Николай Добролюбов - О русском историческом романе

• Название: О русском историческом романе
• Автор: Николай Добролюбов
• Жанр: Критика

«…В конце прошедшего столетия Карамзин, говоря о русской литературе, заметил, что публика наша всего охотнее читает романы и повести. Спустя 30 лет Пушкин с удивлением говорил, что публика «все еще сидит за романами и повестями: понравились!» Прошло 20 лет после Пушкина, – и до сих пор в нашем обществе замечается то же явление. Беллетристика поглощает собою всю остальную литературу; журналы, в которых сосредоточивается теперь наша литература, считают главным своим отделом изящную словесность; книжка журнала без повести или романа – в наше время так же невозможна, как, бывало, составление альманаха без стихотворений. <…> Не заключается ли причина этого явления в самой сущности романа и в отношении его к современному положению общества?…»

---

Все эти немаловажные трудности сочинения исторического романа увеличиваются еще более в приложении к русской жизни, к русской истории. Здесь романист встречает эпохи, большею частию неразработанные, о которых нет исторических сведений или есть только записи внешних фактов с самыми ничтожными заметками о внутренней жизни народа. Имея летописи, которых ранним появлением, добросовестностью и основательностью в отношении к внешним фактам имеем право гордиться пред другими народами, мы, однако же, не имеем ничего, что бы объяснило нам самый внутренний смысл всех явлений нашей истории, осветило бы все наши недоумения касательно их связи, причин и характера[1]. Недавно только ученые принялись за исследование этих вопросов, и для решения их они должны часто схватывать отдельную мысль, нечаянно брошенное слово, основываться на каком-нибудь сходстве названий, следить дух всего сказания, делать выводы из того, что так бесстрастно и бессистемно записал летописец, отдаленный от всех волнений мира и не поражающийся ничем в тиши своего монастырского уединения. Конечно, при этих условиях трудно ожидать полного успеха, и много исторических знаний и уменья нужно иметь автору, чтобы представить в своем произведении не бледный очерк, но полную картину древней Руси.

Другое обстоятельство, представляющее также немаловажные трудности для русского исторического романа, есть то, что русская жизнь развивалась под влиянием слишком разнородных элементов и, усвоивая себе нечто из каждого, представляет нам какую-то смесь, в которой очень трудно отделить собственные национальные черты от чужих, заимствованных, и эти последние трудно разграничить между собою. Не много сведений представляет нам история о родоначальниках наших славянах, но и из простого рассказа Нестора видим мы разнообразие нравов и обычаев у разных племен одного рода – славянского. Дикие, бесстыдные древляне, кроткие поляне, музыкальные обитатели стран прибалтийских, своевольные необузданные жители прибрежий Дуная – все они оставили, конечно, следы в дальнейшей истории и жизни народа русского. Просвещенные племена германцев и итальянцев, а с другой стороны, свирепые печенеги и половцы также, наверное, не остались без влияния на древнюю Русь. Отважные, удалые норманны, которых стихиями были война, грабеж, презрение к опасности, меч и пламя, – внесли новый элемент в наше отечество, и элемент этот тем сильнее должен был подействовать, что норманны стали у нас во главе государственного управления и пред ними должно было пасть родовое начало, господствовавшее до тех пор у славян. История первых князей варяжского племени действительно показывает, как быстро и сильно норманская стихия возобладала над жизнью славянскою. И, вероятно, она еще глубже вкоренилась бы в нашем народе, если бы не явилось противодействия ей со стороны другого влияния – греко-христианского. Византия передала нам, при Владимире, святую веру, проникшую собою все стихии народной жизни и возвысившуюся над ними своею божественною силою. Вместе с тем Греция действовала на нас со стороны своих нравов и государственного устройства. Конечно, греки того времени мало уже походили на своих великих предков, народ, составляющий навсегда честь и украшение человечества; вместо древних добродетелей усиливались между ними – продажность, хитрость, вероломство, пренебрежение общественного блага, роскошь, мелочное тщеславие. Многие из этих свойств, замечаемые и в русском народе, объясняются, может быть, византийским влиянием. Через два века тяжкие обстоятельства подчинили Русь новому и весьма пагубному влиянию диких орд монгольских. Города и села лежали в пепле, жители ни на один час не могли быть уверенными в прочности и безопасности всего, чем они владели: каждый день мог прийти дикий татарин и отнять у них все, разорить все, лишить их и свободы и жизни. Народ не имел ничего, на чем мог бы остановиться, и вследствие этого, конечно, развилась в нас эта странная беспечность, это отсутствие собственного национального характера, эта недостаточность живого патриотизма, которые до сих пор заметны в народе нашем. Кроме того, много частных пороков, по замечанию Карамзина, привилось к нам от татарского ига: привыкши к долговременному рабству, мы потеряли чувство собственного достоинства, обманывая по необходимости своих властителей, приучились употреблять обман для своих выгод и во взаимных сношениях.

Но прошли лета позорного рабства. Мощно восстала Русь и начала входить в более и более близкие отношения с просвещенными иностранными державами. Два века протекло после окончательного свержения тяжкого ига, и дивный преобразователь явился в полуевропейской, полуазиатской Московии!.. Все изменилось, все приняло новый, лучший вид под его властительною рукою… И это внезапное, коренное изменение во внутреннем быте народа составляет новое затруднение для того, кто хочет взять предметом романа жизнь допетровской Руси. Мы так далеко отодвинулись от этой жизни (говоря об образованном классе общества), столько испытали чуждых влияний после того, столько приобрели новых знаний, так расширили свой круг зрения, что нам странно и неловко всматриваться в старинные нравы, столь отличные от наших, сочувствовать стремлениям, для нас совершенно чуждым, принимать суждения и взгляды на жизнь, нам решительно непонятные… Много должен автор иметь поэтического чутья и исторического такта, много разносторонних и основательных знаний, много искусства в изложении, – чтобы внушить нам полное участие к этим чуждым для нас нравам, чтобы увлечь изображением этого быта, от нас отдаленного, этих страстей, для нас непонятных…

Удивительно ли после этого, что с таким ничтожным успехом до сих пор было у нас возделываемо это неблагодарное поле!..

Говоря вообще, роман и повесть всегда привлекали к себе внимание и составляли любимое чтение русских людей. Последние исследования[2] показывают нам, что и в старинные годы, рядом с благочестивыми поучениями и житиями святых, списывались у нас и ходили по рукам романические сказания – и об индийских царях, и о походах Александра Македонского, и о рыцарских подвигах средних веков. В последней половине прошедшего столетия особенно развился вкус к произведениям этого рода, и огромная масса переводных романов, выдерживавших по нескольку изданий, свидетельствует о том, с каким усердием публика русская читала их. Чувствительные и дидактические романы m-me Жанлис и Дюкре-Дюмениля, слезные, идиллические повествования Августа Лафонтена и Коцебу, страшные приключения с подземельями, убийствами и привидениями, описываемые знаменитою Анною Радклиф, – все это поглощало всеобщее внимание, приковывало к себе исключительный интерес всех читающих классов общества… Но во всем этом была только внешняя занимательность, только забава для праздного воображения, увлекавшегося вслед этих неестественно связных, но поразительных по самой своей чрезвычайности, приключений. Верного изображения жизни, естественного развития страстей и характеров, правильного представления духа народного и отражения духа времени – тут не было, – да об этом в то время никто и не заботился. Преобразователем романа и высшим образцом его явился, с начала нынешнего столетия, в Англии, Вальтер Скотт. В 1820-х гг. он увлек всех своим примером и возвел исторический роман на ту высокую степень достоинства, которая вполне признана за ним современною критикою. В это время и у нас стали появляться переводы его романов, и, конечно, они более или менее действовали на изменение вкуса публики. Скоро явился у нас и свой собственный народный роман…

Честь создания русского романа принадлежит Нарежному. Он уже думал о новом направлении в этом роде поэзии прежде, чем еще дошел до нас слух о знаменитом шотландском барде. Нарежный видел общее пристрастие к чтению романа, видел, что оно совершенно естественно и необходимо вытекает из настоящего порядка вещей, и решился обратить на пользу это обстоятельство, решился дать роману такое направление и содержание, чтобы чтение его не было пустою забавою или праздным препровождением времени, а имело другое, гораздо более дельное и важное значение. Он обратился к народному источнику и стал изображать жизнь не в идиллическом и сказочном ее интересе, но так, как она есть, с ее действительными радостями и горестями, со всем, что есть в ней высокого, пошлого и смешного… Уроженец Малороссии, он обратил особое внимание на сынов ее, наблюдал их нравы, изображал частную жизнь и мелкие домашние интересы их, разоблачал тайные разнообразные пружины действий человеческих, и все это выполнял с поразительной истиной и простотою, какой ни у кого до него не было заметно. Его «Бурсак» и «Два Ивана» до сих пор не потеряли цены своей, и последнее произведение даже с честию выходит из сравнения с повестью Гоголя (о ссоре Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича), имеющею тот же сюжет. Романы Нарежного до сих пор не были у нас оценены по достоинству. Встретивши с самого начала холодный прием в публике, они были забыты потом, заслоненные грудой романов, более удовлетворявших вкусу общества, хотя и стоящих гораздо ниже по своему художественному достоинству. Но во всяком случае произведения Нарежного принадлежат к числу немногих отрадных явлений, назначенных украшать собою историю русской литературы. Он опередил свой век в истинном понимании значения романа, он предупредил Гоголя со всею новейшею натуральною школою – в простом безыскусственном изображении природы и русского быта. По следам Нарежного пошли и другие писатели. В 1829 г. явился «Иван Выжигин» г. Булгарина, – роман, который почему-то считают многие первым собственно русским романом. Он имел громадный успех. Вскоре после него г. Булгарин издал «Димитрия Самозванца», «Петра Выжигина», «Мазепу» и еще несколько романов, но успех каждого последующего произведения был менее предыдущего… В романах этого писателя заметна наблюдательность, уменье составить несколько недурных очерков, но в целом они далеко не удовлетворяют современным требованиям вкуса и критики. О нем можно привести слова Марлинского (в статье о романе: «Клятва при гробе господнем»): «Не Русь, а газетную Россию изобразил он нам. Мастер в живописи подробностей, естественный в теньеровских сценах, он натянут там, где дело идет на чувства, на сильные вспышки страстей… Русских у него едва видно, и то они теряются в возгласах или впадают в карикатуру»{1}.