Николай Белоус - Флотские будни

• Название: Флотские будни
• Автор: Николай Белоус
• Издательство: Советский воин
• Жанр: Эссе
• Год: 1962

СОДЕРЖАНИЕ:  Впереди пограничных застав.  Разведчик морских глубин.  У послушного руля.  Счастливого плавания!

---

— Будем знакомиться, — говорит мичман. — Иван Тарасович Голиков.

Костя рассказывает о себе: образование семь классов, окончил школу механизаторов, работал на целине трактористом и комбайнером. Там в кандидаты партии вступил, там наградили медалью «За трудовую доблесть». А теперь вот на флоте... Костя чуть-чуть

нахмурился при этих словах, взгляд серых глаз его потускнел.

Морская служба у молодого целинника началась плохо. В учебном отряде определили его в радисты. С утра до позднего вечера, на занятиях и тренировках добросовестно просиживал он в классе за телеграфным ключом, старался принять все передачи. Но, несмотря на старания, во время очередной контрольной работы делал больше ошибок, чем все остальные.

Как-то старшина 2 статьи, только что назначенный инструктором смены, поднял над головой бланк Кости, испещренный красными пометками, и перед всем отделением сказал:

. — Стыдно, матрос Гордиенко. Всю смену назад тянете!

Это были для Кости тяжелые минуты. Кровь отлила от головы, рук, шеи. Ноги сделались непослушными. Во рту пересохло. Хотел сказать что-то — не смог. Произошло самое страшное, то, чего он боялся больше всего на свете, — его, коммуниста, упрекнули в том, что он плохо выполняет свой долг.

В совхозе ему всегда было ясно, что нужно делать и как. А здесь... Костя всеми силами души ненавидел «морзянку», которая никак ему не давалась. Ненавидел, но заставлял себя снова и снова надевать наушники, и брать в руки карандаш. Гордиенко не пропускал ни одной дополнительной тренировки. Больше того, он упросил своего друга Федора Кислицына, чтобы тот передавал ему тренировочный текст. И все равно ничего не помогало. Бланки принятых Костей «радиограмм» по-прежнему пестрели ошибками, исправленными красным карандашом. Наконец, у Кнс-8 лицына лопнуло терпение и он отказался заниматься с радистом-неудачником.

— Брось переживать, добродушным баском утешал Федя своего товарища. — Медведь на ухо наступил •— разве твоя это вина?

После Кислицына Костя нашел себе нового «тренера». Он по-прежнему изводил себя занятиями сверх вейкой нормы, но результаты оставались плачевными. Пошел, наконец, к командиру роты, попросил послать на самую трудную работу — кочегаром, водолазом, грузчиком. '

Офицер внимательно выслушал матроса, потом сел за ключ и, сказав: «Принимайте!», передал несколько «радиограмм». Под конец расспросил о работе в совхозе. И лишь после этого сказал:

— Вы еще станете хорошим радистом, мое вам слово. Что трудно дается — на всю жизнь закрепляется!

Станете радистом... А сколько будет длиться это проклятое отставание?

После беседы с командиром роты больше не упрекали матроса Гордиенко. Но от этого было еще больнее, еще тревожнее на душе. Пусть бы хоть говорили, что ты ничего не стоишь, а то молчат, отводят при встрече глаза. И не раз, отчитываясь перед собой за прошедший день, матрос откровенно признавался: «Эх ты, Константин Макарович. Просился в партию, клялся быть везде первым, выполнять программу н устав, а теперь никакой от тебя пользы».

Кое-как, по третьему разряду, окончил Гордиенко учебный отряд. И вот он на отдаленном посту. ■

Старый мичман слушал внимательно, а когда Гор-2 Зак 59

диен ко замолчал, покачал 'Неопределенно головой, затем взглянул на радиста прищуренными глазами.

— Для учебы у «ас «а посту обстановка не совсем подходящая...

— Не беспокойтесь, товарищ мичман,— сказал Костя упрямо. — Теперь-то я как раз и не собираюсь отступать. Здесь, на посту, и стану радистом первого класса!

Мичман недоверчиво улыбнулся.

— Здесь это будет во много раз труднее, чем в учебном отряде.

■— Ну что ж, думаю, все же одолею.

Голиков поднялся. Он больше не щурил глаза, не жевал кончик уса. Даже лучи морщинок, бегущих к вискам, распрямились.

— Вот это и хотелось услышать.

Трудно входить в новую семью, трудно начинать жизнь на новом месте. Непривычно было и на этой отполированной ветрами и непогодами скале, в этом бревенчатом домике, наполовину скрытом в искусственном гранитном котловане. До самых ближайших населенных пунктов — десятки и сотни километров через непроходимые горы и овраги безлюдной тундры. Каждый день с утра до вечера на утесе одни и те же лица, одни и те же голоса...

Письма в этот далекий уголок тундры приходят не скоро. Раз в месяц бывает оказия — буксир. Это в лучшем случае. Когда же разыграются зимние штормы— можно и целых три месяца просидеть без почты, ни одна живая душа не покажется вблизи неприветливых скал.

В первый же день обошел Костя окрестности своих «владений». Видел везде одно и то же — серый, ис-10 кусно отполированный гранит, у основания камней — мох. И только в одном месте, в трещине огромного валуна, приютилась открытая всем ветрам чахлая одинокая березка.

Костя осмотрел березку, потрогал ее искривленный, с утолщениями ствол. Ветки, словно суставы, пораженные ревматизмом. Землю из трещины почти полностью вымело ветрами. Непонятно, на чем еще держалось, чем питалось бедное растение? Заговорил об этом за ужином. Смуглый, со сросшимися у переносицы бровями Виталий Журавлев, зевнув, сказал угрюмо:

— Чудо природы!

Долго не мог уснуть Гордиенко в свою первую ночь на Гранитном Утесе—на одной из крайних точек нашей необъятной Отчизны. Вспоминал отца, мать, друзей — комсомольцев из целинного совхоза. Это они говорили Константину Гордиенко, рекомендуя его в кандидаты партии: «С тебя начнем, ты среди нас самый достойный». Как же снова найти себя, как стать достойным человеком и здесь, в воинском коллективе?

В семь утра новичок-радист вскочил, словно его кто толкнул в бок. Койка мичмана была пуста — поднялся, видно, на вышку. А все остальные спали. Отбросив одеяло, Костя сделал несколько энергичных движений руками и громко сказал:

— Подъем, ребята!

В комнате никто не шевельнулся. Только Журавлев неохотно открыл глаза:,

— Ты что, рехнулся?

— Распорядок есть распорядок, — ответил Гордиенко.— Для всех.

Он встал на табурет, открыл форточку, впустив в

комнату вместе со свежим воздухом запах, моря и рокот волн. Сделав физзарядку, растопил плиту, поставил на нее чайник. Затем надел наушники и включил радиоприемник. Рука проворно забегала по бумаге: радист, сокращая слова и. предложения, записывал последние известия — далекая Москва передавала обзор «Правды».

Завтрак прошел в молчании — матросы косо поглядывали на новичка, удивившего всех своим рвением в службе. Но Костя словно бы и не замечал этих взглядов. Коротко рассказал о событиях на Большой земле, а затем достал из вещевого мешка телеграфный ключ и наушники, полученные от командира роты в учебном отряде, и тут же начал монтировать приемо-передаточное устройство.

Мичман, заходивший несколько раз в комнату, придирчиво осматривал схему, вычерченную на листке, трогал пайку, приговаривал:

— Ну, давай, давай!

За час до обеда Гордиенко сел к столу, нажал несколько раз ключ, словно беря тон на клавишах, затем начал медленную, плавную передачу текста учебной радиограммы.

С тех пор так и повелось: три раза в день надевал Костя наушники. Один раз принимал циркулярную передачу по флоту — учебно-тренировочный текст для всех, радистов, а остальные два раза принимал радиограммы от мичмана, четырнадцать лет прослужив шето радистом на крейсере.

И что бы ни случалось на посту — дул ли ветер, от которого скрипел, шатаясь, весь домик, лил ли про л иеной дождь и вода, не успевая уходить из, котлована, затапливала «палубу» скромного матросского ] 2

жилья или если даже все, высыпав на утес, ожидали оказию с Большой земли, матрос Гордиенко начинал занятия точно в установленное время. Минута в минуту. Никогда не опаздывал. Вообще, был он человеком точным от побудки и до отбоя.

Журавлев посмеивался. «Ничего, — говорил он,— помордует себя еще немного, а потом бросит вырабатывать характер. Тоже еще, Алеша Птицын нашелся!»

Часто Костя тренировался па’вечерам. Все отдыхают, а он уединится и начинает: «ти-та-та». Тогда подходил к нему мичман и говорил:

-— Зачем мучаешь себя? Все в меру нужно, а то можно сорваться, дело свое возненавидеть...

Да, Костя чувствовал иногда, что до сих пор ненавидит проклятую «морзянку», голова от нее кругом идет. Может действительно надо в меру трениро-: ваться?

Постепенно у всех ребят, которые несли службу на посту, менялось отношение к Костиным тренировкам. Морякам начинали нравиться точность товарища, его упорство, его умение жертвовать всем во имя поставленной задачи. Даже признанный скептик сигнальщик Журавлев сказал однажды без своей обычной улыбки:

— А парень-то Костя — орех! Так, запросто, не раскусишь!