Василий Катанян - Прикосновение к идолам

• Название: Прикосновение к идолам
• Автор: Василий Катанян
• Издательство: Захаров, Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-7027-0419-3

Видный кинодокументалист и блестящий рассказчик Василий Катанян написал эту книгу не столько о себе, сколько о своем интимном знакомстве с великими современниками — от Маяковского до Марлен Дитрих и от Эйзенштейна до Аркадия Райкина.

Причем написал с редким юмором и еще более редкой откровенностью, которая уже никого не шокирует, зато всех захватывает. Основной объем книги составляет первая на русском языке интимная биография великолепной и загадочной Лили Брик — она была его мачехой; откровенный портрет великой и неприступной Майи Плисецкой — он дружит с нею уже сорок лет; проникновенное жизнеописание гения и чудака Сергея Параджанова — автор был рядом с ним со студенческой скамьи до последних лет жизни.

---

В годы, когда рухнула Берлинская стена и мы стали свободнее ездить друг к другу, перед ним гостеприимно открыли двери наши коллекционеры, благодаря чему западный мир увидел немало мастеров, досель там неизвестных. К их числу относится фотомастер Ида Наппельбаум (дочь знаменитого фотохудожника Моисея Наппельбаума.) Эта женщина была уже в сильно преклонном возрасте, когда Натан Федоровский уговорил ее согласиться на экспозицию в Берлине. Ида Моисеевна всего лишь один раз, в 1925 году участвовала в международном салоне в Париже, завоевав там две золотые медали. В силу различных причин она больше не выставлялась, но работать продолжала.

Каталог выставки, который сам по себе является произведением полиграфического искусства, открывает фотография, сделанная Моисеем Наппельбаумом в Петрограде в 1917 году, где совсем юная Ида снята в группе с Николаем Гумилевым и Ириной Одоевцевой.

«Искусство Иды Наппельбаум — это открытие для нашей публики, как для ее современников, так и для людей молодых, — писали газеты. — И если мы подолгу стоим перед вещами, что нам показывает наш новый культуртрегер, то не успех ли это экспозиции, увиденной берлинцами? И что мы можем сказать г-ну Федоровскому кроме слов благодарности?»

Дело рук все того же Федоровского — «ренессанс» Петра Галаджева. Этого интересного художника в России не то чтобы забыли, но как-то не обращали на него внимания. Натан воскресил его работы и подготовил совершенно восхитительную экспозицию. И опять — нет пророка в своем отечестве! Эта выставка послужила нам примером. Работы художника — графика, коллажи, театральные и киноэскизы, лежавшие годами невостребованными на антресолях в квартире его родных, вдруг ожили от прикосновения Федоровского, о них вспомнили, заговорили и устроили выставку в Москве.

Меня всегда поражала в Федоровском «несобранная собранность». Он не расплескивал себя — таков был его метод работы. Накануне вернисажа я всегда недоумевал, глядя на полный хаос в Галерее, содрогаясь при мысли о фиаско, которое назавтра ожидало Натана. Но за час до открытия умением Федоровского и его колдовством все непостижимым образом вставало на свои места!

Каждый его приезд в Москву превращался для нас — независимо от времени года — в праздник Рождества. Мы соотносили Натана с Дедом Морозом, ибо он неизменно являлся с мешком подарков, которым нагружала его Галя. Широта, щедрость, безоглядность были для него органичны, и немецкая расчетливость ему не пристала. Не счесть людей, оказавшихся на чужбине, которым помог Натан в трудную для них пору.

…Галерея в центре Берлина — выставочные залы и офис в престижном доме стиля Югенд; неподалеку их огромная квартира и отдельная квартирка для гостей; машины, шофер, слуги, секретарши, массажисты и парикмахеры; себе, Гале и Максу одежда только из дорогих домов; шикарные ужины, подарки друзьям, поездки по всему миру (однажды он прилетел лишь на вечер в Париж, чтобы повидаться со мной) — он был человек широкий: выписал из России брата, которому помог стать выдающимся бизнесменом; перевез отца с матерью, купив им квартиру и обеспечив счастливую старость в окружении сыновей и внуков. Но главное, конечно, было дело, которое он знал и любил, — экспозиции в галерее, его любимый русский авангард.

Для нас Натан был олицетворением Берлина. Там его знали все русские и множество немцев. Он был космополитом, непринужденно чувствуя себя всюду на Западе и за океаном.

И вот на гребне успеха, богатства, победительности, когда для него стала доступной и его родина, куда он приезжал с радостью, свободно и когда хотел — все перестало быть. Как всегда, после смерти неординарной личности поползли слухи — мафия, рэкет, крах, спид… Пустое! Причины оказались другие. Неизлечимое заболевание мозга, когда угасает рассудок и человек погружается в детство. Как это принято на Западе, врачи без обиняков все ему сказали. И еще — женщина в России с замашками куртизанки. Уход от нее и необратимая болезнь дали толчок длительной и тяжелой депрессии, из которой его не могли вывести несколько месяцев и которая привела к трагическому концу. Он повесился на широкой шелковой ленте от конфет, когда Галя вышла в соседнюю комнату ответить на телефонный звонок…

Было ему сорок два года.

Поговорка гласит: «Незаменимых нет». Она неверна — разве кто-нибудь может заменить нам Натана?

Алла Демидова, или приглашение на танго

С Аллой Демидовой мы оказались соседями по даче. И вот поздно вечером, уже легли, я слышу под балконом ее приглушенный голос:

— Вася! Вася!

Не веря своим ушам, я замер.

— Вася, Васенька…

— Алла, я здесь.

— Да я не вас, я кота.

(Вот так всегда!)

Смеясь, мы познакомились.

Уставая от вечной публичности, по приезде на дачу она сразу же стремится уйти в тишину леса. Иной раз удивишься, увидев ее фигуру в нарядном парижском платьице, скрывающуюся в чаще. А ей все равно — в чем она приехала из города, в том и скорее в лес. А за нею зверинец — две ее собачки и кот. Чувствуя себя там, как дома, она знает все названия грибов, ягод, трав и цветов. Их она собирает, сушит, составляет букеты и, словно колдунья, украшает ими свое жилье. А потом она их о чем-то спрашивает, и, я убежден, они ей отвечают!

Меня всегда поражает наивность и искренность ее поведения вне сцены. Никакого притворства, актерства, позы. Все принимает на веру. Вот какой случай был у нас в 1982 году, даже трудно поверить, что такие времена были буквально вчера. У нас дома стоял видеомагнитофон, и мы смотрели разные кассеты, которых тогда было очень мало. А главное, все это было почему-то полулегально — какие фильмы можно смотреть, какие нельзя? Никто не знал. Кого-то посадили в тюрьму, все волновались и смотрели фильмы с боязнью, не понимая, почему надо опасаться, например, «Жестяного барабана» или «Соломенных псов»? Чушь собачья. Моего знакомого режиссера выбрали в комиссию на Петровку, 38, чтобы устанавливать, порно этот фильм или не порно и можно ли его смотреть дома? Насмотрелись они всяких хороших фильмов, которые уже стали классикой, долго спорили, но ничего не решили. И все полулегально и с риском продолжали по домам нарушать неизвестно что. И боялись по телефону об этом разговаривать.

Извините за такое отступление, но без него был бы непонятен следующий эпизод. Принесли нам кассету с фильмом «Последнее танго в Париже» Бертолуччи с Марлоном Брандо. Я звоню Алле и, учитывая все вышесказанное, говорю так:

— Алла, нам привезли из Парижа танцевальные пластинки с танго. Последние модные танго. Из Парижа. И мы вечером решили потанцевать. Будем танцевать танго. Которые из Парижа. Самые последние. Приходите. Вы же хотели танго. Из Парижа. Будем танцевать. Самое последнее.

— Вася, но я не танцую. Я не умею. И почему танго?

— Оно снова вошло в моду.

— Но я не гонюсь за модой, особенно за танцами…

— Алла, но это так просто — танго. Особенно последнее из Парижа, там такае ясная мелодия, четкий ритм…

— Ну, не знаю. Я как-то не настроена на танцы. У вас, наверно, будет много народу…

— Нет, придет только Федя Чеханков. Он, кстати, прекрасно танцует, он вас научит, будет гнуть в танго. И вы с ним сможете танцевать. Последнюю новинку Парижа — танго. (Господи, думаю. Как уж яснее сказать? Неужели она думает, что мы с Инной и впрямь будем весь вечер танцевать? И как у нас в квартире танцевать, когда повернуться негде? Нет, все принимает на веру.) Очень вам советую, Алла, приехать, приятно проведете время, в крайнем случае будете просто смотреть, как мы с Инной танцуем танго. Из Парижа. Самое последнее. (Боже, что я горожу?)

— Ну… не знаю. (Наверно, думает — что за удовольствие смотреть, как Вася с Инной танцуют весь вечер танго?) Если освобожусь, заеду. Спасибо.

— Уффф!

Вечером — звонок в дверь, приезжает Алла, дыша духами и туманами, красиво причесана, элегантно одета — танцевать так танцевать! Я ее все же уговорил на последнее танго. Из Парижа. «Я думала, что правда танцевать. И, честно говоря, удивилась». Вместе с нею очень мы смеялись над ее доверчивостью…

Мне кажется, что лучше нее никто сегодня не читает стихов, особенно поэзию Ахматовой. Она замечательно интересно разбирает «Поэму без героя», но это не «музыку я разъял, как труп», а увлекательный и умный рассказ о персонажах поэмы, которые часто не названы, но угаданы ею; это ассоциации со строками ранней Ахматовой, которые у Демидовой вызывает даже одно слово в поэме; это ее соображения относительно туманных образов, которые она расшифровывает, поверяя Ахматову ее же строфами… Можно было бесконечно слушать это эссе Демидовой о поэме Ахматовой, сидя в ее колдовской комнате на даче, с видом на водную гладь за окном. Жаль, что оно не записано ею и нигде не напечатано.

Естественно, что когда я работал над фильмом «Анна Ахматова. Листы из дневника», то читать стихи пригласил Аллу Сергеевну. Когда мы пришли в аппаратную, я снял пиджак, засучил рукава, приготовившись как следует поработать с Демидовой, «и — и не мог». Она так совершенно читала, что вся группа сидела завороженной, и, к счастью, эта «завороженность» осталась в фильме. Единственное замечание, которое я сделал и которое Алла постаралась учесть, только испортило стихотворение, и я тут же попросил ее перечитать по-своему. Думаю — именно это имел в виду Станиславский, когда говорил, что режиссер должен умереть в актере… Что я и сделал.