Александр Шеллер-Михайлов - Чужие грехи

• Название: Чужие грехи
• Автор: Александр Шеллер-Михайлов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1880

ШЕЛЛЕР, Александр Константинович, псевдоним — А. Михайлов (30.VII(11.VIII).1838, Петербург — 21.XI(4.XII). 1900, там же) — прозаик, поэт. Отец — родом из эстонских крестьян, был театральным оркестрантом, затем придворным служителем. Мать — из обедневшего аристократического рода.

Ш. вошел в историю русской литературы как достаточно скромный в своих идейно-эстетических возможностях труженик-литератор, подвижник-публицист, пользовавшийся тем не менее горячей симпатией и признательностью современного ему массового демократического читателя России. Декларативность, книжность, схематизм, откровенное морализаторство предопределили резкое снижение интереса к романам и повестям Ш. в XX в.

---

Она разсмѣялась и начала шутливо разсказывать о своихъ переговорахъ съ Рябушкинымъ. Отъ ея наблюдательнаго взгляда не ускользнула ни одна мелочь. Она очень комично передала и его фразу о томъ, что ему все равно, какъ получать жалованье, и его страхъ, когда она рѣшила давать ему жалованье по третямъ, не прибавивъ при этомъ слова: «впередъ». Софья смѣялась.

— Совсѣмъ еще зеленый, закончила княжна. — Только бурсы на немъ много налипло. Ты его, Сонька, возьми въ руки и отмой, непремѣнно отмой!

И дѣйствительно, Софья занялась «отмываньемъ» его. Съ нею онъ сошелся сразу, безъ церемоній, безъ недомолвокъ, какъ съ равною себѣ. Она тоже не стѣснялась съ нимъ и относилась къ нему съ фамильярностью старой няньки или старой ключницы, наставляющей молодого человѣка. Много она уже видѣла на своемъ вѣку такихъ-го «поповичей неотесанныхъ», какъ она выражалась, и особенно церемониться съ ними не видѣла надобности. «Тоже не въ барскихъ покояхъ, а у насъ въ людскихъ да въ дѣвичьихъ пороги обивали», говорила она про людей этого сорта.

Какъ-то онъ, осматривая комнатныя украшенія въ Сансуси, замѣтилъ Софьѣ:

— И деньжищъ-же, должно быть, много даромъ ухлопалъ князь на эти затѣи, благо деньги-то дешево отъ мужиковъ доставались!

— Ну да, батюшка, и у васъ, вѣрно, ихъ много, что вы ихъ зря разбрасысать научились, сказала Софья.

— Я? Съ чего это вы взяли? удивился озадаченный Петръ Ивановичъ.

— А если-бы мало было, такъ берегли-бы ихъ на дѣло, сказала Софья. — А то такъ изводите!

— Что вы городите чепуху! воскликнулъ Петръ Ивановичъ.

— Не чепуху, а правду говорю, сказала Софья. — Вонъ у васъ бѣлье-то прохудилось…

— А! Это вы изволите подтрунивать надъ бѣдностью моего туалета, сказалъ Петръ Ивановичъ, смѣясь.

— Нѣтъ, не подтруниваю, а сержусь на васъ! сказала Софья. — Если-бы вы деньги-то берегли да цѣну имъ знали, вы-бы и сказали: «Софья Ивановна, пересмотрите мое бѣлье да зашейте маленькія дырочки, чтобы изъ нихъ большихъ не сдѣлалось, а то мнѣ новыя сорочки покупать придется, капиталовъ-же на это лишнихъ не припасено». Такъ нѣтъ, рвете себѣ сорочки; изорву, молъ, не велика важность, новыя куплю, намъ деньги ни почемъ.

— Ну, это не оттого, что деньгами я сорить привыкъ, а отъ несообразительности, улыбнулся Петръ Ивановичъ.

— А простыню вчера тоже, поди, отъ несообразительности сожгли папиросой? спросила Софья.

— А это отъ неосторожности, съ комической внушительностью пояснилъ Петръ Ивановичъ. — А ужь вы-то, я думаю, бранили меня, бранили, когда вамъ объ этомъ доложили?

— Бранила, бранила и еще бранить буду! сказала Софья.

Она опустила свое шитье и сложила на колѣняхъ руки.

Петръ Ивановичъ сидѣлъ противъ нея, облокотившись руками въ колѣни и опустивъ на ладони подбородокъ. Оба они смотрѣли другъ на друга вполнѣ дружески и говорили совершенно спокойно.

— Отчего-же вы прожгли простыню-то? спросила Софья.

— Папиросу курилъ въ постели и задремалъ съ нею, отвѣтилъ точно на допросѣ Петръ Ивановичъ.

— А пепельницы развѣ нѣтъ въ комнатѣ? допрашивала Софья.

— Въ комнатѣ есть, а на постели не было, такъ-же пояснилъ онъ.

— А взять нельзя было? продолжала допрашивать она. — Развѣ это порядокъ? Лѣнь сдѣлать все, какъ слѣдуетъ, вотъ вещи и портите!

— Ужь очень вамъ жаль этой простыни? проговорилъ Петръ Ивановичъ съ улыбкой.

— Не простыни жаль, а васъ жаль! сказала Софья. — Вѣдь если вы всю жизнь такъ жить будете, такъ весь вѣкъ только и будете добро даромъ изводить. Польза-то отъ этого кому? Купцамъ развѣ благодѣтельствовать хотите: я, молъ, добро изводить буду, а они пусть, молъ, больше продаютъ. Такъ этакъ-то вонъ у насъ одинъ сынъ откупщика прямо бумажки жегъ: возьметъ это деньги, свернетъ въ трубочку да папиросы и закуриваетъ. Хорошо? И капиталы у васъ, что-ли, наслѣдственные есть, что сегодня сорочку отмызгать въ тряпки можете, завтра простыню папиросами сжечь, тамъ галстухъ на полу гдѣ-нибудь вывалять, какъ тряпку, а потомъ на шею одѣть…

Петръ Ивановичъ расхохотался звонкимъ молодымъ смѣхомъ.

— И галстуха не забыли? воскликнулъ онъ. — Всѣ грѣхи припомнили.

— Да какъ-же не припомнить! сказала Софья. — Намедни прихожу къ вамъ, а вы мечетесь по комнатѣ. «Что, говорю, стряслось?» «Галстухъ, отвѣчаете, проклятый, затерялся, полчаса не могу найдти!» Стала искать, а онъ подъ кроватью валяется. Нашли для него мѣсто!

— Грѣхи, грѣхи все, Софья Ивановна! шутливо проговорилъ Петръ Ивановичъ, едва сдерживая свой смѣхъ.

— Да грѣхи и есть! подтвердила она серьезно. — Не пріучили васъ съ дѣтства-то къ акуратности, къ опрятности да къ порядку, вотъ вы и вышли лодыремъ. Ей Богу! Вѣдь вотъ будете своимъ домомъ жить, женитесь, такъ жена да прислуга наплачутся съ вами. Хуже чѣмъ за самыми важными господами ходить за вами придется.

— Ну, ужь будто и такъ! смѣялся Петръ Ивановичъ.

— Да это вѣрно! утвердительно сказала Софья. — Или ходи да прибирай за вами, или въ грязи потонете да оборванцемъ ходить будете. И какъ это вамъ самимъ не надоѣстъ каждый день то то, то другое искать: сегодня карандашъ завалился куда-то, завтра книгу чуть не въ грязномъ бѣльѣ искать будете; а тамъ, глядишь, въ стаканъ воды нальете, а въ немъ пепелъ да окурки отъ папиросъ валяются…

— Совсѣмъ, значитъ, мужикъ неумытый? сказалъ Петръ Ивановичъ.

Софья вдругъ загорячилась.

— Ну, вы съ мужиками-то не ровняйтесь! проговорила она. — Это напрасно! Много ихъ есть такихъ-то неотесовъ, что хуже свиней живутъ, такъ за это ихъ хвалить нечего да и говорить то, судя по нимъ, нельзя, что весь народъ такъ живетъ. Вы вонъ посмотрите, какъ многіе малороссы живутъ — любо-дорого: и чистота, и порядокъ, и хатка, какъ игрушечка, бѣлая. Тоже вонъ къ молоканамъ загляните: и чистоплотный, и степенный народъ. А то-же вѣдь мужики, чай, не изъ князей вышли, не за мамушками и нянюшками росли. Да вонъ у меня сестра и по сю пору здѣсь живетъ, за мужикомъ замужемъ, а взгляните, какъ въ избѣ-то у нея все ведется, какъ дѣти ходятъ — у просвирни, когда просфоры печетъ, поди, чистоты меньше… Нѣтъ, вы поприглядитесь да поприслушайтесь, такъ и не станете хвастать, что на мужика своимъ разгильдяйствомъ похожи: мужикъ мужику рознь, а на самаго лядащаго изъ нихъ походить тоже небольшая честь.

Петръ Ивановичъ молча слушалъ ее и любовался оживленіемъ симпатичной ему женщины. Онъ уже узналъ, что Софья, какъ это ни казалось странно, всегда волновалась и горячилась, какъ только заходила рѣчь о важныхъ господахъ или о простомъ народѣ: обидѣть въ разговорѣ важныхъ баръ или простыхъ мужиковъ значило вызвать цѣлую бурю со стороны этой старой служанки.

— Нѣтъ, все это оттого, что домовитости въ васъ нѣтъ, спустя минуту, продолжала Софья, — въ семьѣ вы, видно, не жили, горя съ ней не испытали…

— Ну, можетъ быть, горя-то и хватилъ на свою долю, вставилъ Петръ Ивановичъ.

— Это вы про то, что въ бурсѣ-то васъ сѣкли? засмѣялась Софья. — Такъ это горе до первыхъ новыхъ вѣниковъ зажило. Нѣтъ, голубчикъ мой Петръ Ивановичъ, не это горе осторожнымъ, домовитымъ да осмотрительнымъ дѣлаетъ, а то горе, когда въ семьѣ хлѣба мало да когда человѣкъ пріучается не крошить его даромъ да по полу не раскидывать. Вотъ вы, поди, знаете, что люди простые говорятъ дѣтямъ: «хлѣбъ даръ Божій, его грѣхъ на полъ бросать». Ну, такъ вотъ эту самую поговорку-то, вѣрно, тогда люди и придумали, когда хлѣбъ у нихъ былъ на исходѣ.

Петръ Ивановичъ не спускалъ съ Софьи глазъ, сдѣлавшихся такими задумчивыми и ласковыми, какими они не часто бывали у него. Его и подкупалъ, и удивлялъ здравый смыслъ этого простого человѣка.

— Вы забыли, видно, Софья Ивановна, что и я бѣдной матери сынъ, замѣтилъ онъ.

— Да только не у нея вы выросли; сами-же говорили, что она по людямъ жила, чтобы васъ поднять на ноги, сказала Софья. — Вотъ васъ и не научили крошекъ хлѣбныхъ на полъ не сорить… Да такъ-то и во всемъ, въ бѣдной да въ хорошей семьѣ человѣкъ заботливымъ да болѣющимъ о всякомъ добрѣ дѣлается, продолжала она развивать свою мысль. — Лоскуточекъ найдетъ — спрячетъ, наберется ихъ много, глядишь, и одѣяло вышло. Пришелъ домой — хорошую одежду снялъ да затрапезную надѣлъ, чтобы на работѣ даромъ не драть того, что не легко досталось. Вы вонъ пройдитесь по деревнѣ: богатую семью отъ бѣдной не сразу отличите, потому иная семья въ грязи тонетъ, а деньги въ кубышку прячетъ; хорошую-же, согласную семью сейчасъ отличите отъ дурной да несогласной: у первой и порядокъ есть, и дѣти умыты да причесаны, а во второй…

— Окурки папиросъ въ стаканы кладутъ? шутливо перебилъ ее Петръ Ивановичъ съ добродушной улыбкой.

— Ну, хоть и не это, а похоже на то, съ такой-же улыбкой согласилась Софья, складывая работу и поднимаясь съ мѣста. — Опять я заболталась съ вами, а все потому что учить васъ много — охъ, какъ много! — надо! Вотъ маменькѣ отпишите, что нашлась, молъ, здѣсь опекунша и наставница непрошенная для васъ…