Михаил Казовский - Евпраксия

• Название: Евпраксия
• Автор: Михаил Казовский
• Издательство: Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005

О жизни и судьбе Евпраксии, дочери великого киевского князя Всеволода Ярославича, ставшей германской императрицей Адельгейдой, рассказывает новый роман современного писателя М.Казовского.

---

— Это можно. Это ничего, им убить непросто, а пугнуть — пожалуй.

— Коли что случится, знай уж наперед: занесла на другого руку в виде обороны.

Преподобный перекрестился:

— Сохрани Господь. Может, обойдется.

Накануне ухода долго простояла под образами, осеняя себя крестами без счета. Всматривалась в лик Пресвятой Богородицы, освещаемый оранжевым пламенем лампадки. Пламя слегка подрагивало порою, и казалось, будто Дева Мария ей кивает. И Христос-младе-нец, воздевая руку с поднятыми средним и указательным пальцами, вроде совершает благословение. Ксюша произнесла: «Господи, спаси!» — и склонилась в земном поклоне. А потом быстро поднялась, оглядела келью — полный ли порядок? — мысленно прощаясь, словно уезжала надолго, и поспешно вышла, завернувшись в шерстяную накидку.

В Киев шла пешком. Вдоль Днепра на север, мимо Берестова и Владимирской горки, а затем налево, по Андреевскому спуску наверх, к Янчину монастырю. Небо было серое, тучи плавали низко, и казалось, природа хмурится, наблюдает с неодобрением за творящимися событиями, но не застит путь, не швыряет ветер и дождь в лицо, разрешает действовать на свое усмотрение.

Харя при ее появлении вышла из покоев, начала моргать часто-часто и трындеть вполголоса:

— Ох, какое счастье, что ты пришла! Мы уже не чаяли. Посчитали — не снизойдешь, не уважишь, не посетишь.

— Как сестрице-то — плохо, нет?

— Хуже не бывает. Обморок случился третьего дни, полетела с лестницы кубарем вниз, стукнулась головушкой. В чувство привели, слава Богу, но с тех пор лежит, временами впадает в небытие и не ест, не пьет.

— Лекарь посмотрел?

— Что он понимает! Из поляков — нехристь. Кровь пустил, и всё. Только денег взял за пустые хлопоты.

— Говоришь, что соборовалась?

— Да, решила. Ежели чего — Богу душу отдать благословленной. И с тобой, значит, попрощамшись.

— Ладно, я не против. — Впрочем, до конца Хари-тине не поверила.

В полутемной келье Янка лежала на обычной деревянной кровати без балдахина, под простым бурым одеялом из верблюжьей шерсти. Видеть ее без клобука было непривычно. У игуменьи оказались жидкие пепельные волосы: сразу не поймешь — то ли от природы такие, то ли поседевшие. Заострившийся нос выглядел крупнее обычного. Щеки провалились. Посмотрев на вошедшую грустными глазами, настоятельница сказала тихим голосом:

— Дождалась-таки... Проходи, Варвара, сядь у изголовья. Харитина, выйди и оставь нас наедине.

Поклонившись, келейница выскользнула за дверь.

Евпраксия опустилась на табуретку и впервые почувствовала жалость к сестре. Та была такая беспомощная, одинокая, неприкаянная, неуверенная в себе. У Опраксы даже ослабли пальцы, что сжимали деревянную рукоятку шила под накидкой. И спросила не без нотки участия:

— Как ты, матушка?

Та ответила с горьким вздохом:

— Умираю — видишь? И желаю с тобой простить-

ся. У меня из родных — только ты да брат, Мономах Володя. Но за ним посылать — далеко и хлопотно; недосуг ему. А с тобой же проще.

Сводная сестра возразила:

Может, не умрешь, погоди. Оклемаешься — встанешь.

— Нет, я чувствую. Силы угасают. Жить не хочется. Посему желаю попросить прощения за доставленные тебе в прошлом неприятности... Помню, увидав тебя в люльке в первый раз, сразу же подумала с болью в сердце: «Ах, как хороша! Ангел, а не крошка! И теперь отец будет уделять ей больше любви и ласки, чем другим своим детям, в том числе и мне». Так оно и вышло... К Хромоножке не ревновала, нет, — что с нее, убогой, возьмешь? А тебя терпеть не могла. За твою неземную красоту, за приветливость, ангельский характер. За твое раннее замужество... А когда ты вернулась из Германии, поякшавшись с христопродавцами, ненависть с презрением вспыхнули опять... И никак не могла с собой сладить...

— Это дьявол тебя настраивал.

— Уж не знаю кто. Но в моей душе ты носила прозвище одно — сука-волочайка.

— Знаю, знаю.

— Сможешь ли простить?

— Постараюсь. — Ксюша помолчала. — За твое отношение ко мне я прощу, конечно. Бог велел прощать. И не я, но Он взвесит на весах все твои дела и поступки. Гибель Серафимы и Кати. Отравление келейника Феодосия. Ослепление несчастной Манефы. Странную болезнь Васки... Пусть решает Он. Бог тебе судья.

Янчино лицо исказилось от боли:

— Ты несправедлива, сестра. Чересчур злопамятна.

— Да, пока на память не жалуюсь. И забыть все твои злодейства — означает предать близких мне людей.

— Стало быть, не веришь в мое покаяние?

— Верю, почему. Ты страшишься геенны огненной и поэтому замаливаешь грехи.

— И не стыдно препираться у смертного одра?

— Я не препираюсь. Просто воздаю тебе должное.

Приподнявшись на локте, старшая воскликнула:

— По какому праву? Или про тебя сказано: «Мне отмщенье, и аз воздам»? Что-то сомневаюсь!

Евпраксия вскочила:

— Уж не притворяешься ли ты умирающей? — и опять под накидкой стиснула ручку шила.

Янка села:

— Я — пожалуй. Истинно другое: в этой келье кто-то нынче наверняка умрет.

— Уж не я ли? — и Опракса попятилась к двери. И отпрянула, потому что сбоку возникла Харитина. У нее в руке была рыболовная сетка. — Не посмеете, — глухо проговорила гостья, отступая в угол. — Преподобный Феоктист видел вашу грамотку и предупрежден: коли не вернусь в Печеры до вечера, стало быть, попала в вашу западню.

Но угроза пропала втуне: Харя бросила на нее сетку. Впрочем, неудачно: Ксюша уклонилась и в ячейках запутала только правую руку — с выхваченным шилом.

— Бей ея, души! — крикнула игуменья, в бешенстве стуча кулаками по одеялу.

Харитина накинулась на приговоренную к смерти и вцепилась ей в горло. У Опраксы перехватило дыхание и поплыли перед глазами круги. Захрипела, задергалась, сбрасывая с десницы намотанную сеть. Наконец кисть освободилась, и с размаху бывшая жена германского императора что есть силы вонзила шило в левое бедро нападавшей. Та от неожиданности взвыла, расцепила пальцы и рухнула на колени.

Евпраксия рванулась к выходу, но сестра не дала ей скрыться: спрыгнула с кровати и ударила в лицо сдернутым с одра одеялом. Младшая упала, выпустила шило, и оно укатилось к плинтусу. Янка в это время под-

няла табуретку и сиденьем обрушила на голову несчастной. Та едва успела дернуться в сторону, подсекла старшую, сбила с ног. Попыталась отползти к двери, но, увы, не смогла, схваченная за лодыжку келейницей, справившейся с болью. Началась всеобщая свалка, — две против одной, — Ксюша каталась с Янкой по полу, Харитина подняла шило и пыталась ударить им соперницу в голову, но никак не могла попасть.

Более цепкая игуменья придавила монашку локтем, начала душить. Харя отвела руку с шилом, целя посреди лба. В этот миг Опраксе удалось крутнуться на полу и подмять под себя сестру. А келейница ударила по инерции, не успела отреагировать, и разящее жало оказалось у Янки в правом глазу. Кровь и слизь брызнули во все стороны. От ужасного вопля дрогнули покои. Но секундного замешательства оказалось достаточно, чтобы Евпраксия вскочила и выбежала наружу.

В порванной, измятой одежде, поцарапанная, растрепанная, чуть ли не скатилась по лестнице, вырвалась на воздух, набрала его полной грудью, еле-еле перевела дыхание и опять бросилась бежать — из Андреевской обители вон.

Только на Владимирской горке понемногу пришла в себя. Села на холодную, высохшую траву, голову обхватила руками и заплакала в голос. Чувствовала, что от этого ей становится легче. Утирала слезы руками. Всхлипывала, стонала: «Господи Иисусе! Благодарна Тебе за всё. Ты меня защитил. Значит, правда на моей стороне. Катя отмщена, и на мне, к счастью, нету крови. Слава Богу! Но при том — как же тяжело! Почему так невыносимо плохо, Господи?!» Постепенно рыдания ее стали тише. Ксюша заплела волосы, скрыла под накидкой, обернулась ею потуже и, перекрестясь, поспешила в Печерский монастырь.

Не прошло и часа, как она предстала перед игуменом. Тот, увидев лицо несчастной — в синяках, ссадинах и шишках, прямо обомлел. А узнав о случившемся,

не поверил своим ушам. Повторял: «Чтобы матушка настоятельница так себя вела? Да на ней креста нет!» — «Истинно, что нет», — подтверждала избитая. Наконец Феоктист сказал:

— Я страшусь иного: как бы не обвинили тебя в злодействе — что не Харитина, а ты выколола Янке глаз!

У Опраксы вытянулось лицо:

— Точно, обвинят... Но ведь ты, владыка, вступишься за меня? Я тебе письмо показала, шило тож и предупредила, что беру его, дабы оборонить свою жизнь.

— Помогу, конечно. Но готовься к тяжкому разбирательству. Шило-то твое. И еще не известно, как митрополит дело повернет.

Восемь месяцев спустя,

Киев, 1109 год, лето

Нет, на удивление, Янка подавать жалобу не стала. Появлялась на людях с черной повязкой на вытекшем глазу, объясняя происшедшее неприятной случайностью. Но с тех пор видели ее редко, Ксюша вообще только раз — на торжественном освящении церкви Пресвятой Богородицы на Клове. Стоя за спинами монахов, наблюдала за сестрой исподволь: та как будто бы пожелтела вся, руки и лицо сделались из воска, губы сжаты вроде бы от боли. Ксюша произнесла мысленно: «Господи Святый Боже, помоги ж ей справиться с собственными муками. Как она страдает! Вырви ея из рук вражеских!» — и покинула церковь раньше времени, дабы не столкнуться с игуменьей лицом к лицу.