Надежда Ладоньщикова - Угол отражения (сборник)

• Название: Угол отражения (сборник)
• Автор: Надежда Ладоньщикова
• Жанр: Поэзия
• Год: 2015
• ISBN: 978-617-7060-78-8

Если подумать и спросить себя: о чем поется человеку, когда не думается и не поется о других людях? В сущности, есть только несколько основных, вечных тем: душа, блуждающая по миру и созерцающая, понимающая, воспринимающая, размышляющая – и ее песни – ритмы и впечатления, краски и образы. А кроме самой души у человека есть только дороги и чувства, и нет человеку ближе ничего, чем свои чувства и свои дороги – а все остальные песни – уже о ком-то другом, о других людях.

В сборник вошли лучшие мои старые стихи (и несколько более поздних) о чувстве пути души в мире, о чувстве жизненного пути человека и вообще чувстве пути. И еще – о тех дорогах, которыми ходят чувства и души, никогда не забывая собственного дома – человек своего, а душа – своего.

---

«Как весной, все небо улыбается…»

Как весной, все небо улыбается,
блеск лучей – от края и до края.
Может быть, и счастье возвращается,
просто я его не замечаю.

Я иду осенней шумной улицей,
лужи высыхают на дорогах.
Может быть, не стоит сердцу хмуриться,
может, впереди еще так много.

Улыбнулись осени угрюмости,
шепчет ветер: «рано еще стариться».
Может быть, пора поверить юности?
Может быть, мечты еще сбываются.

Может быть, и счастье возвращается,
просто я его не замечаю.
Как весной, все небо улыбается,
блеск лучей – от края и до края.

1987 г.

«А мне весна напоминает осень…»

А мне весна напоминает осень.
Стучит вода в железный подоконник,
и взглядом ночь в окне чего-то просит,
и долго сушит крылья зонтик.

Открыть окно – и в безнадежной тьме
прощанье встретить вместо возвращенья.
И вдруг – воспоминаньем о зиме
ударит странное мученье.

Мы ночью видим только сны.
она от нас скрывает слезы.
А днем мы видим не морозы –
прямой и мягкий взгляд весны.

1987 г.

«И по инерции гудят…»

И по инерции гудят,
а иногда и рвутся струны.
По светлым зайчикам идя,
не морщиться от боли трудно.

Когда меняется сезон,
все нервы ветром поднимает.
Опять один и тот же сон
я вижу – но не понимаю.

Удрать – и запереться вновь,
как ливень, переждать моменты,
когда насквозь сверлит любовь
или другие сентименты.

Дрожит весна в сухой пыли,
в слепящем солнце, в длинной тени.
Как расставанье не могли
мы отличить от возвращенья…

Плечами разве что пожать:
пройдет бравада листопада.
Вот только рифмы заплетать
сейчас, наверное, не надо.

1988 г.

Страсти-мордасти

Страсти-мордасти –
из наихудшей напасти!
Разной шерсти и масти бывают они.
Разной масти с одним обобщеньем:
они с ускореньем и увлеченьем
съедают дни.
Причем с одинаковым аппетитом
олигофренам и эрудитам.

Они очень любят,
когда их зовут и голубят.
Кто их одним ударом отлупит –
к тому не идут.
Страсти-мордасти всегда нуждались,
чтоб в них очень вежливо покопались –
сразу тут!
Только тыкать в них лучше мимо –
эти создания очень ранимы.

Их не пугает,
когда то клянут, то ругают –
их убивает
яркий свет.
Распутаешь
пару
туманных далей
На несколько сотен
простых деталей –
и зверя нет!
…Открыть, наверно, в науке надо
Отдельно для них
законы распада!

1987 г.

Не сравнивай

Не сравнивай – живущий несравним.

Мандельштам.

Не будет здесь и меня?
Будут рождаться люди.
Живые, как столб огня,
Живые, как все, что будет.
Как все, что они сохранят.
Перед окном мальчишки
будут учить по книжке:
«Материя. Неорганика.
Сознанием не обладает».
Подумаешь – книжка старенькая,
кто из нее узнает,
как я писала это,
и как любила жизнь,
и как ушла со света
по команде «ложись!».
Скомандовала природа
в одно из времен года.
Что-то известно науке,
но не понять душе,
как это – стихли звуки,
и навсегда уже?
Все станем потом неорганикой,
Все, говорят, там будем.
Будут учить по ботанике
нас будущие люди.
Прочтет ученица, и даже
подумает – «поняла».
Молекула не расскажет,
о том, как во мне жила,
как коллективы атомов
писали это сейчас.
Открестимся ли – от Фатума,
что вечно около нас?
Жизнь (ну и пусть сентименты)
осталась звуком невнятным,
разбрелись элементы –
не соберешь обратно,
Слетаются, прорастают
с силой ночи и дня,
А люди живут и не знают,
что все это – часть меня.
Они без меня обойдутся,
здесь никому не помочь.
Ну почему б не проснуться?
Неужто хуже, чем ночь?
И мы сейчас – из кого-то,
из прошлого – наша кровь.
Калейдоскоп-природа
узоры меняет вновь.
Спокойно плывет по кругу
водоворот веществ.
Так надо. Врага и друга
когда-нибудь это съест.
Вот в зеркале – я живая,
Я столько могу сама,
пыльные рамы хватаю –
там уходит зима.
Неужто не будет были,
зачем протирать штаны,
если еще не открыли
Ворота Той Стороны?
Если бы мне сказали,
что неделима всегда,
я бы ушла на вокзале
обгонять поезда!
Людям бы, как мартышка,
дарила на счастье прогнозы,
И, думаю, без одышки
промчалась вперед паровоза!
Сколько всякого, давнего…
О чем мы все говорим?
И вспоминаю: «Не сравнивай!».
Живущий неповторим.

1988 г.

Книга

Лаковая, цветная.
Картины, пейзажи, лица.
Ведь никто не узнает,
пока на полке пылится.

Вот, повинуясь мигу
(пусть бросится взгляд свежий),
я разорву книгу,
листы по стенам развешу.

И не всегда – мигу,
всей жизни своей – тоже:
себя сотворю, как книгу,
листы на всем свете брошу.

1988 г.

«Вот пейзаж на стене…»

Вот пейзаж на стене –
календарь, ерунда.
Успокоиться мне
помогает всегда.

Я в пейзаж побреду,
если нужен совет,
только все, что найду –
это листья и свет.

Прошивают лучи
построенья из крон –
Михаила мечи.
Пусть архангел молчит,
но присутствует он.

Прошивают лучи
и пылинки несут.
И архангел молчит,
как божественный суд.

И в зеленом миру
пока будут лучи –
пока будут лучи
ничему не учить,
я пока не умру.

Я в зеленом миру
никому не совру.

У меня на стене
календарь,
а под ним –
я поставлю «Вангелис»,
что ветром другим.

Льется звук. Он идет
и ползет по стене,
он, наверное, тот,
что приснился во сне.

Поднимается к кронам,
идет по стволам,
К этим веткам зеленым,
без драки и драм.

Среди шумов других,
не дошедших сюда,
это больше, чем стих,
но живая вода.

Эта песня приносится
ветром другим,
в уши нотами просится
ветрами зим.

Я в зеленом миру
никому не совру.

1990 г.

«Я не жалуюсь – я утверждаю…»

Я не жалуюсь – я утверждаю,
Утверждаю, что я побеждаю.
Говорите, но будет иначе,
победители тоже ведь плачут!

Плачет ветер, и воет, и рвется,
беспорядочно в небе метется,
и рыдает, и крыши срывает,
но однажды и он побеждает.

Плачет дождь, и врывается в реки.
Поднимает небесные веки –
посиневшие тучи больные,
и летят солнца ноты шальные!

А костра непонятное знамя
Своей болью швырнет перед нами.
Но глаза, как из сказки, лучились –
у огня мы победе учились.

Из воды, из огня, да из ветра мы телом,
из нетленной души первым делом.
По слезам да по звездам блуждая,
я не жалуюсь – я утверждаю.

1990 г.

«Я рву мечты, как письма рвут…»

Я рву мечты, как письма рвут.
Я ночью слушаю пластинки.
Вот, учинила самосуд –
Все слезы превращу в песчинки.

Все лишнее, в забытых днях,
Напрасно было столько боли,
Ведь тут, в декартовых осях,
как на кресте в открытом поле.

Всё, как Христа, не воскресить.
Пойду к распятью – не молиться.
Пойду спросить. Молить. Просить –
мне б воскрешенью поучиться.

1989 г.

«Зачем мне теперь…»

Зачем мне теперь
моя неповторимая жизнь?
Зачем мне теперь
все старые краски мои?
И все возвращается
давняя-давняя мысль,
крестись-не крестись –
привидение нашей любви.

На зеркале пыль –
подойду и сотру, чтоб смотреть
Увижу себя в нем,
и солнце в открытом окне,
и ветер качает
прозрачную, легкую сеть,
и теплые тени
ползут по знакомой стене.

На памяти пыль –
а что я увижу за ней?
Увижу ли мир настоящий –
не этот мираж?
За это отдать
мне не жалко настенных теней,
да только решиться
не смею на этот пассаж.

Я знаю – есть Свет.
Я читала про неба глаза.
Недаром же люди
любили смотреть в небосвод.
Есть сила, что к жизни,
к земле возвращает назад,
и та, что уносит
в галактики прямо вперед.

Я слишком люблю
свою неповторимую жизнь.
и слишком люблю
все старые краски мои.
Зачем мне теперь
та давняя-давняя мысль,
крестись-не крестись –
привидение – призрак любви.

1990 г.

«Вот он лежит спросонок…»