Владислав Кетат - Дети иллюзий

• Название: Дети иллюзий
• Автор: Владислав Кетат
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014

Это роман о Москве девяностых, но тут нет ни «ментов», ни бандитов. Есть молодые романтики – художники и поэты, скульпторы и писатели. Ещё есть любовь и творчество, надежды и разочарования, верность и предательство. Это роман о тех, на чью молодость выпало то непростое время, которым сейчас пугают детвору. Было ли оно таким? И было ли вообще?..

---

– Привет, – говорю я, даваясь со смеху, – давно не виделись.

– Ты. Это. Чего? – отрывисто спрашивает Эдуард, лихорадочно высвобождаясь от Зоиного захвата.

Я не выдерживаю и прыскаю в кулак. В это время Зоя с невероятной ловкостью для своих габаритов буквально выстреливает с дивана и, поправляя на бегу блузку и одёргивая юбку, исчезает в соседней комнате.

– Тебе чего? – повторяет свой вопрос, пришедший в себя Эдуард.

– Помнишь, ты мне в обед денег одолжить предлагал?

У Эдуарда расширяются глаза.

– Помню…

– Ну, я, типа, созрел.

Эдуард лезет в задний карман за бумажником, не глядя, вынимает оттуда несколько разномастных банкнот и протягивает мне.

– Надеюсь, увиденное не покинет пределов… – начинает он.

– Не бойся, не покинет, – подтверждаю я, – только можно у тебя ещё кое-что попросить?

– Что? – с тревогой в голосе спрашивает Эдуард.

– Галстук.

На станцию метро «Третьяковская» я прибываю ровно в шесть часов пятнадцать минут московского времени, для чего мне приходится отчалить с работы в половину шестого. Я не особенно беспокоюсь по этому поводу, хотя неприятный осадок присутствует. Даже не знаю, что мне будет, если Игорь выполнит своё обещание и проконтролирует меня. Оштрафует? Лишит премии?

К платформе с воем подползает переполненный поезд, облепленные изнутри расплющенными пассажирами двери распахиваются и практически пустовавшая до этого платформа наполняется людьми. Часть из них идёт на пересадку, другая – большая – на выход, то есть на меня. Мой взгляд мечется между лиц, идущих к эскалатору. В подавляющем большинстве лица молодые, людей в возрасте почему-то совсем мало. Всматриваюсь в каждую проходящую мимо девушку, и неожиданно соображаю, что не помню Татьяниного лица. Отчаянно пытаясь его вспомнить, закрываю глаза, но не тут-то было: как назло из памяти лезут другие, совершенно не относящиеся к делу женские лица. На переднем плане, конечно же, Светка, за ней по очереди ещё несколько персонажей из прошлого, а совсем сзади проплывает растрёпанная Зоя.

«Да что же со мной такое! – думаю я, мысленно возвращаясь на станцию. – Неужели так сложно вспомнить лицо девушки, которую видел всего три дня назад!»

Снова закрываю глаза, но опять ничего не выходит – образ Татьяны по-прежнему остаётся мутным или скрывается за другими; максимум, что удаётся – вспомнить её в профиль, так, как я её наблюдал в «Жёлтой кофте» до падения Дона Москито.

К платформе прибывает уже третий состав, но Татьяны всё нет. Мне начинает казаться, что она уже прошла мимо, а я её не узнал.

«Как же так можно! – сокрушаюсь я про себя. – Наверное, она тоже забыла, как я выгляжу, и прошла мимо. Надо было ей по телефону сказать, во что я буду одет…»

Четвёртый по счёту поезд подкатывает к платформе невероятно медленно, словно в намерении извести меня окончательно. Со знакомым с детства грохотом раскрываются двери, и из первого вагона в мою сторону выбегает высокая девушка в чёрном пальто и пёстром палантине на плечах. Полы её пальто на бегу весело развеваются, демонстрируя всем вокруг, и мне в том числе, серую выше колен юбку, высокие черные сапоги и кроваво-красную подкладку пальто. Девушка стремительно приближается, я вглядываюсь в её лицо, и не сразу, но узнаю знакомые глаза и улыбку. Не снижая темпа, Татьяна хватает меня за рукав и тащит на эскалатор.

– Извини, шеф задержал, – скороговоркой произносит она, когда мы занимаем место на ступеньках, – у нас есть семь минут. Придётся бежать.

– Здравствуй, – говорю я, – я очень рад, что ты пришла.

Татьяна улыбается глазами:

– А ты милый.

– Стараюсь…

Она приподнимается на носочки и целует меня в щеку. Касание её губ и лёгкий запах духов даёт странный эффект, сравнимый с ударом надувным молотком по голове. Сначала ощущается лёгкое головокружение, а затем пробежавший по позвоночнику холодок.

«Как молодой, ей богу», – усмехаюсь я про себя.

Должно быть, переживания отражаются на моём лице, поскольку Татьяна, сдвинув брови, интересуется:

– Что-то не так?

– Всё так, – отвечаю я и, чуть нагнувшись, целую её маленькую холодную ладошку.

Из метро мы выбегаем, держась за руки, словно два прилипших к палочке эстафетных бегуна. Бежим в ногу. Татьяна чуть впереди, я, отягощённый сумкой и тяжёлыми скользкими ботинками, сзади.

«Наверное, лёгкой атлетикой занималась, – думаю я, стараясь выровнять дыхание, – а может, лыжница…»

– Не отставай, – подгоняет меня Татьяна, – шире шаг!

– Куда уж шире… – отзываюсь я, теряя последний воздух.

Сворачиваем в Лаврушинский. Не встретив ни души, пробегаем мимо Инженерного корпуса галереи, затем вдоль кирпичной ограды, из-за которой виднеется знаменитое трёхшатровое крыльцо и засыпанный снегом памятник отцу-основателю. Наконец, ворота. Поддерживая друг друга, тормозим на скользком пятачке, синхронно хватаемся за ручку, дёргаем, но ворота не поддаются.

– Чёрт, опоздали! – упавшим голосом говорит Татьяна, ещё раз дёрнув холоднющую железяку.

Смотрю на часы, согласно которым у нас ещё есть целая минута, потом на закрытые ворота, потом на Татьяну. У той на лице выражение Пьеро из небезызвестного фильма, которое неожиданно меняется на крайне удивлённое.

– Ах, вот оно что! – вскрикивает она, пальцем показывая на небольшую табличку на воротах. – Выходной день – понедельник!

И вот тут, непонятно с чего, меня разбирает, что называется, нервический смех, но, так как смеяться мне уже нечем, я складываюсь пополам и в полусогнутом состоянии беззвучно вибрирую.

– Ты чего? – озабоченно спрашивает Татьяна. – Тебе что, плохо?

Делаю ей знак, что всё в порядке, а когда меня немного отпускает, говорю:

– Наоборот, хорошо. Это я к тому, что сегодняшний дурацкий день по-другому просто закончиться не мог.

– День ещё не закончился. Кстати, чем он такой дурацкий?

– Знаешь, бывают дни, – в перерывах между вздохами отвечаю я, – когда кажется, что мир действительно создал Котовский, давно перешедший с кокаина на тяжёлые наркотики. Вот сегодня именно такой.

Татьяна смотрит на меня с плохо скрываемым подозрением. Я понимаю, что брякнул лишнего, и спешу оправдаться:

– Просто, чтобы оказаться здесь, перед этими закрытыми воротами, мне пришлось раньше смыться с работы, доскакать от офиса до метро и от метро досюда…

Лицо моей спутницы становится серьёзным:

– Да, человек быстрее всего бежит к давно закрытым дверям…

«Вот это да, – думаю я, – она ещё и философствует. За двоих».

Скорее по привычке, достаю из кармана сигареты, и, прежде чем закурить, предлагаю Татьяне. Она жестом отказывается:

– На морозе не хочется.

Закуриваю в одиночестве. После пробежки сигаретный дым жжёт горло. Чтобы не затягивать паузу, спрашиваю:

– Стесняюсь спросить, а что мы будем делать дальше?

Татьяна разводит руками:

– Собственно, вариантов у нас немного. Точнее, всего два. Первый – пойти дальше, перейти по Лужкову мосту на другую сторону, покидаться снежками в памятник Репину, насладиться вечерним видом на Кремль, окончательно замёрзнуть и спастись от обморожения в каком-нибудь метро.

– А второй?

– Вернуться обратно к «Третьяку» и пожрать в «Маке». Честно говоря, у меня живот сейчас к спине прилипнет. Пардон, конечно.

– Тогда и думать нечего, – говорю я, подставляя ей локоть, – ведь путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Татьяна с силой шлёпает меня перчаткой по заду:

– Зараза…

– Ой, – вырывается у меня, – за что?

Вместо ответа она берётся за мой локоть двумя руками, и мы идём обратно к метро.

Лаврушинский живописно заметает. Ветер вьюжит по переулку миллионами, а может, и миллиардами снежинок, которые в фонарном сиянии кажутся цветными. Татьяна пытается поймать одну из них рукой.

– Ты посмотри, какая красота! – кричит она. – Знаешь, в детстве я думала, что облако, из которого идёт снег – это огромная пуховая подушка, проткнутая самолётом.

– А я думал, что там висит гигантский холодильник «Саратов‑2» открытой дверцей вниз, – отвечаю я.

Татьяна поворачивает голову в мою сторону:

– Врёшь.

– Вру, – соглашаюсь я, – честно сказать, я слишком рано понял физику процесса снего и дождеобразования. Как-то раз мы с родителями в Крыму ходили в горы, и попали там в облако. Очутившись внутри него, я мигом избавился от романтических представлений об облаках вообще. Изнутри оно выглядело, как среднестатистический туман, причём не очень плотный.

– Ещё один материалист-прагматик, – морщится Татьяна.

Я улыбаюсь.

– Ты чего? – спрашивает Татьяна.

– Понимаешь какое дело: не далее чем три часа назад один из моих шефьёв назвал меня романтиком за то, что я сравнил здание «Газпрома» с держащим небо титаном Атласом, а ты заклеймила прагматиком из-за того, что я не смог поддержать твоей фантазии о проткнутой самолётом подушке. Вот теперь я думаю, что же является критерием романтизма, а что нет?