Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник)

• Название: Синдром пьяного сердца (сборник)
• Автор: Анатолий Приставкин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-386-08148-5

Анатолий Приставкин был настоящим профессионалом, мастером слова, по признанию многих, вся его проза написана с высочайшей мерой достоверности. Он был и, безусловно, остается живым голосом своего времени… нашего времени…

В документально-биографических новеллах «Синдром пьяного сердца» автор вспоминает о встреченных на «винной дороге» Юрии Казакове, Адольфе Шапиро, Алесе Адамовиче, Алексее Каплере и многих других. В книгу также вошла одна из его последних повестей – «Золотой палач».

«И когда о России говорят, что у нее „синдром пьяного сердца“, это ведь тоже правда. Хотя я не уверен, что могу объяснить, что это такое.

Поголовная беспробудная пьянка?

Наверное.

Неудержимое влечение населения, от мала до велика, к бутылке спиртного?

И это. Это тоже есть.

И тяжкое похмелье, заканчивающееся новой, еще более яростной и беспросветной поддачей? Угореловкой?

Чистая правда.

Но ведь есть какие-то странные просветы между гибельным падением: и чувство вины, перед всеми и собой, чувство покаяния, искреннего, на грани отчаяния и надежды, и провидческого, иначе не скажешь, ощущения этого мира, который еще жальче, чем себя, потому что и он, он тоже катится в пропасть… Отсюда всепрощение и желание отдать последнее, хотя его осталось не так уж много.

Словом, синдром пьяного, но – сердца!»

Анатолий Приставкин

---

– Но почему добрее?

– Потому что другие, – говорит она. – Я так чувствую.

В дорожном дневнике, который взялся вести Георгий, появляется запись: «Каждый вечер, приняв по рюмке, смотрим на небо и ждем пришельцев… А их почему-то все нет и нет».

Люся худенькая, смуглая, экспансивная. Главная ее черта – справедливость. Но она не верит в справедливость других. Да и жизнь у нее была несладкой. Родилась в деревне, закончила школу «Культпросветработы», там, в клубике, и работала, пока не познакомилась с вернувшимся на родину морячком Борисом.

Ну а тот вообще из раскулаченной семьи, лет с десяти при деле, чтобы помочь матери с малышами, с двенадцати на заготовке леса («трудовой фронт»), а с семнадцати – на войне. Он попал на флот в самом конце войны, в сорок четвертом, и этим ребятишкам, двадцать седьмого года рождения, выпало отбарабанить, кто помнит, шесть или семь лет службы…

А когда появился у нас в лаборатории, был без образования, без дома, без какой-либо опоры в жизни.

Но с крепкой крестьянской закваской, которая не давала ему спиться и пропасть.

– Две деревни до войны были рядом, – рассказывает он. – У соседей в председателях дошлый мужик – и властей умаслил, и хозяйство спас. А в нашей – отец мой, во всем непослушный, скрутили его – да в Сибирь… Отца-то сослали, а нас семеро, мал мала меньше, в холодной избе. И все мы, от двух до десяти, враги народа. А когда отец вернулся, я уже на войне был. Так и не свиделись: он помер – спился… Пошел я искать могилу, а мне говорят: знает, мол, Сенька, что при церкви был. Ты ему водяры бутылку, он и укажет.

Пошел к Сеньке, бутылек на стол, а он стакан принял, потом голову руками зажал и стал вспоминать. Еще принял стакан, вздохнул и говорит: «Найди старый камень, там торчит, отсчитай десять шагов в сторону церкви и три шага вправо… найдешь!»

Пошел, отсчитал, бурьян разрыл, а там камень с нашей фамилией. Сел я и говорю: «Здравствуй, отец… Это я, Борька, к тебе пришел».

Посидел, поплакал, а потом Сенька подвалил, с ним вдвоем выпили за упокой его души…

Пошел Борис в седьмой класс, хоть был переросток. Потом в техникум – мы с ним один и тот же авиационный техникум заканчивали, – а потом в институт… И так до ведущего инженера, изобретателя… Автора научных книжек по радиотехнике…

А уж сколько они помыкались с Люсей, пока получили коммуналку, – детективная история…

В нашем путешествии Люся занята больше небом, чем землей, а Борис суетится по хозяйству, колечко остается невостребованным, его даже нечаянно втаптывают в землю. И каждый раз Георгий произносит с огорчением:

– Не видят… Представляешь? Может, им прямо на пенек положить?

Я сочувствую Георгию, но предлагаю потерпеть. Дорога-то длинная, когда-нибудь ахнут…

– Пока только я ахаю, – жалуется он.

В Закарпатье нас преследуют дожди. Тучи, как дырявые мешки, цепляются за крышу машины, за верхушки деревьев, кустов, пропитанных холодной влагой.

Уже и прислониться на ночь некуда; ни на лужок, ни даже на обочину не съехать, тут же увязнешь… Колесим среди лесистых, потемневших под дождем взгорий, сперва в сумерках, потом во мраке, и не видим местечка, где можно было бы приткнуться.

– Только не гоните, – стонет за спиной Люся. – Был у нас один, в темноте гонял… А на обочине трактор… Без света…

За полночь, отчаявшись, мы обнаруживаем узкоколейку, а через нее переезд, но, правда, дороги за переездом почему-то нет.

Будочка, нежилая, под горкой, и далее – ничего.

Это нам сперва показалось, что ничего нет, да и выбора у нас тоже нет. Падаем от усталости, и Георгий даже не вспоминает о кольце.

Отказавшись от привычного ужина, мы натаскиваем травы и ставим палатку. Борис отзывает меня в сторону и шепчет, тыча пальцем за спину, что под боком-то, несколько метров всего… кладбище… Он собирал бурьян и наткнулся на могилу…

– Как бы Люська не узнала, – говорит с тревогой. – Она кладбища не перенесет!

Тьма сгущается, а дождь льет сильней. Хоть мы не из пугливых, но спим беспокойно: открытая площадка и это кладбище… Неужто во всем Закарпатье нет для ночевки места, кроме одинокого кладбища? А где же водопад Еремчи? Где Телецкое озеро? Где солнечный юг, на который мы так стремились?

К рассвету дождь стихает. Я и Георгий выползаем первыми и босиком по травянистому склону поднимаемся на горку, находим старый заброшенный сад, усыпанный яблоками. Плоды так себе, кисловатые, но мы с удовольствием грызем, а Георгий приступает к очередным кавер зам, пытаясь приспособить колечко возле автомашины.

Утром за завтраком открываем остальным тайну стоянки, и Георгий тут же восклицает:

– Ах, вот в чем дело!.. – И с самым серьезным видом повествует, как поднялся ночью по надобности, а тут кто-то из-за будки – в белом… Придвинулся вплотную и глухо так спрашивает: «Как у вас с погодкой?» – «Да льет, – отвечает невозмутимый Георгий. – Сплошь дожди…» На что этот, который в белом, утробным голосом произносит: «Нас тоже залило… Ну как после этого жить?!»

– Так и сказал? – ахает Люся. – Как жить? Я бы умерла от страха!

Садовников продолжает:

– Еще пожаловался на сырость. Кости, мол, ломит. Вот мучаюсь, хожу, хоть бы рюмашку пропустить…

– Ну дал бы отхлебнуть из корыта!

– Да мне не жалко… – Георгий пожимает плечами. – Но отвернулся, понимаешь, хвать, а он будто сквозь землю…

Мы покидаем неуютную стоянку, и Георгий шепчет мне на ухо, что колечко-то опять не увидели… Прям у колеса! Ну где еще класть?

– Только не гнать, – бодро кричит Люся из своего уголка. – В газете вон пишут, в горах занесло «Москвич» по мокроте да прямо в пропасть…

Погода прояснела, голубыми просветами-озерцами открылось небо, и машина, как добрая лошадка, почувствовавшая настроение седока, побежала резвей.

Съезжаем с гор в долину и где-то в Молдавии, миновав пограничный столбик, делаем остановку в дубравнике. Сегодня день моего рождения, и мы решаем не торопиться. Люся готовит свое коронное блюдо: капусту с мясом, а Борис ей помогает.

Меня же, в честь такого дня, освобождают от работы, и я ухожу побродить по лесу, солнечному, просторному, как храм.

Вековые дубы мощно подпирают синее небо, в Молдавии оно почему-то особенно синее, а высокая зелень не мешает видеть все окрест – и дальние и ближние буровато-зеленые поля, и шоссе, сизой полоской прорезающее нагретое солнцем пространство.

Возвращаясь, вижу: Люся и Борис возятся у стола, готовят в четыре руки свое фирменное блюдо, а спиной к ним, тут же рядом, Георгий приспосабливает «золотое» колечко – прямо на пеньке.

Пристроит, посмотрит и так и эдак и на расстоянии, чуть не сталкиваясь с Борисом, отскочит, снова переложит, чтобы лучше поблескивало…

Розыгрыш – это искусство.

Однажды мой приятель в техникуме прибил у соседнего курса галоши гвоздями к полу. А в ту пору мы, кроме, пожалуй, сапог, все носили галоши и оставляли в раздевалке. Три десятка пар сверкающих черным глянцем галош… Поздно, все торопятся на электричку и, не нагибаясь, всовывают ноги в галоши, чтоб скорей бежать… А галоши-то как приклеенные…

Но за это и поплатились: их главный заводила Ильин запер на замок все наши пальто, соединив между собой через пуговичные петли. Заглянул к нам в аудиторию, спросил, поднимая над головой ключ: «Кто потерял?» Сосчитал до трех и швырнул с четвертого этажа. Когда после занятий бросились в раздевалку, все пальто заперты… А ключ за окошком, но разве впотьмах найдешь!

Георгий – флегматик, рассказывает он о себе в несколько замедленном тоне… Сирота, воспитывался в суворовском училище. Училище попалось удачное, над ним шефствовали почему-то евреи Мексики.

Обучали светским манерам, даже музыке. При полном отсутствии слуха Георгий ежедневно мучил скрипку, которую с тех пор не может слышать. После университета преподавал в вечерней школе в Краснодаре историю… Об этом в его фильме «Большая перемена».

Комнату, первую в жизни, получил довольно поздно, в деревянном домике на окраине, собрал дружков и объявил, что с этого момента у него в шкафчике – и показал: вот в этом – будет стоять для гостей бутылка коньяку. «Вы проходите, скажем, мимо, захотите узнать, как я поживаю… А тут вам с порога – рюмочку…»

Новоселье закончилось под утро, все разошлись, и Георгий собирался вздремнуть, а тут стук в дверь. Смотрит, Эдик. «Здравствуй, – говорит, – Жора, как поживаешь?»

Георгий удивился: расстались-то час назад. Но Эдик еще добавил, что шел мимо, решил вот зайти, узнать. Как он, значит, поживает…

И при этом выразительно смотрит на заветный шкафчик, где бутылочка для друзей.

Георгий, верный своему слову, как полагалось, извлек коньяк, налил рюмочку, вторую… В общем, бутылочку они всю укокошили.

А на следующее утро повторилось сначала. Постучал Эдик. «Здравствуй, Жора, – сказал, – вот шел мимо, решил узнать, как ты поживаешь?»