Николай Добролюбов - Внутреннее обозрение

• Название: Внутреннее обозрение
• Автор: Николай Добролюбов
• Жанр: Публицистика

Статья является вступлением к первому «Внутреннему обозрению» «Современника», написанному С. Т. Славутинским (см. о нем примеч. к статье «Повести и рассказы С. Т. Славутинского» – наст. т., с. 680–681), и представляет собой программу нового отдела. В этой небольшой работе нашли выражение основные элементы революционно-демократического мировоззрения Добролюбова: мысль о негодности всего общественного здания России и бессмысленности его частичных перестроек, вера в народ как единственную силу, способную коренным образом изменить жизнь.

---

Рассказ об этом «замечательном нищем» повторен был потом во всех газетах. Через несколько времени по его поводу «Северная пчела» напечатала целую статейку под заглавием: «Мания к нищенству».

Корреспондент «С.-Петербургских ведомостей», – пишет «Пчела», – сообщает о взятом в Москве за прошение милостыни богаче К. новые подробности. Оказывается, что у него состояния гораздо более, нежели было объявлено в газетах, и что, кроме того, г. К. имеет несколько процессов в сенате, так что вся сумма его благосостояния равняется четырем или пятистам тысячам рублей серебром. Прежде он служил по лесному ведомству и по выходе в отставку начал нищенствовать. С виду это бодрый седой старик; лицо его не имеет никакого особого выражения. Страсть к нищенству развита в нем до огромных размеров: когда его водили из работного дома в казначейство, он дорогой просил милостыню у проходящих. В трактирах, у половых К. вымаливал остатки корок после гостей и потом продавал эти корки. Он подбирает все, что ему попадется; при арестовании у него найден мешок с разными лоскутками газетной и исписанной бумаги. Скаредность его доходит до того, что он скрывается от детей и упорно отвечает на все расспросы о них, что он их забыл и не знает, где они.

Несколько лет назад в Спасских воротах сидел нищий и постоянно просил милостыню; один офицер, часто проходивший мимо него, каждый раз подавал ему какую-нибудь мелкую монету. Нищий приметил его, стал разузнавать о нем, потом пригласил его к себе и наконец женил на своей дочери, которой дал в приданое двести тысяч рублей серебром.

У Синего моста в Петербурге долго сидел также старик, собиравший подаяние. Приметив генерала, благоволившего к нему, нищий однажды утруждает его своей покорнейшей просьбой пожаловать к нему выкушать стакан чаю. Просьба эта показалась до того оригинальною генералу, что он соглашается и отправляется в назначенный час по указанному адресу, в огромный каменный дом, который, как он узнает, принадлежит мнимому нищему. В хорошо убранной большой квартире, в бельэтаже, гостя встречает сам попрошайка, элегантно одетый, жена его и дочь; жена со слезами рассказывает, что она не может отучить мужа от странной привычки ходить каждое утро просить милостыню.

Недавно в Замоскворечье жил купец, женатый на девушке, жившей прежде подаянием. Супруга его сохранила такую привязанность к своему прежнему занятию, что ее нужно было запирать, чтобы она не ходила на улицы просить милостыню, и, оставаясь в комнате одна, она раскладывала на мебели кусочки бумажки и потом, с известными причитаниями и поклонами перед каждым стулом, после долгих ожиданий, брала кусочек бумажки.

Факты, точно, замечательные: мания заслуживает внимательного исследования в патологическом отношении. Только я не знаю, достаточно ли будет исследовать лишь организм этих нищих; не придется ли также заглянуть и в общественный организм, производящий такие явления. Ведь с пассивной стороны это, лишь в более эксцентрической форме, то же зарыванье и прятанье полуимпериалов, о потере которых для торговли сожалеет г. Бочаров. А с другой стороны, активной, – это опять явление, находящее себе полнейшую аналогию во множестве господ, пользующихся благодеяниями других, только иными средствами, гораздо менее безобидными. Разве не то же самое представляет вот этот господин, вымоливший себе местечко в 300 целковых жалованья в год, а лет через пять купивший домик? Разве не то же – антрепренер, собирающий сотни тысяч чужих денег для ведения выгодного предприятия, а потом бросающий дело и возвращающий своим доверителям копейки вместо рублей? А не то же самое этот господин Сергеев, задолжавший 400 тысяч, имея для уплаты имущества только на 70? А не то же эти господа Дюманже и иные, тратящие из общественных денег по 4000 руб. на проезд от Парижа до Петербурга, сотни рублей на депеши к разным девицам и т. п.? Не то же самое какой-нибудь г. Лебретон, берущийся за дело, которого не смыслит, и, спекулируя на свое невежестве, требующий 40 000 франков неустойки в том случае, ежели его захотят прогнать? Исследуйте и укажите нам причины всех подобных явлений в их общем источнике и перестаньте удивляться тому, что находятся охотники приобретать состояние нищенством там, где честный труд не играет почти никакой роли, где способные к труду силы даже не нашли еще себе по большей части никакого порядочного применения.

Посмотрите, например, что у нас делается с выгоревшим селом или местечком: все окрестности наполняются из него нищими на погорелое… Все эти люди жили, работали, покамест все было спокойно около них; но раз обычное течение жизни нарушено, капитал, состоявший в их домишке, отнят, – они ни на что более не могут обратиться… Пошли они просить на погорелое и годы будут ходить и просить, не зная другого исхода, хоть сначала, конечно, и желают его. Не знаю, как в другие годы, но в нынешнем году, например, – вероятно, по случаю нескольких, сильных пожаров Нижегородской и Владимирской губернии, – на всем тракте от Москвы до Нижнего и в самом Владимире, не говоря о Москве и Нижегородской ярмарке, вам отбою нет от бесчисленного множества нищих – изувеченных и погорелых. Кричат о множестве и о назойливости нищих в Италии, особенно в Риме и Неаполе. Но я не знаю, можно ли сравнить стечение нищих в Риме на пасху с той массою их, которая блуждает по Нижегородской ярмарке. Надо заметить, что в Риме нищие в это время сосредоточиваются большею частию около Святого Петра и потом еще около немногих пунктов, непременно посещаемых иностранцами. Иностранцы, то есть англичане и французы, видят это и поражаются: действительно, у себя они не видят ничего подобного. За ними вслед кричим и мы, отчасти не думая о том, что кричим, отчасти же на том основании, что в Петербурге мы в самом деле отвыкаем от вида лохмотьев и от жалобного «Христа ради»… Мы ведь и в Петербурге прогуливаемся больше по Невскому между двумя и пятью часами, то есть в то время, когда

Появляться вредно,
При полном водвореньи дня,
Всему, что зелено и бледно,
Несчастно, голодно и бедно,
Что ходит голову склоня…{44}

Но, проехавшись по России, теряешь охоту кричать о римских и неаполитанских нищих. Может быть, в прежние времена было иначе, то есть у нас меньше нищих, между тем как в Неаполе, например, положительно их было больше: теперь кое-кто пристроен, многим дала работу и некоторые средства бурбонская реакция, иные вступили в волонтеры, некоторые даже, говорят, просто устыдились своего тунеядства среди общего самоотверженного движения и при новом порядке вещей нанялись работать на железных дорогах и в портах. Но в Риме не было никаких причин к переменам в этом смысле; напротив, под гнетом клерикального управления и при значительном оскудении ресурса, заключавшегося в иностранцах (которые в последние годы, по причине смутных времен, гораздо меньше посещали Рим), – нищенство все увеличивается. И между тем оно там не делает до такой степени поражающего впечатления, как у нас, по большим дорогам за Москвою. На станциях железных дорог везде нищие, несмотря на запрещение, ждут десятками; несколько раз я видел, как, при всей непривычке к машине (до сих пор по Владимирской дороге каждый поезд встречается и провожается толпою любопытных крестьян из окрестностей), мальчишки бежали за поездом, уже тронувшимся, если кто-нибудь высовывался из окна вагона и взглядывал на них… На почтовых станциях и по всей дороге за Владимиром – еще хуже: целые колонны изможденных мужиков и баб с ребятишками проходят перед вами, и если вы, рассчитывая на пятерых или шестерых, начнете оделять их копейками, – наверное, вы не успеете оделить этих, как с другой стороны явится пред вами новый пяток, потом еще и еще… Откуда являются они – и сказать трудно; но достоверно, что если вы едете один и решились ничего не подавать, то вы еще не видите и пятой доли всех нищих, обретающихся в каждом месте вашей остановки. А в Нижнем на ярмарке – я говорю, что Рим даже в пасху не представляет подобного обилия, хотя здесь нищие раскиданы по всей ярмарке на довольно большом пространстве и хотя их подчас очень сердито гоняют из хороших, то есть «каменных» рядов, особенно если знают, что на ярмарку приехало какое-нибудь значительное лицо. Куда они все деваются на это время, сказать не умею, но знаю, что иным на ярмарке (как, впрочем, и в других местах, вероятно) видеть нищих не удается.

Нищенство у нас тем ужаснее, что оно голее, законченнее, например, итальянского нищенства. Там нищий иногда, вместо всякой просьбы, скажет вам только «buon giorno, signore» («здравствуйте, сударь»), и если вы поклонитесь и пройдете мимо, он ничего больше не скажет. Иной предлагает себя как модель для картины, а потом, услышав отказ, попросит у вас что-нибудь. Там нищий готов на услуги, если может, и старается в вас заискивать: если вы остановились на перекрестке и заботливо осматриваетесь – он сейчас вызовется рассказать вам дорогу; если вы берете извозчика – подсадит вас в экипаж; если ваше пальто запачкано – он оботрет; нужно вам остановить разносчика газет или продавца какого-нибудь – он крикнет за вас; грозит на вас лошадь или осел с грузом наехать – он вас заботливо предостережет… Он как будто желает сначала зарекомендовать себя перед вами и потом попросит у вас милостыни, как помощи у доброго друга. Есть, правда, и такие, что бегут за вами и кричат: «Signorino! un mezzo-bajoco! Muojo di fame!»[8] и пр. Но, к счастью моему, таких я встречал не очень много даже в Риме и его окрестностях. Вот г. А. Т., например, описавший в «Отечественных записках» отражение солнечных лучей в римских фонтанах и вид с Monte-Pincio и давший этим описаниям заглавие: «Рим в 1861 году», – г. А. Т. был гораздо несчастнее меня: он, где ни ходил, «на каждом шагу, направо, налево, позади себя только и видел грязные горсточки, протянутые к нему, только и слышал отчаянные фразы» вроде тех, которые я привел выше и которых при всем том он не умел написать правильно («Отечественные записки», № VI, стр. 467). По его словам, «все калеки в мире, кажется, стеклись сюда; безобразие фигур этих превосходит всякое описание». Могу его уверить, что великое множество калек, еще более безобразных, осталось у нас в Москве и во Владимирской и Нижегородской губернии. О других местностях не могу сказать (впрочем, скажу, что в Малороссии нищих встречается сравнительно гораздо меньше); а уж тут-то я нагляделся досыта…