Андрей Достоевский - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Достоевский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-7784-0075-6

Воспоминания Андрея Михайловича Достоевского, родного брата всемирно известного писателя, охватывают время с 1825 по 1871 год и рисуют яркую картину той обстановки, в которой выросли братья. Воспоминания представляют историко-литературный интерес и дают обильный материал для биографии Ф. М. Достоевского.

Книга предназначена для широкого круга читателей.

---

И вот рапорт был подан, и заварилась история. В тот же день было доложено об этом директору. Добрый Федор Карлович приехал в училище в то же утро, и началось форменное расследование. Но что ни предпринималось, никакого результата не было. Всех воспитанников подразделили на подозрительных, малоподозрительных и хороших; и первые две категории допрашивались и гуртом, и поодиночке. Всех воспитанников не пускали в отпуск, хотя к этому времени и подоспели летние каникулы. Директор ездил в училище ежедневно, нас выстраивали в сборном зале, и он обходил нас сумрачно, наказывая как бы презрением, не здороваясь с нами обычным приветствием: «Здравствуйте, господа!» Так продолжалось недели 2–3. Но вот, наконец, в один день нас опять всех выстроили в зале, и явился директор, с веселым лицом и в первый раз после случившегося происшествия поздоровался с воспитанниками сказанным выше приветствием. «Здравия желаем вашему превосходительству!» — был особо шумный и радостный ответ всех воспитанников. Генерал, обошедши всю роту и приветливо глядя на всех, произнес приблизительно следующую речь: «Я полагал, господа, что вы достаточно знаете меня и считаете меня за доброго начальника… Я полагал, что вследствие этого виновный в последнем проступке откроется мне как любящий сын своему отцу… Но, к прискорбию своему, я ошибся в этом! Но надеюсь, господа, что вы считаете меня, по крайней мере, за честного и благородного человека, и в этом я надеюсь не ошибиться в вас. Так вот, послушайте, несмотря на то, что я, да и все мои сослуживцы по училищу, равно как и сам потерпевший, считаем этот проступок хотя и серьезною, но тем не менее юношескою… кадетскою проделкою, — но все-таки я желаю во что бы то ни стало узнать виновного, а потому прошу вас, не как начальник, но просто как посторонний человек, открыть мне виновного (лучше, конечно, ежели он сам откроется), заявляя заранее и давая честное и благородное свое генеральское слово не подвергать виновного никакому взысканию. Подумайте об этом, господа!»… С этими словами директор оставил зал, а с ним ушло и все остальное начальство. Воспитанники остались одни. Видно было, что речь директора возымела своевременное действие. Образовались различные группы, о чем-то энергически рассуждавшие. Наконец, как я узнал впоследствии, кто-то из воспитанников (не знаю и теперь, кто) отправился к ротному командиру и заявил, что о словах и обещании генерала не худо бы было сообщить воспитанникам, находящимся на практических занятиях. Там находились воспитанники двух категорий, во-первых, воспитанники старших классов на различных практических занятиях и, во-вторых, некоторые из воспитанников младших классов, посланные туда как слабые здоровьем для пользования свежим воздухом.

На другой же день история разъяснилась. Снова нас построили в сборном зале, снова явился директор с своею свитою, в хвосте которой состоял и прапорщик Циммерман; а вслед за ними вошел и приехавший из практических занятий виновный.

— Маевский, это вы? — сказал как бы удивленный генерал, хотя, конечно, ему доложили об этом еще прежде, сейчас же по возвращении из местности практических занятий.

— Я. Виноват, ваше превосходительство! — был ответ Маевского.

— Стыдно вам, молодой человек, но, во всяком случае, хотя я и тверд в своем слове, но вы должны испросить извинение у обиженного вами офицера.

Не успел Маевский обратиться к прапорщику Циммерману, как тот, с глубоким реверансом, обратился к директору, заявляя, что он вполне прощает и извиняет…

— Ну, в таком случае, прощаю и извиняю и я, — сказал директор, и тем дело и закончилось.

Теперь рельефно видна разница между институтским к нашим эпизодом.

Генерал Притвиц действительно сдержал свое слово; не далее как через год Маевский был произведен в унтер-офицеры в училище, сперва младшие, а затем и старшие; а в 1846 году кончил курс в строительном училище вторым воспитанником.

Карл Яковлевич Маевский здравствует и ныне (1896 год). Ныне он академик архитектуры, гражданский инженер, тайный советник, член техническо-строительного комитета и архитектор зданий экспедиции заготовления государственных бумаг. Он во всю свою службу, равно как и теперь, составляет красу и славу строительного училища{70}.

В заключение к двум приведенным рассказам должен присовокупить, что, в отличие от институтских порядков, у нас в строительном училище во все мое в нем пребывание, а также, как мне известно, и после не только не были в употреблении розги, но даже о них никогда не упоминалось. Теперь обращусь к описанию пребывания моего в V классе. Предметы, преподававшиеся в V классе, были те же, что и в VI, только по ним шли далее. Преподаватели были почти все те же лица, а из новых появился Петр Иванович Собко. По-моему, это был идеальный преподаватель математики. Сам донельзя точный, как и преподаваемый им предмет, он был очень аккуратен и исполнителен. Новые лекции он чуть не разжевывал воспитанникам, повторяя непонятное им по нескольку раз. При вопросах, то есть спрашиваниях воспитанников, он был так же строг и требователен, как и к себе, но притом и очень справедлив. Он в годовой курс, как бы не доверяя нашим знаниям, прочел снова всю арифметику, алгебру, докончил геометрию и прочел всю тригонометрию. Я, как первый воспитанник, подвергался довольно частым спрашиваниям и постоянно получал полный балл 20. Но раз попался и я: быв спрошен в субботу, я после воскресенья не успел приготовиться по каким-то причинам к лекции так, чтобы отвечать по обычаю на 20, а в первые часы, в понедельник, был опять урок Собко, и по тому же предмету, как в субботу. Могу сказать, положа руку на сердце, что это был единственный случай, когда я не был готов к лекции; и, несмотря на то, Собко, вероятно, по моему виду узнал о моем секрете и, как только пришел в класс, так сейчас же вызвал меня к доске и сказал: «Потрудитесь рассказать и объяснить последнее задание…» — «Позвольте мне нынче не отвечать, господин поручик». — «Почему же-с?..»

— Да я не успел нынче хорошо приготовиться…

— Очень-с хорошо, садитесь, — своим приветливым голосом ответил Собко.

Не вызывая после меня никого более к доске, он принялся за объяснение нового задания, а после этого спрашивал нескольких воспитанников, но не из последней лекции, а из старых — я был в полной уверенности, что буду им извинен и что он не поставит мне никакого балла, как бы не спрашивав меня; но уверенность моя не оправдалась. Он поставил мне самый что ни на есть круглейший нуль.

После он несколько десятков раз, в продолжение курса, спрашивал меня и всегда ставил по 20 баллов; но злосчастного нуля не изменил. Я, впрочем, и не просил его об этом, зная его твердые правила на счет баллов.

Этот злосчастный, но совершенно справедливый нуль много повредил мне при переходе из V в IV класс, так что я потерял свое первенство и перешел в IV класс третьим воспитанником.

В IV классе учебный год 1844/1845 некоторые из предметов, бывших в V классе, уже не проходились, но взамен их многие начинали преподаваться вновь; таковыми были: аналитическая геометрия, статика, геодезия, начертательная геометрия, физика, архитектура.

Статику и физику преподавал инженер-полковник Добронравов. Эта личность как бы сроднилась по своему долголетнему общению с строительным училищем. Еще в училище гражданских инженеров Аркадий Гаврилович Добронравов был долгое время инспектором классов, а затем, по преобразовании в строительное училище, поступил к нам преподавателем и профессорствовал в училище до 1865 года. Это был профессор очень опытный. В мое время он уже был весьма преклонных лет и казался на вид очень болезненным человеком. Точность в выражениях была им, безусловно, требуема в ответах воспитанников. Бывало, за какую-нибудь неточность в выражениях он перебирал весь класс и притом всех вызываемых оставлял около доски до тех пор, пока кому-нибудь удавалось выразиться согласно его желанию. Тогда он говорил: «Вот-с господин NN помог нам всем» — и затем всех отпускал на места. Это воспитанники называли «брать доску штурмом». Помню со мной произошел пренеприятный эпизод по этому случаю, но только не в IV классе, а уже в высшем, то есть во II классе, где я был опять первым. Как теперь помню, были первые часы после обеда (от 2 до 4 часов) и полковник Добронравов занимался во II классе практическою механикою. Спрашивали у доски одного из воспитанников, он остался недоволен каким-то выражением; он вызвал другого — тот тоже не попал в точку. Тогда Добронравов вызвал меня: «Господин-с Достоевский, помогите им». Я тоже не угодил ему, и он вызвал: «Господин Эдуард Маккерод-дю-Мень (это был последний воспитанник), помогите господину Достоевскому». Это меня взорвало, самолюбие заиграло: как, мне, первому в классе, будет помогать последний!.. Я бросил мел на поддонник доски и, не оставаясь у доски, пошел и сел на свое место. Видя такой афронт с моей стороны, полковник Добронравов встал с своего места и начал ходить по классу взад и вперед. Это продолжалось минуты две-три; наконец он остановился около меня и сказал: