Александр Дюма - Кавказ

• Название: Кавказ
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Мерани
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

В 1858–59 годах А. Дюма путешествовал по России. Три месяца он провел на Кавказе. В апреле 1859 года в Париже вышли три тома его впечатлений от поездки на Кавказ. В 1861 году в сокращенном виде «Кавказ» был издан на русском языке.

Нынешнее издание, несмотря на незначительные купюры, — самое полное издание «Кавказа» в нашей стране.

Перевод с французского П. Н. Роборовского, литературная обработка, перевод недостающих частей, вступительная статья, послесловие, примечания и комментарии М. И. Буянова, редактор — доктор филологических наук, профессор Т. П. Буачидзе.

---

Он прилег, припал ухом к земле и слушал. Потом, приподнявшись, сказал:

— Это мирные татары.

— Как он это может знать? — спросил я Калино.

Калино передал ему мой вопрос.

— Лошади их идут иноходью: горские же лошади вынуждены ходить обыкновенным шагом, посреди скал.

Действительно, через пять минут мимо нас в темноте проехало несколько всадников, человек семь или восемь. Нас не заметили. Баженюк велел нам спрятаться за пригорком правого берега Яраксу. Я спросил о причине такой предосторожности.

Среди жителей равнин горцы часто имеют своих шпионов, и один из этих проезжающих мог быть шпионом, потом он отделился бы от своих попутчиков и дал бы знать татарам. Поэтому мы переждал и, пока они не скрылись из виду, и только после этого снова пустились в путь.

Через полчаса ходьбы мы заметили слева какое-то белое строение. Это была русская крепость Внезапная — передовой пункт всей линии.

Горная покатость исчезала у основания этих стен, с которых доносился голос часового, изредка кричавшего: «Слушай»! Но этот голос, издаваемый сперва одним часовым, потом другим, наконец третьим, не имел четвертого — эхо исчезало в воздухе, как крик ночного духа.

Мы ехали еще минут десять, затем, почти не замочив ног, перешли Яраксу и продолжали идти по колючим кустарникам вдоль горной покатости до тех пор, пока не достигли другой реки, мелководной, как и первая. Переправившись и через нее, мы пустились по дорожке, протоптанной пастухами, которая привела нас к третьей реке, более широкой и очевидно более глубокой, чем две прежние. Это река Аксай — один из притоков Терека.

Другая, которую мы перешли почти у самых ее истоков, называлась Ямансу.

Пока я обдумывал, каким образом мы перейдем через реку, Баженюк сделал мне знак, чтобы я сел ему на плечи. То же самое приглашение было повторено — Игнатьевым и Михайлюком — и моим товарищам.

Мы сели на них верхом. Вода доходила выше колен. Носильщики спустили нас на другом берегу. Потом Баженюк все так же молчаливо отправился в путь, идя на этот раз вниз по течению реки и следуя по левому берегу Аксая. Хотя я и не понимал этого маневра, но молчал, предполагая необходимость молчания и собираясь спросить после. По мере того, как мы спускались, Аксай становился шире и, по-видимому, глубже.

Один из наших вожатых сделал знак Баженюку и остановился. Находясь на сто шагов дальше нас, другой также остановился. Еще за сто шагов третий сделал то же самое. Я понял, что они готовились сторожить.

На всем протяжении горы реку можно было перейти вброд. Чеченцы, возвращаясь из своих ночных экспедиций, вовсе не заботились о поисках брода, а бросались со своими лошадьми откуда попало. Вот почему наши охотники разместились вдоль реки на расстоянии ста шагов друг от друга.

Баженюк, шедший во главе, разумеется, остановился последний, ну и я с ним. Он прилег к земле, давая мне знак сделать то же. Мы могли общаться только знаками, так как он не говорил по-французски, а я по-русски. Я последовал его примеру, спрятавшись за кустом.

В ущелье неслись, подобно детскому плачу, крики шакалов. Только эти крики и шум Аксая нарушали безмолвие ночи. Мы были слишком далеко от Хасав-Юрта, чтобы слышать бой часов, и от Внезапной, чтобы слышать голос часовых. Малейший шум, достигавший нас в этом месте, был шум неприятеля, производимый или людьми, или животными.

Я не знаю, что происходило в душе моих спутников, но меня сейчас поразила мысль о том, как мало времени требуется, чтобы все в жизни резко переменилось. Почти два часа назад мы находились в городе в очень теплой, освещенной комнате, в дружеском кругу. Лейла танцевала, как умела, кокетничая глазами и руками; Игнатьев играл на скрипке; Баженюк и Михайлюк плясали, мы били в ладоши и притопывали ногами; у нас не было ни одной мысли, которая бы не была веселой и радостной. И вдруг такой контраст!

Через два часа мы уже находились посреди холодной и мрачной ночи, на берегу какой-то неизвестной реки, на вражеской земле, лежа с карабином в руке, с кинжалом за поясом, не так, как мне случалось двадцать раз сторожить какого-нибудь дикого зверя, а в засаде, чтобы убить или быть убитыми от людей, подобных нам, созданных, как и мы, по образу божьему; и мы весело бросились в это предприятие, будто ничего не значило терять свою кровь или проливать чужую.

Правда эти люди, которых мы поджидали, были бандиты, люди, живущие грабежом и убийством, оставляющие за собой отчаяние и слезы.

Но эти люди родились за полторы тысячи миль от нас, с нравами вовсе непохожими на наши; они делали только то, чем занимались их отцы до них, прадеды до отцов, все другие предки до прадедов. Мог ли я просить у бога помощи в этой опасной ситуации, на которую я сам напросился так бесцельно и так неблагоразумно?

Но как бы то ни было, я находился за кустом на берегу Аксая, выжидал чеченцев, и в случае нападения жизнь моя зависела от меткости моего глаза или от силы моих рук.

Прошло два часа.

Потому ли, что ночь пошла на убыль и стало светлей, или оттого, что мои глаза привыкли к темноте, я уже смог хорошо различать противоположный берег реки.

Мне почудился слабый шум. Я посмотрел на своего товарища, но он не обратил на это никакого внимания, быть может, потому, что он и в самом деле ничего не слышал, или этот шум показался ему не заслуживающим внимания.

Шум нарастал; мне казалось, что это были шаги нескольких человек.

Я осторожно приблизился к Баженюку, взял его за руку и показал в ту сторону, откуда очень внятно до меня донесся шум.

— Ничего, — сказал он мне.

Я уже знал настолько русский, чтобы понимать — «ничего». Но все-таки не успокоился.

И вдруг я заметил в двадцати шагах от себя красавца оленя в сопровождении самки и двух оленят. Он спокойно подошел к воде и стал пить.

— Ничего, — повторил Баженюк.

Действительно, это была не та дичь, которую мы ожидали. Впрочем, я уже приготовился стрелять. О, если бы я мог сделать выстрел, — олень принадлежал бы мне.

Но вдруг он поднял голову, вытянул ноздри в сторону противоположного берега, вдохнул в себя воздух, испустил нечто вроде крика тревоги и снова бросился в горы.

Хорошо знакомый с привычками диких зверей, я не сомневался: все поведение оленя говорило, что на другой стороне реки происходило что-то необычное.

Я обратился к Баженюку.

— Смирно, — произнес он.

Я не понял значения этого слова, однако понял жест — он показал мне, чтоб я не двигался с места и приник как можно плотнее к земле.

Я повиновался. А он проскользнул, как змея, вдоль берега реки, продолжая спускаться и следовательно, удаляясь от меня. Я следил за ним глазами, сколько мог. Когда же я потерял его из виду, взоры мои, естественно, перенеслись на другую сторону Аксая.

В ту же минуту послышался конский топот, и в темноте я увидел группу всадников. Она приближалась. По биению моего сердца — более чем глазами — я понял, что был перед нами враг.

Я посмотрел в сторону, где должен был находиться Игнатьев. Никто не шевелился — берег реки казался пустыней.

Я взглянул туда, где был Баженюк, но и он давно исчез из виду. Я глянул на другую сторону реки и у самого берега Аксая заметил всадника. Он тащил за собою человека, привязанного к хвосту лошади.

Это был пленник или пленница. И когда горец пустил коня в воду и пленник был вынужден следовать за ним, раздался жалобный крик. То был крик женщины.

Вся наша группа была в двухстах шагах ниже меня.

Что делать?

Пока я задавал себе этот вопрос, берег реки вдруг осветился, раздался выстрел, лошадь судорожно затопала в воде, и вся группа исчезла в водовороте, поднятом ими посреди реки. Раздался второй крик — крик отчаяния.

Я побежал туда, где совершалась драма. Посреди этого вихря, продолжавшего волновать реку, сверкнуло пламя и громыхнул еще один выстрел. Грянул третий выстрел, было слышно, как кто-то бросился в воду, и вслед за тем мелькнуло подобие тени, направляющейся к середине реки. Донеслись вопли и проклятия.

Внезапно шум смолк. Я посмотрел окрест себя, — за это время мои товарищи подошли ко мне и замерли, как и я. Наконец мы увидели что-то такое, чего невозможно было рассмотреть в темноте, но которое, однако, с каждой секундой обрисовывалось яснее и яснее.

Когда же группа была не более, чем в десяти шагах от нас, мы разглядели и поняли в чем дело.

Главным действующим лицом был Баженюк: держа в зубах кинжал, он нес на правом плече женщину, находившуюся хотя и в бесчувственном состоянии, но не выпускавшую ребенка, которого она стиснула в своих руках; левою же рукою храбрец нес голову чеченца, наполовину скрытую в воде.

Он бросил голову на берег, тут же посадил женщину и ребенка и голосом, в котором не было заметно ни малейшего волнения, произнес по-русски: