Рафаэль Сабатини - Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)

• Название: Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)
• Автор: Рафаэль Сабатини
• Жанр: Морские приключения
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-10194-4

На страницах этой книги оживают драматические страницы истории XVI–XVII вв.: чума в Генуе и костры инквизиции в Испании, пиратский разбой в Средиземном и Карибском морях и бесконечные баталии европейских держав за право вершить судьбы мира. Увлекаемые колесом фортуны, герои Сабатини пускаются навстречу опасным приключениям, становясь участниками невероятных происшествий прошлого, их ждут суровые испытания, выдержать которые им помогает ум, благородство и честь.

В настоящее издание вошли романы классика английской литературы Р. Сабатини «Меч Ислама», «Псы Господни» и «Черный лебедь».

---

– Простите, сир. Договор имеется. Его высочество принц Оранский позаботился заключить его от имени вашего величества. Я вместе с моими галерами принят на службу вашего величества на пятилетний срок. Надеюсь служить вашему величеству до тех пор, пока способен стоять на палубе.

Король встрепенулся.

– Буду надеяться, что вы продолжите службу столь же успешно, как и начали ее.

Д’Авалос вновь позволил себе замечание:

– Если бы Просперо составил более осторожный план, то при Амальфи все было бы по-другому. Впрочем, в тогдашней обстановке все могло бы кончиться иначе, не окажись двое из капитанов трусами.

Король пожелал узнать об этом более подробно и был поражен.

– Нынче утром я поздравил себя с тем, что вы числитесь среди моих капитанов. Я даже не знал, как мне повезло. Я полагал, что у меня в Генуе служит первый капитан нашей эпохи, но я не знал, что у меня же служит и второй!

– Они могут поменяться местами, сир, еще до окончания всех наших походов, – сказал улыбающийся д’Авалос.

Услышав эту шутку, император нахмурился. Его доверие к Дориа пошатнулось, хотя и совсем немного.

– Глупо лелеять несбыточные надежды. Давайте удовлетворимся тем, что имеем, и посмотрим, как обстоят дела, чтобы знать, с чем нам двигаться дальше, – сказал император и почти резко добавил: – Мессир Адорно, вы можете идти.

Затем, увидев, что Просперо спешит откланяться, Карл произнес более мягким тоном:

– Я в долгу перед вами, как и перед вашим отцом. Герцог Мельфийский напомнил мне, что Адорно пострадал за свою преданность мне. Это не будет забыто, и я должен подумать, что тут можно сделать.

Услышав эти ободряющие слова, Просперо удалился. Разговор с королем, долгий и доверительный, несомненно, придал ему вес в глазах общества, что, однако, не подняло ему настроения. Все это вообще не имело бы значения, если бы не слова императора о том, что именно от Андреа Дориа его величество узнал об участи, постигшей Антоньотто Адорно. Подтверждалось предположение кардинала Адорно о том, что Дориа оказался жертвой обстоятельств, сложившихся в результате вероломства короля Франциска, и что проявления враждебности Дориа к Адорно, вызванные его претенциозными намерениями, были ложны: просто Просперо исходил из домыслов, которые могли оказаться слишком скороспелыми. Если это действительно так и на плечах Просперо не лежит бремя долга отмщения, значит он может с успехом продвигаться к вершине. Но хотя это и было его заветной мечтой, он не позволил себе проникнуться столь утешительной мыслью.

Его авторитет, укрепившийся этим вечером, продолжал неуклонно расти в течение всего визита императора. Увеселения и пиры порой перемежались официальными церемониями. Во время одной из них было созвано закрытое совещание, на которое император собрал, помимо Андреа Дориа, лишь полдюжины человек. Джаннеттино присутствовал, а Филиппино не пригласили. Совещание было посвящено грядущему походу, и выступление Просперо прозвучало горячо и убедительно. Он увидел, что Дориа великодушно поддерживает его, без той мелочной ревности, с которой старый капитан мог критиковать молодого, если бы звезда последнего засияла слишком ярко.

Если Просперо и вызвал чью-либо зависть своим быстрым восхождением, то никто этой зависти не выказал. Однако члены его собственного семейства начали презирать его. Кузен Таддео, встретившись однажды с Просперо на улице, облек это презрение в такие слова:

– Ты с каждым днем все больше раздуваешься, как жаба в болоте. И в воде, от которой ты распухаешь, утонула твоя честь.

Просперо скрыл ярость под напускной веселостью:

– Хлебни и ты, Таддео. И станешь такой же гладкий и блестящий.

На следующий день другой дальний родственник, встретив Просперо, сорвал с себя шляпу и насмешливо поклонился.

– Снимаю шляпу перед тем, кто так высоко стоит в глазах императора и Дориа… и так низко – в глазах людей чести. Не забудь трагедию Икара[25], кузен. Ты слишком приблизился к солнцу.

– Твое счастье, что я даже не могу разглядеть тебя оттуда, – только и бросил ему Просперо, проходя мимо.

Однако насмешки больно ранили его. К счастью, дурные мысли быстро вытеснялись заботами, связанными с предстоящим походом, которым Просперо был увлечен, пожалуй, больше чем нужно. Под предлогом подготовки он, насколько это было возможно, избегал появляться на празднествах, посещать которые было желательно из-за присутствия императора. Там Просперо чувствовал себя не в своей тарелке отчасти из-за выпадов и оскорблений со стороны фракции Адорно, отчасти из-за лицемерия, которое приходилось проявлять по отношению к Джанне. Оказалось, что отлучки капитана еще более поднимают его в глазах императора. Его величество, зная о причинах, нахваливал усердие Просперо, заставляя его еще более остро ощущать собственную низость.

– Хотел бы я, чтобы все мне так служили, – говорил император дель Васто.

Васто, верный своему другу, отвечал:

– Так вам служат все, кто может сравниться с Просперо Адорно.

– К сожалению, таких не много… Передайте ему мое пожелание: пусть отдохнет сегодня вечером. Я хочу видеть его на пиру у адмирала.

Был канун отплытия, и этот пир, которым Дориа намеревался затмить все предыдущие, должен был начаться сразу после наступления сумерек в ярко освещенных садах дворца Фассуоло. Маленькая группа гостей, состоявшая из Просперо, Джанны и герцогини Мельфийской, оказалась в компании блистательных патрициев, приглашенных на ужин с императором в пышно убранной и залитой светом беседке на краю сада. Пол здесь был деревянный, а на нем лежали восточные ковры. Беседка стояла у воды. Под образующими своды ветвями, увитыми цветами и несущими целые гирлянды мягко светящих ламп, стоял длинный стол, за которым могло разместиться пятьдесят гостей.

На белоснежных скатертях и венецианских кружевах отборный хрусталь из Мурано искрился рядом с сияющими золотыми тарелками, массивными золотыми и серебряными канделябрами, сработанными в мастерских Флоренции, тяжелыми золотыми блюдами с конфетами из Испании и заморскими фруктами.

Прямо из-под ног гостей – казалось, прямо из-под земли, на которой стояла беседка, – каким-то непостижимым образом лились звуки музыки. Множество облаченных в шелка и тюрбаны слуг-мавританцев были готовы подать нежнейшее мясо и отборнейшие рейнские вина, заслужившие похвалу самого императора.

И тут беседка внезапно тронулась с места. Покинув пределы сада, она медленно двинулась по темной мерцающей воде. Легкий ветерок смягчал духоту летней ночи.

Удивленные и очарованные гости поняли, что находятся на палубе галеры, столь искусно убранной ветвями, что до сих пор этого никто не замечал. Гости настроились на возвышенный лад, вино текло рекой, веселье нарастало. Очарованный император повеселел и позволил себе расслабиться. Он жадно ел и пил, предаваясь своим привычкам, которые со временем привели его к мучительной подагре.

После этого банкета на воде по городу разнеслись невероятные слухи. Одни, восхищаясь великолепием герцога Мельфийского, а другие – высмеивая его тщеславие, говорили, что золотые тарелки, по мере того как с них исчезла пища, выбрасывались слугами прямо в море. Насмешники добавляли, что корабль был окружен специальной сетью, так что это сокровище было тайком выловлено.

Вы найдете упоминание об этом в той части «Лигуриады», где Просперо описывает помпезность, с которой были обставлены визит императора и увеселения в Генуе. Это не значит, что все сказанное надо воспринимать как исторический факт. Однако почти непревзойденная роскошь пира засвидетельствована надежными людьми, равно как и царившее на том пиру веселье.

Даже Просперо под влиянием окружения оживился и перестал хмуриться. Джанна с сожалением отметила отсутствие матери Просперо и сказала, что ей, как будущей невестке, следовало бы нанести визит монне Аурелии.

– Возможно, недомогание мешает ей прийти, – сказала Джанна, – но вряд ли она настолько больна, чтобы запретить мне навестить ее, как того требует мой долг. Не лучше ли, Просперо, сказать мне правду?

Он поднял кубок, задумчиво разглядывая его содержимое.

– Но ведь ты знаешь правду.

– Конечно, – согласилась она. – Монна Аурелия не одобряет наш союз. Она по-прежнему настроена против семейства Дориа.

– Ей пришлось много страдать, – заметил Просперо.

– Тебе тоже досталось.

– Я более стоек.

– Ах! Так ты и вправду простил? Ты оставил мысль о мщении?

В последний раз он пустил в ход свою старую уловку:

– Разве я сидел бы здесь, будь иначе?

– А ты здесь?

Он рассмеялся:

– Меня можно видеть и осязать. Потрогай меня рукой.

– Существует нечто невидимое и неосязаемое. Из этого нечто и состоит человек. Твое тело здесь, рядом со мной. Но твоя душа последнее время слишком далеко. Ты подобен туману, рассеянному и неуловимому. Это расстраивало меня, хотя я и испытывала радость от мысли, что могу быть чем-то полезна нам обоим.