боль, или с идеализированным объектом, который, благодаря своему всемогуществу, был нечувствительным к психической боли.

Таким образом, проективная идентификация на внешний объект сочеталась с проективной идентификацией на внутренний объект с целью избежать любых страданий, связанных с сепарацией в регистре переноса. Однако это обошлось Оливии потерей части своего Эго и хороших внутренних объектов.

Было необходимо безотлагательно интерпретировать различные грани этих двух форм защиты. В начале я должен был дать Оливии интерпретацию по поводу того, почему она использовала аспект контейнер-контейнирования проективной идентификации, оставляя для следующего этапа интерпретацию собственно содержания фантазии. В этом случае требовалась двухэтапная интерпретация. Во-первых, Оливия не могла обрести способность контейнировать тревогу. Только позднее, когда эта способность была заново открыта, появилась возможность обращать внимание на содержание фантазий, представляемых в материале ее ассоциаций и снов, и интерпретировать их на символическом уровне. Описанный выше случай отыгрывания позволил нам лучше понять чувства Оливии. В частности, острая боль заброшенности в одиночестве воскрешала те моменты, когда мать оставляла ее одну с маленьким братом. Кроме того, она смогла осознать, что ее уход за другими имеет много различных значений, включая обращенный ко мне скрытый упрек в том, что я не знаю, как позаботиться о ней.

Можно было бы продолжить исследование, поскольку практически каждый аналитик ставит перед собой подобные вопросы, сталкиваясь с такого рода клиническим материалом, когда перед ним встает выбор – интерпретировать или воздерживаться от интерпретации. Важно, чтобы время интерпретации определялось моментом безотлагательности, диктуемым уровнем тревоги, – так, чтобы интерпретация была действительно согласована с происходящим и связана с содержанием сессии и актуальной ситуацией психоаналитического процесса.

Повторение инфантильной психической травмы

Перерывы в аналитических встречах часто пробуждают воспоминания о более или менее ранних расставаниях или утратах объектов, которые оживают в переносных отношениях и затем могут быть проработаны. Для иллюстрации этого аспекта сепарационной тревоги я воспользуюсь одним из характерных симптомов Оливии – засыпанием, часто случавшимся в связи с окончанием сессии или перерывами на выходные, особенно в тех исключительных случаях, когда это не было запланировано. С самого начала анализа я заметил, что Оливия часто засыпала во время сессий по пятницам, предшествовавшим расставанию на выходные. В некоторых случаях ею овладевала непреодолимая потребность заснуть не только во время сессии перед выходными, но и во время выходных, однако эта дополнительная потребность во сне улетучивалась, когда она вспоминала о том, что должна идти на сессию, как будто только мысль обо мне способствовала исчезновению симптома.

На ранних стадиях анализа Оливия не осознавала своих засыпаний во время сессий, или того, как долго она спала, или того, что была склонна засыпать во время последней на неделе сессии – то есть накануне нашего расставания, в контексте ее отношений со мной. Только постепенно, через материал ее ассоциаций, воспоминаний и снов мы смогли распознать, что расставания на выходные реактивировали в ней до сих пор бессознательные воспоминания об очень ранней сепарации от матери, даже более ранней, чем та, о которой я уже упоминал и которую Оливия воспроизводила со мной. Оказалось, что еще до того, как Оливии исполнилось шесть месяцев, ее матери пришлось поручить ее кому-то другому на несколько дней. Когда мать вернулась, Оливия уже была другой, она не узнала ее и впоследствии, оставаясь одна, часто засыпала.

По-видимому, в переносе я представлял мать Оливии, и она повторяла со мной ситуацию брошенности, которую пережила в раннем младенчестве. Тем не менее, вместо того, чтобы выражать свои чувства словами, она воспроизводила этот опыт невербально, отыгрывая его через тело. Оливия «повторяла» со мной защитный сон своего младенчества, вместо «вспоминания» (Freud, 1914g).

Этот симптом засыпания может быть рассмотрен в общих понятиях воспроизведения ситуации, представляющей инфантильную «психическую травму», которая не была в достаточной мере проработана. На индивидуальном уровне мы могли наблюдать, как изменялось и трансформировалось содержание фантазий в каждом случае засыпания по мере того, как Оливия развивалась. Сначала она думала, что эти реакции не имеют ничего общего с отношением ко мне, но постепенно она осознала связь засыпаний с приближением наших расставаний, инфантильное содержание этих переживаний и связанных с ним фантазий и аффектов.

Засыпания Оливии могли быть интерпретированы по-разному, например, как временная регрессия, при которой я решался позволять ей оставаться в этом состоянии в моем присутствии до тех пор, пока было необходимо, чтобы она смогла очнуться. Как бы то ни было, я предпочитал различные типы интерпретаций, показывающих, что ее засыпания являются результатом бессознательных, активных и агрессивных защит, в равной мере направленных против осознания расставания со мной и против осознания моего присутствия. Кроме всего прочего, часто именно неизбежность расставания или потери дает основание осознавать и ценить присутствие любимого человека. Из этого следует, что, засыпая накануне расставания со мной, Оливия преуспевала в отрицании важности эмоциональной связи, не признавая неминуемого расставания и не осознавая моего присутствия. Значение засыпаний Оливии не исчерпывалось только исключением восприятия объекта, но включало и дезактивацию органов чувств, посредством которых она могла воспринимать, видеть, слышать и контактировать с объектом, как показано у Сигал (Segal, 1988).

С разных точек зрения, засыпания Оливии представляют достаточно известную форму защиты: интроекцию идеализированного и преследующего объекта в отщепленную часть ее Эго, с которой она частично идентифицировалась. Эта интроекция давала Оливии возможность чувствовать всемогущество в обладании мною и осуществлении нарциссического контроля надо мной внутри себя и, таким образом, она совершенно не признавала расставания. В то же время эта защита усиливала расщепление между идеализированным и преследующим объектом, так же как и расщепление аффектов, что также препятствовало осознанию ей как либидинальных, так и агрессивных инстинктов в отношении меня. Оливия не могла ни выразить словами, ни спроецировать их на меня в переносе. Со временем, когда Оливия смогла прямо вербализовать свою агрессию в отношении меня и связать ее с привязанностью ко мне, ее склонность к засыпаниям уменьшилась. Вместо засыпаний Оливия настолько прониклась доверием ко мне, что обрела способность прямо атаковать и критиковать меня за то, что я оставлял ее без внимания в перерывах между сессиями и на выходные. Идентичные чувства хорошо выразил один мой анализанд в таких выражениях: «Вы – ничто, кроме серии отсутствий, вы – как сыр, который состоит из одних дыр…».