Александр Шеллер-Михайлов - Чужие грехи

• Название: Чужие грехи
• Автор: Александр Шеллер-Михайлов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1880

ШЕЛЛЕР, Александр Константинович, псевдоним — А. Михайлов (30.VII(11.VIII).1838, Петербург — 21.XI(4.XII). 1900, там же) — прозаик, поэт. Отец — родом из эстонских крестьян, был театральным оркестрантом, затем придворным служителем. Мать — из обедневшего аристократического рода.

Ш. вошел в историю русской литературы как достаточно скромный в своих идейно-эстетических возможностях труженик-литератор, подвижник-публицист, пользовавшийся тем не менее горячей симпатией и признательностью современного ему массового демократического читателя России. Декларативность, книжность, схематизм, откровенное морализаторство предопределили резкое снижение интереса к романам и повестям Ш. в XX в.

---

Только теперь, когда Софья подробно передала Олимпіадѣ Платоновнѣ о томъ, что на мальчика «нашло, вѣрно, передъ смертью просвѣтленіе», Олимпіада Платоновна начала припоминать разныя, повидимому, ничтожныя обстоятельства, уяснившія ей тотъ процесъ мысли, который происходилъ въ маленькой головкѣ ребенка. Она вспомнила, что разъ онъ спросилъ у нея: «выздоровѣла ли его бабушка»? Олимпіада Платоновна не сразу сообразила тогда, о какой бабушкѣ онъ говоритъ, и спросила: «а развѣ у тебя есть бабушка»? Но она тотчасъ же спохватилась и замѣтила: «ахъ да, это ты про ту спрашиваешь, къ которой мама твоя поѣхала. Ну, да, она еще нездорова». Ребенокъ лаконически замѣтилъ: «то-то мама и не ѣдетъ». Тогда этотъ разговоръ не имѣлъ никакого значенія для Олимпіады Платоновны; теперь она понимала, что маленькій мозгъ и тогда работалъ въ извѣстномъ направленіи. Потомъ припомнился ей еще одинъ странный вопросъ ребенка: «Что значитъ, ma tante, сиротки»? спросилъ мальчикъ. «Это дѣти, у которыхъ нѣтъ ни отца, ни матери», отвѣтила она. «Значитъ, няня не могла насъ называть сиротками»? спросилъ мальчикъ: «Нѣтъ, у васъ есть и отецъ, и мать», отвѣтила Олимпіада Платоновна и спросила мальчика, о какой нянькѣ онъ говоритъ. Онъ отвѣтилъ, что онъ говоритъ о той нянькѣ, которая жила у нихъ въ Петербургѣ. При воспоминаніи о многихъ подобныхъ мелочахъ у Олимпіады Платоновны хмурился теперь лобъ, въ ней зарождался страхъ за болѣзненное настроеніе мальчика, она боялась, что эти мысли повредятъ ему, помѣшаютъ его выздоровленію.

Но дѣла приняли хорошій оборотъ. На слѣдующій день, послѣ ночного разговора больного съ Софьей, Олимпіада Платоновна вошла не безъ страха въ комнату мальчугана. Онъ уже проснулся и смотрѣлъ бодрѣе, чѣмъ наканунѣ; болѣзнь, повидимому, приняла хорошій оборотъ. Дѣтскія силы восторжествовали надъ недугомъ. Когда Олимпіада Платоновна подошла къ мальчику и спросила, хорошо ли онъ спалъ, онъ весело и бодро отвѣтилъ, что хорошо. Онъ заговорилъ съ нею довольно оживленно о томъ, что онъ скоро встанетъ, что онъ скажетъ доктору, что у него ничего не болитъ, ни головка, ни ножки. Олимпіада Платоновна ласково улыбнулась и сказала ему:

— Ну, а теперь молчи, болтунъ, до доктора!

Она провела рукой по его волосамъ. Онъ быстро словилъ ея руку и покрылъ ее поцѣлуями.

— Ma tante, я васъ очень, очень люблю… и всегда, всегда буду любить! проговорилъ онъ нервно, порывисто и весь зарумянился, крѣпко стиснувъ ея руку.

Она какъ будто испугалась этого порыва, видя въ немъ нѣчто болѣзненное, не вполнѣ нормальное.

Она тихо наклонилась къ нему, поцѣловала его въ лобъ и шопотомъ сказала:

— Я знаю!

Потомъ она поспѣшила перемѣнить разговоръ; начала говорить, что надо спросить доктора, нельзя ли мальчику встать, что его можно посадить въ большое кресло и перевезти въ гостиную, что сестра давно соскучилась безъ него, такъ какъ ей играть не съ кѣмъ. Что то суетливое появилось и въ манерахъ, и въ рѣчахъ Олимпіады Платоновны, желавшей отвлечь вниманіе мальчика на другіе предметы. Ей казалось, что онъ никогда не оправится, не окрѣпнетъ, если его мысли будутъ заняты болѣзненнымъ настроеніемъ, мучительными вопросами объ отцѣ и матери. Но этотъ порывъ мальчика, выразившійся въ горячей ласкѣ, былъ послѣднимъ проявленіемъ растроенныхъ нервовъ и болѣзненности. Явившійся докторъ нашелъ паціента въ отличномъ положеніи и позволилъ вывезти его въ креслѣ въ гостиную. Съ этого дня выздоровленіе пошло быстро и, повидимому, вмѣстѣ съ болѣзнью прошли и тревожные вопросы, тяжелыя думы. Олимпіада Платоновна радовалась и успокоивалась насчетъ своего любимца: онъ сталъ опять обыкновеннымъ ребенкомъ съ дѣтскими шалостями, съ дѣтскими играми. Но если бы она присмотрѣлась или, лучше сказать, могла присмотрѣться къ нему попристальнѣе, то она могла бы замѣтить двѣ особенности въ его характерѣ. Во первыхъ, настроеніе его духа было крайне неровно: онъ то былъ бурно шаловливъ, то вдругъ совсѣмъ притихалъ и смотрѣлъ какъ-то степенно и чинно, совсѣмъ не по дѣтски. Во вторыхъ, его любовь къ Олимпіадѣ Платоновнѣ перешла въ какой то культъ, въ какое то обожаніе: онъ могъ по цѣлымъ часамъ слушать ея разговоръ, какъ какую то музыку, хотя неровный голосъ старухи далеко не могъ ласкать слуха; онъ любовался Олимпіадой Платоновной, хотя въ ней не было ни одной привлекательной черты; онъ набиралъ теткѣ букеты цвѣтовъ и тихо улыбался блаженною улыбкою, когда она наклоняла къ нимъ голову и вдыхала ароматъ цвѣтовъ. Но этого никто не замѣчалъ, никто не придавалъ этому особеннаго значенія; всѣ были успокоены тѣмъ, что мальчикъ здоровъ, что онъ не задаетъ болѣе никакихъ тревожныхъ вопросовъ. Какія мысли роились въ дѣтской головкѣ — этого никто не зналъ. Испугалъ онъ на минуту еще только разъ и Олимпіаду Платоновну, и Софью: это было въ концѣ октября, когда надо было подумывать объ отъѣздѣ изъ Сансуси. Какъ то вечеромъ у Олимпіады Платоновны собрались гости; всѣ сидѣли за чайнымъ столомъ въ столовой, начиная тяготиться деревенской скукой, подумывая о городскихъ развлеченіяхъ. Разговоръ вертѣлся на петербургской жизни, на петербургскихъ знакомыхъ.

— И вы скоро уѣзжаете? спросила одна изъ знакомыхъ барынь у Олимпіады Платоновны, заявивъ о своемъ близкомъ отъѣздѣ изъ деревни.

— Да, недѣли черезъ двѣ, сказала Олимпіада Платоновна. — Пора!

— Разумѣется! Но и въ Петербургѣ въ первое время такъ скучно. Зимній сезонъ начинается поздно, не знаешь, что дѣлать осенью, говорила гостья.

— Да нынче и вообще петербургская жизнь становится все скучнѣе и скучнѣе, замѣтилъ какой то старикъ-гость. — Число семейныхъ домовъ, семейныхъ собраній уменьшается; начинается какое то трактирное существованіе, какая то клубная вакханалія.

— Всѣ на безденежье жалуются, потому и скучаютъ, замѣтила гостья.

— Безденежье! воскликнулъ желчно старикъ. — Что за пустяки! На кутежи-же, на оргіи находятся деньги!

— Ахъ, да вѣдь всѣ эти кутилы — кандидаты въ долговое отдѣленіе, возразила гостья.

Маленькое общество, сидѣвшее за чайнымъ столомъ, заспорило о петербургской жизни и въ разговорахъ не обращало никакого вниманія на мальчугана, забывшаго про чай и слушавшаго съ широко раскрытыми глазами разговоры о Петербургѣ, объ отъѣздѣ туда.

— Вамъ-то и для дѣтей нужно въ Петербургъ, обратилась гостья, къ хозяйкѣ — я думаю, ихъ учить начнете?

— Вѣроятно, неохотно отвѣтила Олимпіада Платоновна, почти не принимая участія въ разговорѣ.

— Они у васъ будутъ жить и въ Петербургѣ? спросила гостья.

— Не знаю! Это будетъ зависѣть не отъ меня. У нихъ свой домъ.

— Да, конечно! согласилась съ нею гостья. — Вамъ и неудобно возиться съ дѣтьми. Это вѣдь утомительно для васъ. Наконецъ, я думаю, и ихъ родители соскучились о нихъ…

Гостья мелькомъ взглянула на дѣтей и вдругъ испуганно проговорила:

— Ахъ, что съ нимъ?

Олимпіада Платоновна быстро взглянула на мальчика и проворно поднялась съ мѣста, чтобы поддержать ребенка, который, казалось, былъ готовъ упасть со стула. Блѣдный, какъ полотно, съ померкшими, почти закрывшимися глазами, съ трудомъ переводя сдавившееся въ груди дыханіе, весь похолодѣвшій, онъ, казалось, совсѣмъ лишился чувствъ. Гости встревожились, стали толковать, что, вѣрно, мальчикъ все еще не совсѣмъ оправился послѣ болѣзни, что онъ вообще смотритъ слабымъ ребенкомъ и мало поправился въ деревнѣ. Олимпіада Платоновна между тѣмъ послала лакея за Софьей. Софья явилась тотчасъ же, начались хлопоты, ребенка положили на диванъ, привели кое какъ въ чувство и поспѣшно уложили въ постель. Это маленькое событіе напомнило гостямъ, что пора разъѣзжаться по домамъ, и скоро Олимпіада Платоновна осталась одна. Она провела тревожную ночь, безпокоясь о здоровья мальчика. Обморокъ однако кончился благополучно, безъ всякихъ видимыхъ послѣдствій.

На слѣдующій день мальчикъ явился въ столовую къ чаю блѣдный, грустный, но не сказалъ ни слова объ отъѣздѣ, о томъ, что онъ боится опять попасть въ домъ отца. Цѣлый день онъ смотрѣлъ какъ то странно, былъ какъ то сосредоточенъ, въ его дѣтской головѣ роились какія то болѣзненныя и недѣтскія мысли. «Я не скажу ma tante, чтобы она меня не отдавала… Надоѣлъ я ей, если отдастъ… Отвезутъ къ папѣ и мамѣ, я сейчасъ умру… Ma tante придетъ и увидитъ меня мертвымъ и скажетъ: зачѣмъ я его отдала!.. И потомъ будетъ плакать, все будетъ плакать, что отдала»… думалъ онъ и на его глаза навертывались крупныя слезы, — слезы о теткѣ, плачущей о томъ, что она его отдала и что онъ умеръ.

— Но я не скажу ей… ничего не скажу… Не надо! шепталъ онъ съ какой то покорностью человѣка, который сознаетъ, что онъ никому не нуженъ, что его не любятъ и что просить о любви нельзя.

IV

Петербургскій зимній сезонъ того года, когда происходили описанныя событія, начался для извѣстныхъ кружковъ столичнаго общества довольно весело: онъ начался толками о крупномъ скандалѣ въ семьѣ Владиміра Аркадьевича Хрюмина. Всѣ люди, хотя по-наслышкѣ знавшіе эту семью, уже знали, что Евгенія Александровна бросила мужа, всѣ говорили о томъ, что онъ бросилъ своихъ дѣтей на попеченіе княжны Олимпіады Платоновны Дикаго, всѣ сплетничали о томъ, что, кажется, у Евгеніи Александровны родился еще ребенокъ и что этого ребенка не признаетъ ея мужъ своимъ, всѣ сожалѣли юнаго Михаила Егоровича Олейникова, попавшагося въ руки этой вѣтреной женщины, всѣ разсуждали, будетъ ли утвержденъ формальный разводъ Хрюминыхъ и на какихъ основаніяхъ могутъ они хлопотать объ этомъ разводѣ. Эта исторія съ каждымъ днемъ дѣлалась все болѣе и болѣе пикантною и обѣщала обществу въ близкомъ будущемъ не мало интересныхъ подробностей и перепетій. Скандалъ въ чужой семьѣ — это такъ занимательно! Сами Хрюмины, сдѣлавшись сказкой города, дѣлали всевозможные ошибки и промахи, способные раздуть этотъ скандалъ, — Евгенія Александровна по свойственной ей безтактности, Владиміръ Аркадьевичъ по свойственнымъ ему горячности и жолчности.