Николай Телешов - Крамола

• Название: Крамола
• Автор: Николай Телешов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Из-за стола поднялся высокий худощавый человек с маленькими бесстрастными глазами, гладко остриженный, с выбритой бородой и подрезанными усами; лицо это, казалось, было очень удобно гримировать и придавать ему любое выражение.

- Почтенное собрание! - начал он, вынимая из кармана бумажку и все время косясь на нее. - Трудное и ужасное время переживает наше дорогое отечество. Изменники и крамольники, потерявшие честь и совесть, кричат по всей России: "Долой правительство и царя, мы сами хотим управлять народом и царством". Они хозяйничают уже в городах и земствах, выжимают с крестьян земские сборы и мечтают опять восстановить крепостное право.

- Крамольники! - крикнули четыре голоса из разных углов, и в ответ им по собранию глухо пронесся ропот.

- Они отрицают бога и православную веру, отрицают отечество, царя и верных слуг его, убивая лучших людей, преданных губернаторов и честных министров. Кто же эти люди, ведущие нас на край пропасти? Эти люди студенты, профессора, учителя, адвокаты, писатели и жиды!

Новая волна ропота пронеслась по собранию.

- Взглянем же, что стало с нашим народным хозяйством. Все разорено: дела испорчены, кредит подорван, и все это началось с проклятого слова "доверие", которое, не подумавши, бросил один либеральный министр назло действительной опоре России - самодержавию! Этим проклятым словом он вверг страну в несказанные беды. А другой министр, покровитель лендов, прямо отдал отечество на растерзание инородцам и всяким врагам...

- Правильно! - закричал вдруг банщик, очнувшись от спячки. - Все жулики и изменники!

Он ударил по столу тяжелой ладонью и, перебивая оратора, горячо продолжал:

- Всех их к чертовой матери!

Настроение вдруг поднялось. Много голосов заговорило сразу, но банщик кричал громче всех, стуча по столу:

- К чертовой матери! Всех их к чертовой матери!

Оратор пытался что-то сказать, но его уже не слушали, а бранили обоих министров, называя их предателями.

Кто-то прибавил к двум третьего, потом прибавил еще одного, а потом уже все загалдели вообще про начальство.

- Велика больно власть дана! - сердился один.

- Теснят народ и знать ничего не желают, - перебивал Другой.

- Зазнались! - добавил третий. - Ни суда на них, ни управы!

- Жертвы наши разграбили, а мы-то сдуру несли денежки-то. А они по карманам.

- Денежки наши - турлы!.. Фью!

- А полиция? Житья нет! Что захочет, то и ломит без меры, без толку: штрафует, орет, придирается.

- Пристав у нас был - этакое животное!

- А наш-то пристав: намедни так на меня и хрипит, так и топочет ногами.

- А моего дворника из Москвы выслал. Спрашивается:

за что?

- Зазнались! Пора бы им кулаки-то сшибить!

- Только себе морды отращивают, окаянные!

- Всех их к чертовой матери!

Говорили и кричали все разом, и чем больше шумели, тем больше разгорячались. Бранили войну, бранили какихто мошенников, роптали на налоги и ругали полицию. Настроение слагалось не в пользу оратора. Напрасно пытался он перейти снова к речи, напрасно кричали сыщики про жидов и студентов, и напрасно махал руками Воронов, призывая к порядку.

- Почтенное собрание!.. Почтенное собрание!.. - надрывался он, обливаясь холодным потом. - Вы не про то!

Тише! Не про это речь! Подождите!.. Почтенное собрание!

Но страсти разгорелись, и им уже не было удержа.

- Минин! Спасайте! - бросился, наконец, Воронов чуть не со слезами к Красавицыну. - Лезьте на стол. Кричите им что-нибудь!

Красавицын точно ждал этого. Ловко занес он на стол ногу и вдруг вырос над всем обществом с раскинутыми врозь руками.

- Народ православный! - гаркнул он во весь голос.

Неожиданность удалась. Все повернули глаза к новому

оратору и притихли, тем более что привезенный им молодец успел кое-кого пырнуть пальцами под ребра и сказать:

"Гляди! гляди!"

- Народ православный! - повторил Красавицын, не зная, что говорить дальше; сердце его колотилось, кровь стучала в виски.

Самолюбие не позволяло ему слезть теперь со стола, не сказавши ни слова, и он с своей высоты глядел почти с ужасом в эти десятки чужих глаз, в эти бороды и лица, обращенные к нему в ожидании чего-то важного и большого. Это молчание, которое он вызвал своим окриком, теперь давило его. Он понимал, что еще секунда - и все расхохочутся, и он уйдет, сгорая со стыда, а завтра весь город будет знать, как Красавицын говорит речи.

- Народ православный! - воскликнул он еще раз, теряясь, не рассуждая и делая что-то бессознательное.

Трясущимися руками он распахнул вдруг полу своего пиджака и, хватая из бумажника деньги, запальчиво мял их и бросал на стол, приговаривая.

- Вот!.. Вот!.. Вот!..

Потом вытащил кошелек и так же страстно и неожиданно для самого себя раскрыл его над столом, и, когда зазвенели рубли, полтинника, золото и мелочь, он почти уже шепотом восклицал, но резко, на всю комнату:

- Вот! Вот!

От денег, сыпавшихся на скатерть и на пол, и от той страстности, с которой Красавицын все это делал, впечатление было велико и сильно. Все осторожно начали подгребать бумажки в одну кучу, а некоторые нагибались я поднимали с пола монеты.

- Жертвую! - восклицал Красавицын, овладевая опять собою и чувствуя, что честь спасена. - Сложимся, объявим подписку, наймем добровольцев: пусть дуют проклятых крамольников!

- Бить! - радостно поддержали сыщики.

- Бей их! Бей! - ответили еще голоса, а Воронов захлопал в ладоши и весь просиял.

- Кладу и я от себя на доброе дело, - сказал он, медленно роясь в бумажнике.

- И я кладу на алтарь отечества! - добавил торговец с медалями, выбрасывая золотой.

И другие все согнули головы над кошельками, стараясь достать и положить в общую кучу так, чтобы другие не заметили - сколько.

- Теперь мы видим, - говорил Воронов, - как велико негодование против крамолы во всех слоях населения. Нам дорого ваше сочувствие, а за средствами и силами дело не станет: народ горит желанием сокрушить врагов родины.

Да погибнет крамола! - торжественно воскликнул он, поднимая над головою кулак.

- Бить! Бить! - поддержало собрание.

- Телеграмму послать в Петербург! - настаивал кто-то.

- Уже близится радостный час, - громко продолжал Воронов, покрывая голосом общий шум, - когда все мы, истинно русские люди, соберемся победоносно под святые стены Кремля, под благовест и трезвон наших московских колоколов. Из соборов вынесем мы торжественно наши хоругви и святые иконы и крестным ходом двинемся тысячными толпами по древней столице, колыбели нашей веры и самодержавных царей! Да сгинет измена! Нет пощады крамольникам!

- Ур-а-а! - закричали сыщики, а остальные горячо поддержали:

- Правильно! Дельно! Нечего их миловать!

- Сочувствуем! - кричал банщик, ероша волосы. - Гнать их всех к чертовой матери!..

V

Не прощаясь ни с кем, Яша незаметно ушел.

Странное, смутное чувство испытывал он, выйдя на свежий воздух. Магазины все были заперты и темны, и все эти торговые улицы и переулки, оживленные днем, теперь были тихи и безлюдны. Полная луна освещала пустые тротуары и мостовую, золотила железные глухие ставни дверей с висячими большими замками и гляделась в серые зеркальные стекла. Кое-где сидели сторожа на принесенных ящиках, скучливо прохаживался городовой, и только изредка проезжали экипажи, точно среди глухой ночи, хотя было вовсе не поздно и на других улицах было еще светло, оживленно и людно.

Часа два тому назад Яша шел сюда возбужденный и бодрый, а возвращался теперь усталый и подавленный.

Он не понимал себя, чувствовал какое-то недоумение и не знал, что сказать завтра дедушке.

Путь его лежал через Кремль.

По обычаю, снявши шапку в Спасских воротах, он с непокрытой головой шел против сквозного ветра и думал о том, как все они, тысячными толпами, вскоре пойдут здесь с пением и хоругвями, а те - другие - будут в это время лежать по кладбищам и больницам с переломанными костями. И ему было жутко и в то же время соблазнительно ожидание этого.

- Яша! А, Яша! - услышал он осторожный оклик и вздрогнул от неожиданности.

Перед ним стоял Федор и протягивал руку, но не так, как здороваются, а как благословляют.

- Отец Федор! - изумился Яша. - Вы как здесь?

- Я здесь у приятеля... Еще ведь не поздно. Я все тебя поджидал: второй раз выхожу глядеть. Ну что? Кончилось собрание?

- Я ушел. Другие еще остались.

- Ночь-то какая красавица! - шепнул Федор, взглядывая на небо. - Вот хорошо как! Чисто летом!.. Я тебя провожу немножко. Я сегодня ночую здесь вот, - кивнул он куда-то в сторону. - Мне не поздно: меня пустят.

Они шли уже рядом.

На Федоре было надето чье-то чужое черное пальто, похожее на монашеское, очень узкое, которое он все старался запахивать, но оно расходилось и обнажало ему то ноги, то шею.

- Расскажи, Яша, что было?

Яше и самому хотелось высказаться раньше, чем сообщать дедушке. Федора он знавал с детства и, хотя считал его человеком пустым и пропащим, все-таки верил ему и не стеснялся с ним.