Анатолий Приставкин - Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца

• Название: Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца
• Автор: Анатолий Приставкин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-386-07865-2

Роковые сороковые. Годы войны. Трагичная и правдивая история детей, чьи родители были уничтожены в годы сталинских репрессий. Спецрежимный детдом, в котором живут «кукушата», ничем не отличается от зоны лагерной – никому не нужные, заброшенные, не знающие ни роду ни племени, оборванцы поднимают бунт, чтобы ценой своих непрожитых жизней, отомстить за смерть своего товарища…

«А ведь мы тоже народ, нас мильоны, бросовых… Мы выросли в поле не сами, до нас срезали головки полнозрелым колоскам… А мы, по какому-то году самосев, взошли, никем не ожидаемые и не желанные, как память, как укор о том злодействе до нас, о котором мы сами не могли помнить. Это память в самом нашем происхождении…

У кого родители в лагерях, у кого на фронте, а иные как крошки от стола еще от того пира, который устроили при раскулачивании в тридцатом… Так кто мы? Какой национальности и веры? Кому мы должны платить за наши разбитые, разваленные, скомканные жизни?.. И если не жалобное письмо (песнь) для успокоения собственного сердца самому товарищу Сталину, то хоть вопросы к нему…»

---

Что это означает, мы поперву и не поняли.

Хоть шефы и оказались солидные, нам директор опосля объяснил. Был начальник поселковой милиции по кличке Наполеончик, которого мы и без Чушки знали, что вся его легавая милиция – три с половиной инвалида! Был и наш директор школы, который в классе историю читает, мы его Ужом зовем. А на самом деле зовут его Иван Иваныч Сатеев. Был еще со станции начальник, который на наших девочек заглядывался, Козлов, и был редактор газеты «Красный паровоз», эту газету очень даже мы любили, она на курево шла. Чушка ее в кабинете у себя хранил и читал лишь вслух и лишь сам, даже Тусе не доверял читать. Был начальник ОРСа, круглый, щекастый, его звали Витя Помидор, который нас якобы снабжал, а он, конечно, не снабжал, а обирал, как ему и положено было, и еще один от поселкового совета, и артели инвалидов, и швейной фабрики.

Я только заметил, что встали они так, чтобы не прикасаться к нашим вещам, и к стенам, и к стульям, чтобы невзначай не набрать насекомых.

Да это не только я заметил, но и другие Кукушата, а Бесик, сидевший впереди, не будь дурак, когда понял, что жратвой пока не пахнет, даже нашим собственным ужином, стал громко чесаться и так шумно под боком скрести, что гости вдруг заторопились домой.

Чушка не допер, пытался их удержать. Он по этому случаю нацепил ворованные золотые очки и сказал, что шефство – дело серьезное, потому что общественность, которая к нам пришла, хочет превратить наш «спец» из гнезда воровского, сомнительной репутации и преступного по своей сущности и, по общему мнению, просто разбойного, в пролетарскую рабочую ячейку, глубоко трудовую и потому социалистическую. На первый случай, значит, будем мы коллективно на личных хозяйствах названных товарищей шефов помогать, куры там, козы, свиньи опять же… Тут при родном-то словце наш Чушка весь засветился, и очки у него торжественно заблестели.

– А когда же пожрать будет? – спросил Бесик.

– Вы у меня, знаете, где сидите с вашей прожорливостью? – и Чушка показал на свой загривок.

Потом посмотрел на шефов, которые ему осторожно улыбались, и рассказал анекдотец. Про то, как человек с портфелем пришел в магазин, отоварился на целый месяц, ну, хлебом, крупой, селедкой… А потом открыл портфель и стал туда забрасывать свой продукт, а оттуда лишь чавканье раздается, да громкое, прям на весь магазин! Люди из очереди удивились, окружили человека, спрашивают: «А кто это у вас живет там, в портфеле?» А человек отвечает: «Сам не знаю, кто там живет… Но жрет здорово!..»

И Чушка захохотал, довольный своим рассказом. И шефы стали дыбиться, они сразу поняли, что это мы, которые из «спеца», сидим на загривке у директора, то есть в его портфеле, и хоть мы неизвестно кто, но «жрем здорово». Так надо было этот Чушкин юмор понимать.

А мы все, Кукушата да и остальные из «спеца», сообразив наконец, что дело идет о работе, стали вслед за Бесиком громко чесаться, а иные потряхивали своей одеждой или даже выискивали какую-нибудь вошь, демонстрируя ее и беря на зуб и пристукивая снизу по челюсти рукой.

Поселковое начальство смылось, как говорят, смотало удочки, а шефство с этого дня началось.

7

Сегодня всех Кукушат послали работать к директору школы, которого в поселке зовут Иван Иванович, а мы так просто Уж. И стихи про него сочинены, уж не знаю кем. «Наш Уж – историк к тому ж».

Отчего именно Уж, мы не знаем, это до нас прозвано. Может, оттого, что весь он длинный и нескладный, как глиста. Но некоторые утверждают, что он неистовый рыболов и обожает уженье. Но тогда при чем тут кличка?

История, которую он у нас ведет, странная, судя по всему, он ее терпеть не может. И кое-как отбарабанив текст о крепостных, реформах и прочем, он открывает свою главную в жизни книгу Сабанеева о рыбах и зачитывает нам наиболее захватывающие места о ловле угрей, лещей и окуней.

Один раз я его спросил:

– Иван Иваныч, а кто такой Навуходоносор?

– Кто-кто? – спросил он почему-то, ужимаясь на своем стуле.

– Ну, этот царь, который халдеями правил… Он евреев на сорок лет переселил целым народом… У него все народы каналы строили, ну как у нас Беломорканал… Он их подальше в пустыню, в лагеря сажал… А в городе он себе памятников наставил…

Мне показалось, что Уж от таких моих слов совсем под стол сполз. Откуда-то снизу до меня донеслось:

– Этого не было.

Я удивился, потому что в моей книжке, которая «История», это все было.

– А что же было? – спросил тогда я.

– Ничего не было, – быстро ответил он, впиваясь, как в спасителя, в толстенного Сабанеева. – Вот что было, – произнес он, задыхаясь, и открыл книгу. – Здесь красота, здесь поэзия! А тебе известно, Кукушкин, что среди преступников, как утверждает милиция, не встречается любителей рыбной ловли?

Кукушкиным он называл меня безошибочно лишь потому, что он всех из «спеца» на всякий случай так зовет. Легче запомнить.

– Это Наполеончик так утверждает? – спросил Мотя. – Так он и сам не ловит! Значит ли, что он жулик?

– Ну, я же этого не говорил, – мрачно отказывался Уж, демонстрируя тем самым свое явное отрицательное отношение к своему ближайшему соседу по дому.

А Бесик весело добавил:

– Он ловит… Только в мутной водичке нашего брата!

– А у Навуходоносора так прямо убивали, и все тут, – сказал я. – Да он и сам это любил делать, особенно выкалывать глаза! Как говорят, удовольствие получал!

– Ну да! Правда? – спросил Мотя.

– Этого не было! – быстро произнес Уж.

И весь класс завопил:

– А что же было?

– Да ничего не было, – сказал, успокаиваясь, Уж и, вызвав к доске Мотю, попросил его почитать вслух главу Сабанеева о лещах.

При этом он от счастья зажмурил глаза и, вздыхая, произнес:

– Моя бы воля, так я бы вам всем в вашем «спеце» по удочке в руку и на речку, чтобы в жуликов совсем не превратились… Вот будет моя очередь, так и сделаю… В порядке шефства заставлю удить!

Только на этот раз удить не пришлось, и все потому, что Уж у завезли дрова. Ну, то есть их завезли не одному Ужу, но и Наполеончику, и такая история вышла…

Наполеончик, как ему и полагалось, сообразил первый, что к чему, и, вызвав нас для шефства, с нашей помощью перетащил дрова к своему забору. Эти два правила математики: отнять да разделить – у легавых прямо-таки в крови! Вот у кого «спецам» поучиться! Но Уж, не будь дураком, вызвал нас, в свою очередь, и приказал все дрова перетащить от забора Наполеончика к своему падающему забору. Благодаря дровам он и не упал. И хоть жена Наполеончика Сильва честила нас на чем свет стоит, обзывая и разбойниками, и грабителями, мы добросовестно, как Тимур и его команда, все, что от нас требовали, выполнили.

На прошлой неделе Наполеончик нам снова приказал водворить дрова на старое место. Уж, на свое несчастье, был в это время на рыбалке. Мы дрова перетащили и даже начали пилить, но пошел дождь, и дрова так и остались мокнуть на улице.

Теперь нас призывал Уж, и мы сразу поняли, какую работу нам придется сегодня выполнять. Мы хором заорали: «На дворе трава, на траве непонятно чьи дрова!» Когда мы, подобно Тимуру и его команде, пришли к дому директора школы, то застали необыкновенную картину. У забора прямо на дровах стоял в позе полководца наш Наполеончик и молча смотрел, как мы направляемся к дровам. Уж стоял у своей очень ободранной, никогда не закрывающейся калитки и кричал нам:

– Берите, берите, не бойтесь… Это дрова мои, и я за них отвечаю.

Наполеончик был в галифе и нижней белой рубахе, но кителя с погонами он не надел. Глядя на нас, а не на директора, он произнес громко:

– Вы что же думаете, я разрешу вам стащить мои дрова? Да я акт составлю и привлеку всех вас как хулиганов к ответственности.

– Он составит, – сказала его дородная молодая жена Сильва, а сын Карасик из-за спины показал нам язык.

– Не составит, не составит… – произнес Уж убежденно. – Он не имеет права вам угрожать.

– А вот и составит, – ответила жена Наполеончика.

– Сегодня вы у меня шефствуете, – сказал директор. – И я велю вам перетащить мои дрова к моему забору.

– Их заберут в милицию, – сказала жена Наполеончика. – Вы этого хотите?

– Ну, смотрите, – сказал нам директор. – При вашей безграмотности я вас в школе держать не буду. А я-то еще хотел из вас честных людей сделать!

Мы, все Кукушата, стояли между двумя калитками и слушали, как хозяева переругиваются. Жена Наполеончика, а потом и он сам начали кричать на директора, что он голодранец и пусторукий хозяин, даже грядки у себя не мог вскопать, куда ему еще чужие дрова. Коль ничего своего нет, так и дрова не помогут. А директор уныло, но без пауз долдонил о своем праве иметь по разнарядке поссовета дрова, и от тех дров он не отступится, даже если начальник милиции приведет сюда весь свой конвой и заключит его в тюрьму.

– Сажай! – кричал он и выставлял две руки вперед, показывая: вот он готов, чтобы на них надели наручники. – Веди меня на каторгу под кандальный звон… Но я и там скажу, что дрова были мои… Только мои… И я их лучше спалю тут на улице, но никому не отдам.