Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут

• Название: Те, кого мы любим - живут
• Автор: Виктор Шевелов
• Издательство: Картя Молдовеняскэ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

Книга включает лучшее произведение автора - роман "Те, кого мы любим, - живут", написанный в последние годы жизни, а также ряд повестей, рассказы для детей и юношества.

---

Родина! Колыбель моя! Не твое ли сердце бьется во мне? Не из твоей ли крови и плоти соткан весь я? Се­годня в мире — стужа, но ты так хочешь, и я выстою, выдержу, вынесу.

И когда песня смолкла, на смену ей пришли танцы, затем появился чтец. Саженным шагом он пересек сце­ну и бросил громовым голосом в потрясенную аудито­рию стихи Маяковского. Стоял высокий, широкоплечий солдат — Гражданин Советского Союза. Не залу — все­му миру бросал он с гордостью — Завидуйте!..

И вдруг (я даже не поверил) на сиену вышла Арина (то-то Звягинцев сегодня бросал многозначительные намеки!). Я не представлял, что будет она на сцене делать — танцевать, читать, петь? Я про нее ничего не знаю, — с угрызением совести отметил я и чувствовал, что волнуюсь за нее; кровь бросилась в лицо. Я боялся посредственности, которая всегда самонадеянна, и, не подозревая об этом, отдает себя на посрамление; я крас­нел, ненавидел себя, что не предостерег ее. За какие-то секунды пережил больше, чем другие переживают за год. Но едва Арина запела, я поймал себя на том, что она для меня — открытие. Слушаю с упоением. Сидя­щий рядом Калитин подтолкнул меня и шепнул: «Нет, брат, вы не стоите ее». Голос у Арины красивый и боль­шой. Я уже не видел ее, я слушал. И только спустя не­которое время, когда аплодисменты вновь и вновь вызы­вали ее, все понял, понял обаяние, секрет ее успеха. Она находилась во власти знаменитой Максаковой, копиро­вала ее жесты, пела ее песни, даже подчинила ей свой голос: нет, это не была посредственность! И если бы бы­ла полная самостоятельность, то Арина могла спорить со своей неповторимой учительницей.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил я у Калитина.

— Я радуюсь и ничего не хочу понимать.

— Какой же вы писатель, если не хотите понимать?

Какой же вы ценитель искусства, если все хоти­те понимать? — в тон мне ответил он, и мы оба рас­смеялись.

После праздничного вечера целая гурьба офицеров провожала Арину и Надю. Надя держалась около ме­ня, явно выказывая мне свое расположение. Она зави­довала успеху Арины и хотела чем-нибудь досадить ей. Калитин, видя, как Надя виснет у меня на руке, недо­уменно пожимал плечами. Втайне он уже любил эту девушку.

— Не слишком ли много вы сегодня дарите тепла одному человеку? — спросил он у нее.

— Мое тепло другого спалило бы, Метелину же это­го слишком мало. Вы плохо знаете своего друга, — от­шутилась она.

Арина метнула на меня острый как молния взгляд. Свое окружение — липнущих словно мухи к меду офи­церов — она не слушала. Оно буйно шумело, весело и раздольно смеялось, не скупилось на комплименты. Она шла, точно окаменев. У землянки, когда стали прощать­ся, улучив минуту, срывающимся голосом сказала мне:

— Я тебя совсем не люблю. А ее, — покосилась на Надю. — Ее... ненавижу! — И убежала в землянку.

Проснулся с тревожным и смутным чувством. Не. мо­гу объяснить себе, что бы это значило? Грезилось, что я что-то утратил, что-то внезапно оборвалось в жизни. Подступала к горлу щемящая тоска. Вчера я тоже был хорош хлюст! Уподобился Наде, хотел досадить Арине за ее тайну: Звягинцеву она сочла нужным открыться, даже петь со сиены, мне же — об этом ни слова. Но сегодня я раскаивался и жалел, что попался на удочку мелкой мстительности; жалкий и пустой человек!

Зазвонил телефон. Из штаба армии знакомый офи­цер, захлебываясь от радости, сообщил: «Едешь на уче­бу в военную академию. Магарыч с тебя!»

Я чуть не выронил трубку. Худшее, что могло слу­читься в моей судьбе, — это на всю жизнь сделаться солдатом.

— Не шути так зло!

— Жди приказа и собирай манатки!

Это было как обухом по голове. Пусть теперь мне скажут, что предчувствие — чепуха! Три дня кряду ныло в душе, сегодня — жгло. Одним росчерком чьего-то пера хоронились мои предположения, мечты, надежды. Об­лачить себя, не военного по нутру человека, в мундир — противоестественно. Пока это необходимо, мундир хоро­шо подогнан и отлично лежит на моих плечах, но сде­лай я из этого профессию — я окажусь преступником перед самим собою. И другое — уйти от Арины, утратить ее — значило убить в себе жизнь. Из глубины души поднялась тревога и боль. Если вчера я мог позволить шутку, разрешить Наде кокетничать со мной, то сегодня это было гадким, я был мерзок самому себе. Еще не до конца я верил, что с посылкой на учебу решено оконча­тельно, хотел надеяться на случайность. Но в армии при­каз есть приказ. И я бросился к Арине.

Полевая почта разместилась в большой землянке, не­далеко от штаба дивизии. Я пришел в самый разгар выдачи почтальонам корреспонденции. Арина, заметив меня, низко склонила голову над столом, всем видом говоря, что не хочет знать меня.

— Не надо, родная. Дело слишком серьезное.

Она подняла на меня широко раскрытые глаза.

— Вчера я думал, что могу шутить и даже обойтись без тебя, нынче — все это ложь. Потерять тебя, уйти от тебя, хотя бы на время, — это невозможно. Ты мне боль­ше, чем друг, больше, чем любовь, ты — жизнь! Это правда, Арина!

— Я дурно провела ночь. Я. знала — должно что-то случиться. Молчи, ничего не говори. Я не хотела тебя видеть. А сейчас боюсь, что так и случится, что я тебя никогда не буду видеть. Тебя переводят в другую часть? Я уеду с тобой.

— Посылают в академию, приказано собираться.

Арина отодвинула стопку писем. Стала зачем-то по­правлять волосы, опять переложила письма, словно они мешали ей, затем торопливо поднялась со стула, ушла за перегородку — в маленький тесный закоулок, служивший Арине и Наде местом для отдыха и сна. Я пошел вслед.

— Александр, — сказала она, — не могу. Зайди поз­же. Или лучше жди меня вечером у Варвары Алексан­дровны. Жди!

Я покинул почту. Обеспокоенное лицо Арины про­должало стоять перед глазами. Воздух дышал близо­стью зимы. Летели редкие белые мухи. Серая земля прихвачена морозом. В колесных вмятинах дороги хруп­кий ледок. «Я и Арина вчера были чужими, — ду­мал я. — Сегодня — роднее и ближе нет человека. Не­правда, что встретил ее недавно. Была другая жизнь и были мы, тысячелетия связывают нас, иначе не смогли бы за мгновение стать роднее и ближе, чем брат, сестра и даже мать». Воздух густел. Белым мухам стало тесно. Я прибавил шагу. Все притихло и присмирело. Зябко прятали под снегом броскую наготу красавицы ели. До­роги устилали ухабы и выбоины; мир застыл в непри­вычном, белом покое.

На попутной машине добрался до штаба армии. Здесь уже все было решено. Сочли без меня, что я ро­жден быть военным. Доказывать противное кому бы то ни было — труд бесполезный. Все поздравляют, радуют­ся за меня, даже мой непосредственный начальник с та­ким усердием тряс руку, что едва не оторвал ее. Он, как и остальные, уверен, что оказал мне добрую услугу.

— Теперь наверняка останешься жив, Метелин,— просто сказал полковник. — В рубашке родился. Я, пра­вда, доказывал, что ты нужен Родине здесь.

— Я предпочитаю быть здесь, — сказал я.

На широкий умный лоб полковника набежали мор­щины.

— Я понимаю вас, Метелин, вернее ваше доброе побуждение, — перешел он на «вы». — Но долг нас, сол­дат, обязывает беспрекословно исполнять любое пору­ченное нам дело, независимо от наших желаний. Армии нужны всесторонне грамотные, политически подкован­ные офицеры. Дураки войну не выиграют. Сегодня брю­хом не возьмешь. Поэтому готовьтесь, милок, в дорогу. Приказ будет подписан, видимо, завтра. Родине вы ну­жны там.

— Вчера, товарищ полковник, — возразил я, — как вы сами об этом сказали, вы утверждали, что Родине я нужен здесь. Вчера вы были больше правы. И по­звольте мне...

— Плохо, Метелин, когда о человеке не говорят и не спорят; значит, он — ни два, ни полтора, сыромятина,— прервал полковник. — Хорошо, что вы нужны. А где? Это уж не суть важно. Идите, — отпустил он меня.

Но я продолжал стоять на месте.

— Разрешите еще два слова? — спросил я. — Вам известно, товарищ полковник, что я был тяжело ранен?! И целесообразно ли готовить кадрового офицера из че­ловека, которого рано или поздно спишут в запас? Я счи­таю, что сегодня должен находиться там, где больше всего смогу принести пользы. Это очень важно для меня, важно, как сама жизнь. И я не могу не разделить ваших слов: оказаться ненужным — это не только тяжело...

Полковник смерил меня пристальным взглядом.

— По виду вы орел.

— Я чувствую себя настолько превосходно, чтобы честно выполнять то, что мне сегодня поручено, но не больше.

— Я не думаю, что вы паясничаете, старший лейте­нант.

— Я хочу быть нужным, товарищ полковник. Это искренне. Когда из штрафной роты я попал в госпиталь и когда после утраченной веры понял, что еще буду жить, я дал клятву — быть всегда нужным людям, из­брать в жизни роль, которую смогу лучшим образом исполнить. И прошу понять верно, академия — большое счастье, но оно не для меня.