Александр Смолян - Во время бурана

• Название: Во время бурана
• Автор: Александр Смолян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1969

…Здесь есть рассказы о старом питерском доме и о первой любви, об уральских строителях и о девушке из Белостока, о горнолыжниках, об американском инженере, о порогах на Кумма-йоки и даже об одном медведе, с которым мне привелось как-то познакомиться. Есть и еще несколько рассказов. Одни из них списаны с натуры — это, как говорили в старину, «истинные истории»; другие — научно-фантастические. Впрочем, не кажется ли вам, что фантастика нередко несет в себе ту самую долю истины, которой подчас не хватает наиправдоподобнейшей бытовой прозе? А.Смолян

---

Пять дней он не выходил из дому. И вдруг — этот ночной вызов, о котором я вам рассказывала в самом начале. Мы с Володькой надели лыжи и поехали. Через полчаса мы были уже в «американском поселке». Вы там не бывали? Это несколько коттеджей, построенных в березовой рощице за горой Узянкой. В одном из них жили Эрн и Дайсон, в других — остальные иностранные специалисты и кое-кто из наших инженеров. Поселок спит, ветер шумит в березках, темно.

Только у Эрна в окне свет. Володька остается на дворе, я захожу.

Дверь в комнату Эрна полуоткрыта, там кто-то говорит. Разговор настолько громкий, что они даже не слышали, как я вошла. Я невольно остановилась в передней. Различаю голос Дайсона:

— Мне наплевать на то, что вы вице-президент. Директивы Драйда известны мне не хуже, чем вам. Нарушать их я никому не позволю. Тот, кто хочет предать интересы компании, для меня — не начальник. До утра я не выпущу вас отсюда.

— Вы опять перепились, Дайсон. Спрячьте свой револьвер.

Я наконец решаюсь постучать, но никто не отвечает: в ту же секунду раздается выстрел. Вбегаю и вижу, что оба американца, вцепившись друг в друга, катаются по полу.

Бросаюсь к ним и, улучив момент, пытаюсь разнять руки Дайсона. Но он так подло ударяет меня ногой в живот, что я отлетаю в другой конец комнаты и не могу подняться. Лежу там, скорчившись, и реву от боли и злобы.

В это время на звук выстрела вбегает Володька. Ему сразу удается разнять их. Дайсон начинает разыгрывать из себя мертвецки пьяного, невнятно бормочет что-то и сплевывает кровь.

Пока Володька поднимает меня, Эрн достает из-под стола револьвер Дайсона и прячет его себе в карман. Потом мы перевязываем Эрну рассеченный во время драки палец. Эрн благодарит Володьку и говорит, что дело, по которому он меня вызвал, очень важное и срочное. Поэтому он просит нас немедленно ехать вместе с ним к Караваеву.

Я сажусь за руль, так как раненый палец мешает Эрну управлять машиной. По дороге я рассказываю ему, что домна наконец пущена, но положение в цехе очень опасное: доменщики не могут выпустить из печи плавку. Лётку пробили, даже прожигали ее кислородом, а чугун не течет. Очевидно, чугун возле лётки затвердел, образовалась настыль. Если в ближайшие часы ничего не удастся сделать, застынет вся плавка, домна погибнет…

Эрн говорит:

— Я все это знаю. Вечером Дайсон заезжал в цех. Поэтому я вас и вызвал. Сначала я хотел поговорить только с вами: с Иваном Трофимовичем мне не хотелось встречаться. А вы уж могли бы передать ему наш разговор. Но потом я решил иначе — доводы Дайсона возымели обратное действие. Да и время сейчас слишком дорого…

Я сворачиваю к домне, но Эрн просит ехать на жилищный участок, к квартире Караваева. Володька остается в машине, а мы заходим в дом.

Караваева, конечно, нет. Мы будим его жену, она пропускает нас в кабинет и уходит. Эрн решительно отказывается ехать в цех, мне приходится вызвать Караваева домой.

Очень скоро он приезжает и еще из передней кричит:

— Хэлло, мистер Эрн! Хау ду ю ду?

— Спокойной ночи, Иван Трофимович, спокойной ночи!

Когда они хотели проявить особое внимание друг к другу, каждый из них говорил на том языке, которого не знал: Караваев — на английском, а Эрн — на русском. Мне все равно приходилось переводить, но это была особенно трудная работа, потому что я и сама не все понимала в таких случаях.

— Иван Трофимович, — говорит Эрн, переходя на английский, — мы заехали к вам с совершенно частным визитом. Забудьте, что вы начальник цеха, что Зоя Алексеевна — сотрудница управления, что я — представитель фирмы. Сейчас мы — друзья, только друзья и ничего больше. Люди, объединенные только личными дружескими интересами.

— Очень рад, — отвечает Караваев, — очень рад, дорогие гости!

Ни тот, ни другой не улыбаются, хотя время для «совершенно частного визита» несколько необычное: три часа ночи. Эрн сразу же приступает к делу. Он говорит, какую шихту надо подавать сейчас в домну, как регулировать температуру дутья, как по анализам доменного газа установить степень остывания плавки… Наверно, я что-нибудь путаю, я в этом до сих пор ничего не смыслю. Важно, что он сообщает верный способ ликвидации настыли, способ, разработанный им самим.

Караваев внимательно слушает, переспрашивает, записывает, просит меня переводить как можно подробнее. Когда Эрн кончил, Караваев встал и говорит:

— Большое спасибо, мистер Эрн! Я очень тронут. Я рад, что вы это сделали. Хотя на этот раз нам это уже не понадобится.

Эрн с удивлением смотрит на Караваева, а тот спокойно продолжает:

— Все уже сделано. То есть не совсем по вашему способу, но очень похоже. Чугун пошел. Мы и сами кое-какие меры приняли, и хорошим советом воспользовались. К нам тут один товарищ приехал на пуск. Не в командировку, а просто так. Вроде как вы сейчас ко мне, частным образом. Вот он и проконсультировал нас. Он мастером на Староусинском заводе работает. У них там домна допотопная, с ней всякое случалось. Они там против всякой аварии способ знают. Я вам потом расскажу, как мы выходили из положения… И — что интересно: мастер этот на собственный счет к нам приехал, отпуск свой использовал. Хотел на пуск поглядеть да в Челябинск, к дочке съездить. А мы с пуском-то задержались маленько, подвели человека: он и к дочке не поехал, весь отпуск у нас пробыл. Не мог оставить товарищей в беде. Хорошо, а?

Эрн говорит:

— Я знаю этого мастера. Мы с ним знакомы немного.

И весело подмигивает мне. Затем мы выходим, будим Володьку, заснувшего в автомобиле, и едем к разливочной машине.

Чугун уже доставлен сюда с домны. Электрокран наклоняет над изложницами гигантский вагон-ковш, и оттуда льется мощный, ослепительно белый знойный поток металла. Движется лента изложниц, чугун постепенно остывает, а там, где лента загибается, — падают на платформу чугунные чушки. В каждой две выпуклости, потому что в изложницах — по два углубления. И когда чушки падают на платформу, эти выпуклости еще розоватые, еще пышут жаром. По-моему, они напоминают девичьи груди, но Володька говорит, что я фантазирую, что у меня воображение развращенного мальчишки. Как бы то ни было, это очень красиво.

Первый чугун! Эрн так крепко обнимает Караваева, что сквозь повязку на раненом пальце проступает кровь. Мы с Володькой целуемся за машиной.

Эрн спрашивает:

— А где остановился этот мастер? Я хотел бы познакомиться с ним поближе.

Караваев смотрит на часы. На них примерно столько же, сколько сейчас — около четырех. Караваев говорит:

— Не успеете. Мастер этот давно на станции, через несколько минут уедет. У него завтра отпуск кончается, так он уж заторопился. И к дочке не съездил, и чугуна не смог дождаться…

•

— Кажется, поезд подходит, — прервала себя Зоя, прислушиваясь.

Сквозь вой ветра донесся протяжный паровозный гудок. Пассажиры стали поспешно выходить на перрон.

Через несколько минут мы с Зоей сидели в светлом купе уходившего на запад поезда. Я спросил:

— Вы — до Свердловска?

— Нет, только до Новой Усы. Знаете такую станцию? А оттуда двенадцать километров на лыжах до Староусинского завода. Я в командировку еду, курьером.

Зоя вынула из рюкзака и двумя руками передала мне тяжелый, темный барельеф. Я прочел:

«Отлито из первого чугуна гиганта социалистической индустрии — Уральского металлургического комбината…»

На барельефе был изображен доменный цех: высокая домна, шеренга стройных кауперов, переплет воздуходувных магистралей, конструкции наклонного моста… Для этой индустриальной картины трудно было бы найти лучший материал, чем чугун.

На обороте барельефа было выгравировано: «Мастеру Староусинского завода Михаилу Андреевичу Крутых — от ударников комбината».

Тезка

Старенький заводской гудок пошипел немного, повздыхал и наконец загудел — протяжно и решительно. Медведь прислушался, слегка наклонив набок голову, и обрадованно заревел в ответ: он и сам уже чувствовал, что пора обедать.

По наклонной насыпи он легко вкатил на домну громадную, специально для него сколоченную тачку с шихтой. Здесь поджидал его Михаил Андреевич — седой, всегда хмурый мастер. Он помог медведю вывалить шихту в воронку засыпного аппарата и снял со страшных мохнатых лап наручники, к которым была прикована тачка. Освобожденный медведь сразу же опустился на четвереньки, в три прыжка сбежал с насыпи и, смешно переваливаясь, понесся к столовой.

Под навесом, рядом с умывальниками, уже стояло корыто жирных, вкусно пахнущих объедков. Повариха Фрося ничего не жалела для своего любимца: среди обильных, собранных со всех тарелок остатков вчерашнего обеда плавали куски хлеба, овощей и обрезки мяса.