Александр Бондаренко - Михаил Орлов

• Название: Михаил Орлов
• Автор: Александр Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03699-4

Михаил Фёдорович Орлов (1788-1842) — один из самых романтических, ярких и загадочных персонажей российской истории первой половины XIX столетия. Племянник екатерининских фаворитов братьев Орловых — князя Григория и графа Алексея Чесменского, — он получил боевое крещение при Аустерлице, в рядах Кавалергардского полка. В 1812 году был поручиком, но выполнял личные задания Александра I и встречался с Наполеоном; разведчик, партизан, боевой командир — 19 апреля 1814 года он подписал капитуляцию Парижа и получил чин генерал-майора. В том же году ему пришлось решать судьбу Норвегии…

Член литературного общества «Арзамас», Орлов дружил с А. С. Пушкиным, П.А. Вяземским, Д.В. Давыдовым, другими известными литераторами; он стоял у истоков первых тайных организаций в России и был готов самовольно двинуть свою 16-ю пехотную дивизию на помощь восставшим против турецкого владычества грекам, а потом прийти в Петербург… Флигель-адъютант императора, М.Ф. Орлов мог сделать карьеру не менее блистательную, чем его родной брат Алексей — председатель Государственного совета и Комитета министров, возведённый в княжеское достоинство, — но не сбылось…

---

«Насыпаны редуты и батареи. Войска заняли укреплённый лагерь, можно было наконец не спеша и передохнуть. В лагере открылся настоящий рынок; маркитанты навезли все необходимые для жизни припасы…»{154} — пишет другой офицер.

Войска готовились к новым сражениям. На отдыхе солдаты выстроили добротные шалаши для офицеров и для себя, затем начали отрывать удобные и просторные землянки. Потом, по идее кого-то из любителей комфорта, в лагере стали появляться избы, материал для строительства которых заимствовался в селе, так что Тарутино исчезало на глазах, ибо то, что не годилось для строительства, попадало в костры… Лагерь постепенно превращался в настоящий город — сюда из Калуги начали приезжать сбитенщики, калачники и прочие торговцы, бойко продававшие свой товар по всей территории стоянки войск. Заметим, кстати, что наш торгаш своей выгоды никогда не упустит — цены были, что называется, «ломовые»: буханка белого хлеба, например, стоила два рубля ассигнациями. (Чтобы было понятно: в августе 1822 года, в столичном Петербурге, фунт первосортной говядины стоил 121/4 копейки!) Не каждый мог позволить себе такую роскошь! Зато на базаре, который возник прямо на большой дороге, постоянно собиралось до тысячи человек — там торговали сами солдаты, народ мастеровитый, среди которых кого только не было! На этом базаре возможно было за гроши приобрести любой потребный товар, сработанный умелыми солдатскими руками…

Лагерь был очень оживлён. По вечерам, до самой зари, повсюду слышалась нехитрая музыка, звенели песни — чаще всего радостные, победные. Чего ж не радоваться? Каждый солдат был теперь исправно одет и досыта накормлен; для пополнения убыли в полках из Калуги ежедневно приходило по пятьсот, тысяче, а то и по две тысячи рекрутов. Даже кавалерия — тот род войск, который у противника катастрофически уменьшался с каждым днём, — в русском лагере содержалась в образцовом порядке…

Тем временем во французской армии усиливался процесс деморализации.

По мнению захватчиков, в этом был виноват… дурной пример русских!

Вот, например, что рассказывал французский сержант Бургонь:

«В самый день нашего вступления [в Москву] император отдал маршалу Мортье распоряжение запретить разграбление города. Этот приказ был сообщён в каждом полку, но когда узнали, что сами русские поджигают город, то уже не было возможности более удерживать нашего солдата, всякий тащил, что ему требовалось, и даже то, чего ему вовсе не было нужно»{155}.

С французским сержантом вполне солидарен офицер итальянской королевской гвардии Цезарь Ложье:

«Солдаты исполняли до сих пор приказы начальства, они заняты были тушением пожара и спасением кусков сукна, драгоценностей, тканей, самых дорогих европейских и азиатских материй и товаров. Но теперь, заражённые примером грабящего на их глазах народа, они сами с увлечением начинают всё расхищать. Мучные, водочные и винные магазины разграбляются прежде всего. Да и что, говоря откровенно, делать, когда городу непрестанно грозит пожар? Разве солдат в нём виноват?»{156}

Вот так! Будем считать французов и их союзников жертвами обстоятельств.

Пожар Москвы, диверсии партизан, отсутствие продовольствия и должной подготовки к затянувшимся военным действиям — всё это пагубно влияло на настроение и, соответственно, поведение не только солдат и офицеров, но и высших чинов армии, и даже самого её полководца. В конце концов Наполеон решил более не играть в победителя, а направить к русским парламентёра.

Выбор императора пал на графа Коленкура, который, являясь откровенным противником похода в Россию, пребывал у Наполеона в немилости. По воспоминаниям генерала, император пригласил его к себе 2 или 3 октября — то есть 20 или 21 сентября, когда русская армия только ещё пришла в Тарутино, — и предложил:

«— Хотите ехать в Петербург?.. Вы повидаете императора Александра. Я передам через вас письмо, и вы заключите мир.

Я ответил, что эта миссия совершенно бесполезна, так как меня не примут. Тогда император с шутливым и благосклонным видом сказал мне, что я “сам не знаю, что говорю; император Александр постарается воспользоваться представившимся случаем вступить в переговоры с тем большей готовностью, что его дворянство, разорённое этой войной и пожаром Москвы, желает мира…”»{157}.

Все мы в общем-то верим в то, во что хотим верить, и это наше личное дело, но вот когда руководитель государства излишне увлекается собственными фантазиями — добра не жди!

«Видя, что ему не удаётся меня уговорить, император прибавил, что все побывавшие в России, начиная с меня, рассказывали ему всяческие сказки о русском климате, и снова стал настаивать на своём предложении. Быть может, он думал, что мне неловко явиться в Петербург, где ко мне так хорошо относились, как раз в тот момент, когда Россия подверглась такому разорению; основываясь на этом предположении, император сказал мне:

— Ладно. Отправляйтесь только в штаб фельдмаршала Кутузова.

Я ответил, что эта поездка увенчалась бы не большим успехом, чем другая…»{158}

Не сумев склонить графа Коленкура к выполнению посреднической миссии, Наполеон решил возложить её на маркиза Лористона, сменившего, как мы помним, Коленкура в Санкт-Петербурге. «Я пошлю Лористона, — сказал, завершая разговор, император. — Ему достанется честь заключить мир и спасти корону вашего друга Александра».

Самому Лористону император сказал гораздо честнее: «Я желаю мира, мне нужен мир; я непременно хочу его заключить, только бы честь была спасена!»

С этим напутствием маркиз и уехал — без всяких сомнений и колебаний в том, что всё у него получится…

Безусловно, в том не было никакой случайности, что на русских аванпостах его встречал гвардии поручик Михаил Орлов, на личном опыте познавший, какие попутные задачи решают в ходе боевых действий офицеры, оказавшиеся с различными поручениями в расположении неприятельских войск. Вот почему после взаимных приветствий и первых вежливых вопросов о здоровье императоров кавалергард осведомился с видом крайней заинтересованности: «Как вам нравится нынешняя осень, маркиз? Ведь не сравнить с петербургской, не правда ли?» Лористон согласился.

Пересказывать дальнейший разговор нет смысла: Орлов, подобно всем прочим — весьма немногим! — русским чинам, с которыми потом общался французский посланник, беседовал с ним исключительно о погоде, вежливо, но твёрдо переводя любой разговор именно на эту общую тему. Притом везли Лористона так, чтобы он мог видеть стоянку русских войск только издали.

Впрочем, в русском лагере основательно подготовились к прибытию гостя. Несколько пехотных полков были переведены на новые места и рассредоточены, создавая видимость большей численности войск и скрывая истинное расположение армии. Той же цели служили и многочисленные костры, разведённые прямо в чистом поле, на значительном удалении от лагеря. Солдатам выдали дополнительную «винную порцию», приказав «песни петь и веселиться» — пусть видит французский посланник, что русским несть числа, они бодры и готовы к любым испытаниям.

Наверное, для того, чтобы держать парламентёра подальше от армии, «Главная квартира была переведена из Тарутино в Леташовку, расположенную позади позиции. Это местечко насчитывает не больше десятка домишек»{159}, — писал давно уже вернувшийся к армии Дурново и сетовал, что в Леташовке квартирмейстеров очень плохо разместили в курной избе.

Ради торжественного случая фельдмаршалу — этого чина он был удостоен после Бородина, но до сдачи Москвы — князю Кутузову пришлось впервые за всё время военных действий надевать парадный мундир и треугольную шляпу с плюмажем. Когда Михаила Ларивоныч с большим трудом сумел облачиться в парадное одеяние, то вдруг заволновался: эполеты на его мундире потускнели и казались недостаточно новыми. Тогда Кутузов обратился за помощью к генералу Коновницыну, который также щеголем не был… Главнокомандующий потом долго сетовал, что позабыл в суете про генерала Милорадовича — вот у того, действительно, эполеты всегда смотрелись чудо как хорошо…

Неудивительно, что такие мелочи беспокоили русского полководца перед встречей с французским посланником: он знал, что мира не будет и разговор с Лористоном абсолютно ничего не даст…

В сумерках к избе, избранной местом для ведения переговоров, подъехал крытый возок. Маркиз Лористон торопливо прошёл в сени. Князь Кутузов встретил его в просторной горнице, и минут 50 они беседовали tet-a-tet. Выслушав жалобы гостя на «варварский способ» ведения войны казаками, партизанами и мужиками, Михаил Илларионович сочувственно покачал головой, повздыхал, как-то даже по-стариковски охнул, но заявил, что он не в силах переменить сей образ мыслей в народе, почитающем вторжение французов равнозначным нашествию татар. Ничего Лористону не обещая и объяснив, что он не облечён правом заключать мир, ибо всё в воле императора, покорным слугой которого он является, Кутузов тем не менее сумел дать понять французскому посланнику, что сам он был бы не против такого предложения… Лористон попросил передать Александру письмо Наполеона и заключить перемирие до получения ответа. Кутузов письмо принял, но в перемирии отказал — мол, он на это не уполномочен.