Александр Дюма - Кавказ

• Название: Кавказ
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Мерани
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

В 1858–59 годах А. Дюма путешествовал по России. Три месяца он провел на Кавказе. В апреле 1859 года в Париже вышли три тома его впечатлений от поездки на Кавказ. В 1861 году в сокращенном виде «Кавказ» был издан на русском языке.

Нынешнее издание, несмотря на незначительные купюры, — самое полное издание «Кавказа» в нашей стране.

Перевод с французского П. Н. Роборовского, литературная обработка, перевод недостающих частей, вступительная статья, послесловие, примечания и комментарии М. И. Буянова, редактор — доктор филологических наук, профессор Т. П. Буачидзе.

---

Нечего делать — буйволов выпрягли; все их усилия ни на шаг не подвинули тарантас вперед. Вдруг меня осенило:

— Калино, спросите, как далеко отсюда до Темир-Хан-Шуры.

Мой вопрос был передан ямщику.

— Две версты, — отвечал тот.

— Так пусть один казак поскачет как можно скорее на Темир-Хан-Шуринский пост с нашей подорожной и приведет пять лошадей.

Мысль была так проста, что каждый подивился, как она не возникла раньше. Не правда ли, что везде можно натолкнуться на яйцо Христофора Колумба?

Казак поскакал галопом. Теперь волей-неволей приходилось его ожидать.

Между тем немного прояснилось, и я умолял Муане взглянуть хотя бы на чудесный вид аула.

— Не хотите ли, чтобы я вам срисовал аул? — вопросил он. — Я не чувствую пальцев на руках; скорее вы заставите морского рака поднять клешню, нежели меня — держать карандаш.

Возражать не приходилось; сравнение, которое ничего не оставляло желать в отношении живописи, не оставляло никакой надежды и относительно исполнения.

Однако, после раздумья, он прибавил:

— Какая досада! Я знаю, что при освещении это должно быть восхитительно; замечательная страна Кавказ, если бы только снег не был так холоден и дороги не так дурны. Бррр!

Действительно, посреди домов видневшегося вдали аула возвышалась неприступная скала, и на вершине ее был выстроен дом-крепость, владелец которого, стоя на пороге у дверей, спокойно смотрел на наши муки в непролазной грязи.

— Поинтересуйтесь, — сказал я Калино, — кто этот господин, который решился поселиться там, на скале.

Калино передал вопрос ямщику.

— Шамхал Тарковский, — бросил тот.

— Слышите, Муане? Потомок персидского халифа Шах-Аббаса.

— Я знать не желаю ни Шах-Аббаса, ни его халифов; надо быть большим чудаком, чтоб заинтересоваться подобными вещами в этакую погоду.

— Муане, вот и лошади!

Муане повернулся. Пять лошадей действительно стремительно приближались к нам.

— Какое счастье! — сказал он.

— Гей! Кони, гей! Проворней, — кричал я.

Отпрягли прежних лошадей и запрягли новых; они вмиг сдвинули тарантас и понесли его, словно перышко.

Через четверть часа мы были в Темир-Хан-Шуре, а наш конвой — на обратном пути, увозя с собой петуха и четырех живых кур, взамен той бедной птицы, которую мы у них скушали.

Здесь мы нашли большой огонь, который был разложен нарочно для нас. Поручик Троицкий жил в Темир-Хан-Шуре с другом, которого он предупредил о нашем приезде через казака, отправленного за лошадьми, и друг распорядился затопить печку и камин.

Муане согрелся. По мере того, как он согревался и приходил в себя, он все больше оживал, и в нем все больше обнаруживался художник:

— Аул ваш в самом деле прекрасен.

— Не правда ли?

— Что это за господин, который смотрел на нас, стоя у порога?

— Шамхал Тарковский.

— У него славное жилище. Калино, подайте сюда мой картон. Надо поспешить зарисовать его голубятню, прежде чем меня опять начнет трясти лихорадка.

И он вновь стал рисовать, приговаривая:

— Я чувствую тебя, проклятая лихоманка, вот ты приходишь и не даешь мне закончить рисунок.

И, словно по волшебству, рисунок получался все более точным, более величественным и оригинальным, чем если бы он был сделан с одной лишь натуры.

Время от времени рисовальщик считал пульс.

— Все равно, — говорил он, — я думаю, что успею. Точно, успею — это я вам ручаюсь. Кстати, есть ли врач в этом городе?

— За ним уже послали.

— Только бы хинин не остался в телеге.

— Будьте покойны, хинин был в тарантасе.

— Ну, что ж, рисунок все же я завершил, он не будет худшим из прочих моих. И он стоит того, чтобы его подписали.

И он подписался: Муане.

— Есть ли, лейтенант, — спросил он, — у вас кровать? У меня зуб на зуб не попадает.

Муане помогли раздеться и уложили в постель. Едва он лег, как объявился врач.

— Где пациент? — спросил он.

— Покажите ему вначале мой рисунок, — попросил Муане, — посмотрим, узнает ли он его.

— Узнаете ли вы этот пейзаж, доктор, — спросил я врача.

Он скользнул по нему взглядом:

— Еще бы — это аул шамхала Тарковского.

— Да, теперь я удовлетворен, — произнес Муане, — посмотрите мой пульс, доктор.

— Черт побери! Ну и пульс: сто двадцать.

Несмотря на эти сто двадцать ударов, или, быть может, именно из-за них, Муане создал свой самый совершенный рисунок из всех сделанных в путешествии. Вот какая замечательная вещь искусство!

Глава XVI Лезгины

Большая доза хинина, принятая Муане вскоре после приступа лихорадки, волшебным образом прервала его болезнь. Лихорадки не было ни вечером, ни ночью, ни утром.

Я осведомился, что есть примечательного в Темир-Хан-Шуре; но на это мне отвечали отрицательно.

Действительно, Темир-Хан-Шура или, как называют сокращенно, Шура, лишь недавно отстроенное поселение. Это местопребывание Апшеронского полка.

Князь Аргутинский[118], видя, что место это находится среди непокорных и воинственных народов, сделал из него штаб-квартиру Дагестана. Командовал штаб-квартирой во время нашего сюда приезда барон Врангель.

К сожалению, барон находился в Тифлисе.

Шура была осаждаема Шамилем, но генерал Скролов[119] успел прийти на помощь, и Шамиль был вынужден снять осаду.

Однажды ночью Хаджи-Мурад ворвался в ее улицы; вовремя была произведена тревога, и Хаджи-Мурад — отбитый, возвратился в горы.

Предание гласит, что место, на котором в настоящее время находится Шура, было прежде озером.

На другой же день после нашего прибытия предание почти осуществилось. Весь город буквально превратился в огромную лужу.

С той минуты, поскольку нам нечего было делать в Шуре и лихорадка покинула Муане, оставалось только проститься с нашим хозяином, поблагодарить доктора, спрятать хинин для другого случая и уехать. Мы потребовали лошадей с конвоем и в восьмом часу утра выехали.

Я забыл сказать, что в эту ночь Виктор Иванович со своим багажом присоединился к нам.

Около десяти утра туман рассеялся и погода совершенно исправилась. Снег, который вызвал у Муане жар, исчез сам по себе, как и его лихорадка. Солнце взошло в полном своем блеске, и хотя октябрь[120] был уже на исходе и мы находились на северном склоне Кавказа, но в воздухе чувствовалась какая-то благотворная теплота.

Почти в полдень мы прибыли в Параул: простую почтовую станцию, на которой не доставало только одного — лошадей. Разумеется, мы не стали на сей счет вести переговоры со смотрителем; мы сразу пошли в конюшни, но они оказались пусты. На нет и суда нет.

Весьма неприятно проехать в день только двадцать верст.

Из несессера вынули перья, бумагу и чернила; вынули карандаши, бристольский картон и принялись за работу. В подобных случаях это служило нам развлечением.

Ночью лошади возвратились, но это были только две тройки. Наш бедный Виктор Иванович снова должен был остаться.

Мы выехали в десять часов утра.

Ночью была тревога, о которой мы ничего не ведали. Два человека, подойдя к воротам селения, объявили, что они бежали от лезгин; так как лезгины часто прибегают ко всевозможным хитростям, чтобы проникнуть в аулы, часовые пригрозили начать стрелять в них, и те удалились.

Нам дали конвой из десяти человек. Осмотрев все наше оружие, мы двинулись. Через час езды в редеющем тумане мы остановились за четверть мили от деревни Гелли. Она полностью походила на аул шамхала Тарковского.

Перед деревней росла прелестная роща, состоявшая из великолепных деревьев, между ними протекал настоящий пастушеский ручеек Вульсия бедного Эжезиппа Моро[121]. В теплые летние дни все это должно быть сущим оазисом. Под лучами солнца, проникающими сквозь туман, который уже стал рассеиваться, обрисовалась деревня Гелли — великолепный татарский аул, расположенный на высоком холме между двумя высокими горами, основания которых отделялись от основания холма двумя очаровательными долинами.

Жители этой деревни, расположенной в виде амфитеатра, были очень возбуждены. Платформ минарета, возвышавшегося над аулом, вершина горы, господствовавшая над минаретом — все было заполнено множеством людей, которые, будто по сигналу, устремили глаза в одну и ту же точку. Мы остановились на несколько минут для того, чтобы Муане мог набросать эскиз, потом крупной рысью двинулись в Гелли.

Там происходило нечто чрезвычайное, и мы немедленно узнали причины этого волнения.

Речь шла о лезгинской экспедиции, о которой уже три дня толковали, как о чем-то неопределенном, но угрожающем.

В это время милиционеры Гелли должны были иметь дело с лезгинами. Вот, собственно чем и исчерпывались все наши сведения; остальное было еще менее известно.