Андрей Кокоулин - Герои из-под пера

• Название: Герои из-под пера
• Автор: Андрей Кокоулин
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Короткая повесть с небольшим уклоном в мистику. Почти реализм.

---

С другой стороны, как без зла определить добро? Значит, зло должно быть, хотя бы в гомеопатических дозах? А кто ее, эту дозу знает? Может, и Господь Бог отмеряет на глазок, тому, этому, от-черт, перебор. М-да.

Виктор достал тетради, законченную, о трех главах, и новую, едва начатую. Ага, вот с этого момента…

" — Тикай, хлопцы! Угро!

Крик разлетелся по комнатам Семеновского дома, и тут же зазвенело стекло, закачались занавески, затопали по лестницам и полам. Косматые, тревожные тени заметались в свечном свете. Ан-нет, послюнявив пальцы, Бог с ним, со светом-то.

Визжали полуодетые девушки мадам Соколинской, кривые спросонья рожи высовывались из окон и торопливо скрывались, разглядев редкую цепь красноармейцев, присланных в помощь розыскным агентам, и тюремный фургон "студебеккера" с круглыми желтыми фарами над фанерными крыльями.

Ах, братцы, не на штыки же ливером!

Несколько выстрелов в глубине дома заставили Елохина взлететь по шаткой лестнице.

— Кто стрелял?

Робко вспыхнула "керосинка", осветив дверной проем и лежащего на животе человека.

— Ближе свет! — потребовал Елохин, и кутающаяся в плат женщина, шлепая босыми ногами, вышла с лампой из соседней комнаты.

— Это Фрол его, — сказала она.

Елохин перевернул убитого.

Савельев! Лицо мертвого агента было в крови — одна из пуль попала в щеку. Рука все еще сжимала револьвер.

— Прокудин! — закричал Елохин…"

Уловив непонятный, отвлекающий шум и вспомнив про чайник на плитке, Виктор выскочил из-за стола. Ах, черт! Как же можно? Головой в Боголюбске, а в доме едва не пожар. Непорядок, его ити.

Чайник успел выкипеть и заняться сажей по бокам, хорошо, поставлен был всего на второе деление. Выключенный, он смотрелся печальным погорельцем. Сейчас бы, зараза, как раз чайку. Ага, выкусите, Виктор Павлович!

А утро вылетело, скукожилось, подползло к полудню, в общем, часы отмерили одиннадцать сорок три, четыре часа, даже пять изъяли себя из жизни, вложились в буквы.

Виктор раздвинул занавески, походил по комнате, тряся жирком, валиками обозначающимся на животе. Худеть, худеть надо. Впрочем, жизнь, она как раз в эту сторону катится, нынешние тощие времена, возможно, еще цветочки…

А вот нет! — возразил он сам себе и, подпрыгнув, достал ладонью до низкого потолка.

Где у нас разруха? Как там сказал доктор Преображенский? Или профессор? Разруха у нас в головах. Не в клозетах, а в тыковках. Хороший, зараза, фильм получился. Почти о сегодня. Собственно, тут мне и карты в руки.

Я, конечно, не медицина, но я — психотерапия. Вот сейчас четвертую главку добью и примусь за следующую.

— Разруха в головах, — повторил он, придвигая тетрадь.

Ему вдруг подумалось, что это время, которое каким-то неясным образом трансформируется в главы повести, в другой, в сущности, мир, и есть его настоящая жизнь. А то, что вне его, так, прелюдия. Межвременье. Даже безвременье. Вроде сна.

Пишется, граждане!

А почему пишется? Потому что правильные вещи пишу. В которые, черт побери, верю! И никакой Фрол со своей гнилой философией…

Ах, да! Конечно, надо дать слово и антагонисту!

"В доме было холодно, весна не торопилась что-то совсем, несмотря на март, и Фрол кутался в полушубок, выпуская в оконную трещину папиросный дым.

Кудлатый, Рыба и Шкраб расстилали на полу шубы, благо, их было штук шесть. Единственную кровать Фрол определил себе.

У холодной печи шебуршились мыши.

— Ничё, — сказал Фрол подельникам, — это временное. Гоняют они нас… — он сморщился и прямо в лицо Рыбе показал кукиш. — Вот им, а не Фрол.

— А Валета подстрелили, — вздохнул Кудлатый, усевшись.

Воспоминания об утренней облаве заставили Флора усмехнуться. Он прикрутил огонек керосиновой лампы и спустил ее на пол.

— Вот, что я вам скажу, братцы, — пройдя по шубам, Флор забрался на кровать, — а вы слушайте, какова жизнь на самом деле.

Аккуратно пригасив сигаретку послюнявленными пальцами, он спрятал ее в карман, прилег, свел руки под затылком.

— Вот нынешние большевики — власть взяли, равенство объявили, революцию, диктатуру рабочего класса. Читал я эти агитки, и Маркса тоже читал.

Рыба присвистнул.

— Самого Маркса?

— Ага. Ничего в нем нет, кроме объяснения, что один завсегда будет эксплуатировать другого. И в этом истинная правда. Потому что природа человеческая в этом и состоит. В силе одних и подчинении других.

— Фарт еще немаловажен, — зевнув, сказал Кудлатый.

— О фарте потом. Я, например, что понимаю? Что я не ровня всякому там Ротшильду или главному кадету Милюкову. Но почему не ровня? Потому что силы такой не набрал. Не чувствую в себе. Даже представить не могу, что вхожу и "наган" ко лбу им приставляю, как вот этому… Теплицкому, да. Но во всем другом… Общество людское устроено наподобие египетской пирамиды. Самая сила — наверху. Чуть даст слабину, и нет ее. Вот как с Николашкой нашим. А большевики, даром, что за равенство, сами-то где? Да-а.

Фрол повернулся, подпер щеку кулаком.

— Но это в мировом и общественном масштабе. А в местном? Среди таких же людей? Скажем, обычных? И понял я, еще на пересылке, аккурат в девятнадцатом году, что важно только одно: хорошо тебе или плохо, сильный ты или слабый, есть власть над тобой или нет. Потому что сила — она ни от кого не зависит. Вот собрал я вас. Мы зависим от кого-то? Нет. От нас зависят. Нас боятся. Мы, что хошь, то и берем. Ни на кого не смотрим. Свою жизнь, раздольную, сытую, с бабами под боком, сами себе добываем. А другие, если не могут — тьфу, пыль шконочная, и не должно им быть ни равенства, ни снисхождения, потому как из милости нашей и живут.

— Бабу бы сейчас, это да, — подал голос Шкраб.

Долговязый, угрюмый, в круглых очках, он был из гимназических учителей, школьных работников, на новый манер. Так прозвище и прилепилось…"

Виктор зазяб и, мстительно подвесив монолог Фрола на паузу (а нефиг сниться!), сначала оделся потеплее, а затем по нужде выбрался из дома в пересменку день-вечер. Ветер обтряхивал верхушки деревьев, небо хмурилось, квадратики соседских окон светились электричеством. Он едва не навернулся на обледеневшей доске перед туалетом, но пронесло, съехал туфлей на твердое, а так замечательный бы вышел кульбит. С хрустом! Хр-ря-я! И не поссать, извините, не уползти восвояси.

Скотство, конечно, подумалось ему. Все у нас так, через… Стоп, а кто виноват? Мой двор, моя доска. Значит, не у нас, а у меня все через задницу. Себе в тыковку стучать надо. Хотя писателю в тыковку нельзя, она у него нежная.

А погода, конечно, она всегда и во всем. Ну, и Господь Бог, ему отдуваться, мог же отвести, а не отвел. Хотя как раз отвел.

Вот если бы хр-ря-я! И трусы — в лоскутья!

Возвращаясь, Виктор попытался отбить коварный ледок, но туфли были мягкие. Еще ветер, зараза, захолодил, заползая куда не надо, дохнул в затылок. В общем, не судьба. Состоялось тактическое отступление, которое когда-нибудь… когда потеплеет… обернется… ну, вы понимаете, там судьбы мира, а здесь какая-то доска!

Набрав дров в пристройке, Виктор занес их в дом.

Поленница исхудала до двух рядов. До лета, пожалуй, ее хватит, а дальше придется заказывать, кубометра три, вряд ли меньше. Еще сколько-то возьмут. Цены как на дрожжах. Как бы не в два раза против прошлогоднего заломили.

Он растопил печь, перелил воду из ведра в кастрюлю, поставил ближе к горнилу. На одной из полок нашел пачку соды и принялся оттирать ей подгоревший чайник. Сода чернела, впитывая сажу, от однообразных, с нажимом, движений через какое-то время заныли ладонь и пальцы.

Дом покряхтывал, полнился раздражающими шорохами и осторожными стукотками. Виктор назло ему включил радио. Сквозь шумы помех пробился женский голос и объявил выпуск новостей. Новый кредит МВФ… бои в Грозном и под Гудермесом… забастовки шахтеров и учителей… мэр Лужков заявил… председатель Правительства Черномырдин встретился и обсудил… резонансное убийство произошло на окраине Москвы… предвыборная кампания грозит обернуться "войной" компроматов…

Виктор сжал губы.

Ничего. Это ненадолго. Это разруха в головах, но она утрясется, кончится, хлебнули уже по полной. Может, конечно, и еще хлебнем. Только было такое в нашей истории не один раз. Бунты, смуты, революции, восстания. Войны. И всегда переламывали, возрождались, становились сильнее. Почему? Потому что свет видели. Свет нужен, свет. Нельзя, стоя в дерьме, смотреть вниз, только вверх. Иначе и не выбраться будет.

А свет, он в душах. В коллективной душе.

И питают его, в сущности, простые вещи, понятные истины. Честность, справедливость, милосердие. Общность. Мир. Все распалось с "меченым", и наш доморощенный, от кооперативов да видеосалонов, равняющийся на Запад капитализм заменил этот свет золотым блеском. Увы, ни честность, ни справедливость, ни милосердие монетизировать нельзя. Забыть — можно, мозги всем изгадить — можно. Демократия! Либерализм! Свобода предпринимательства! Жри! Сри! Убивай! Как там в прошлом году сказал Чубайс? Сдохнет тридцать-сорок миллионов, значит, не вписались в рынок…