Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)

• Название: Люди песков (сборник)
• Автор: Бердыназар Худайназаров
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1981

Бердыназар Худайназаров — известный туркменский писатель, автор многих поэтических книг, повестей и романа Люди песков, отмеченного в 1970 году Республиканской премией имени Махтумкули. Роман — о войне, хотя описываемые в нем события происходят за тысячи километров от фронта, — о мужестве и самоотверженности людей, научившихся выращивать хлопок, необходимый для победы. Героев повести Сормово-27 объединяет стремление скорей провести в пустыню воду. Преодолевая сопротивление песков, они несут возрождение этому краю. Повести Хошар и Браслет матери посвящены туркменскому селу в годы войны, судьбам молодых женщин. Две другие повести — о современности, об изменениях в жизни туркмен, о формировании новых традиций, о новых нравственных ценностях.

---

— Инте-е-ре-е-сно!.. — протянула Халлыва. — Такой скупердяй, а вам и зерно, и шерсти дал! К чему бы это?

— Но они же помогают старику! — вступилась за подругу Тулпар. — И Аксолюк сказала: мать к нему прибирать ходит. Стирает ему.

— Не верится… — Халлыва вздохнула. — Не расщедрился бы он так за стирку да уборку. Боюсь, другая у него цель. А ну, глянь мне в глаза!

Аксолюк резко повернулась.

— На, смотри! Смотри сколько хочешь! Увидела что?

— Увидела… — негромко сказала Халлыва и, прикусив верхнюю губу, опустила глаза.

Я стоял в сторонке и искоса поглядывал на женщин, не смея поверить в то, что слышал. Когда Халлыва умолкла, я молча уставился на нее, превратившись в вопросительный знак. Она утвердительно кивнула мне и отвернулась.

— Не ваше дело! — вдруг выкрикнула Аксолюк и, мгновенно побагровев, бросилась к двери. — Что хочу, то и делаю!..

Никто ничего не сказал. Халлыва, прикусив губу, молча сидела у очага.

МАМАН

Сегодня я заметил, как ты что-то считала на пальцах. Подсчитала, уронила руки и вздохнула, опустив голову.

— Чего считаешь, Маман? — крикнул я сверху.

— Одиннадцатый день, как из дома уехали, — грустно сказала та, не переставая долбить землю. — Столько еще осталось! Больше двух недель!

— И чего тебя домой тянет? — невесело усмехнулась Халлыва. — Или ждет кто?

— А вдруг ждет! — выкрикнула Маман. — Может, война давно кончилась. Копаемся в этой яме — что мы знаем?

Я не раз замечал еще там, в поле, что стоит вам начать переругиваться, работа идет веселей. Сначала я глазам не поверил. Потом вижу: точно. Ну, думаю, помогает, ругайтесь, только чтоб не очень, не всерьез.

— А вы бы взяли да поспорили! — решил я подзадорить женщин. — Я люблю слушать ваши ссоры!

— Думаешь, это просто? — Маман распрямилась, поправляя кушак. — Чтоб побраниться всласть, тоже и сила нужна, и настроение. Да и живем, как назло, дружно. Если уж и ругаться, только со стариком. А с ним что проку ругаться?

— Да-а? — протянула Халлыва. — А хочешь, я сделаю, что ты сейчас разозлишься?

— Не знаю… — задумчиво протянула Маман, отдирая с лопаты мерзлую глину. — Думаю, трудновато меня раззадорить. Все внутри перемерзло, окостенело…

— Пожалуй, — ехидно промолвила Халлыва. — Сегодня у тебя и правда хорошо на душе!

— Это с чего же?

— Ну как же! На рассвете Гыравлы-ага так нежно укрывал тебя одеялом!

— И чего городишь! — резко бросила Маман. — Я не Аксолюк, чтоб позволять всякой дряни прикасаться!

— А чего особенного? — с деланным удивлением спросила Халлыва, надеясь еще больше распалить подругу. — Раскрылась, ноги торчат, человек пожалел тебя, проявил заботу, а ты!.. Оклеветала старого уважаемого человека!

— Да пусть у меня ноги совсем отмерзнут, отвалятся пускай, я этого уважаемого и близко не подпущу! А замечу что, всю бороду по волоску выдеру!.. — Маман так высоко вскинула лопату, что большой ком глины шмякнулся не на выступ, а где-то далеко за мной.

"Неплохо!" — подумал я.

Но Халлыва не стала больше тебя подзадоривать. Улыбнулась и спокойно взялась за работу. Ты же еще несколько раз с силой швырнула глину наверх, потом перестала бросать и задумалась, опершись подбородком на лопату. То ли тебе нужно было отдышаться, то ли слезы душили… Мне вдруг стало совестно, ведь я был причиной твоих слез и этого ненужного раздора. Я то и дело поглядывал на тебя, мысленно прося прощения.

Маман!

Жизнь улыбалась тебе, Мамап! Ты, как и Халлыва, вышла за любимого. Твой Амангельды еще не вернулся с действительной, а все уже знали, что ты ждешь его, что выйдешь за него замуж.

Амангельды пришёл из армии в начале сорокового года. Какой он был красивый, какой статный, нарядный!.. Все только о нем и говорили, а мы, мальчишки, не могли оторвать глаз от его фуражки с яркой пятиконечной звездой. Как тебе завидовали подруги! Выйти замуж за человека, который, три года служил в разных больших городах, столько повидал; столько знает!..

Когда Амангельды снимал фуражку со звездой и, положив ее рядом, тонкими длинными пальцами расчесывал черные волосы, от него пахло одеколоном! А как он болтал по-русски с учителем русского языка! Как бегал в майке по двору, делая какие-то сложные упражнения, к которым привык в армии… Когда Амангельды садился на коня, нам казалось, приехал сам маршал Ворошилов. Такой у тебя был жених!

Вскоре ты стала Амангельдиевой. Не прошло и года, родился сын. Это было весной сорок первого.

Нарядная, яркая весна пришла тогда к нам. Земля сплошь заросла зеленой травой, даже тропки, даже дороги! Посмотришь утром на два тополя, растущие на окраине аула, и кажется, что они покрыты дымкой. А все потому, что с вечера и всю ночь шел обильный, щедрый, проливной дождь. Когда он прекращался и из облаков выглядывало солнце, весенний ветер доносил горьковатый запах молодой травы, а все вокруг начинало сверкать и переливаться алмазными каплями дождя.

Как-то утром, торопясь в школу, я увидел, что Амангельды лезет на урюковое дерево. Урюк был еще совсем зеленый, и я удивился.

— Эй, пионер! — крикнул Амангельды, заметив меня. — Иди-ка сюда!

Я подошел, ничего не понимая.

— Влезь! Мне нужно несколько штучек этой кислятины. Давай подсажу!

— Чего подсаживать, я и так! — Мигом вскарабкавшись на дерево, я нарвал ему горсть зеленых ягод.

— Спасибо, товарищ пионер! — Амангельды с чувством пожал мне руку.

В эту минуту ты вышла из кибитки. Окликнула меня, назвав по имени, и улыбнулась. Улыбнулась, конечно, не мне — Амангельды. Он положил тебе на ладонь урюк, и ты вдруг застыдилась, опустила голову — все это запало мне в память. Вернувшись после школы домой, я рассказал маме, как рвал тебе урюк.

— Значит, опять беременна, — сказала она.

Весна всегда хороша, но та, предвоенная, принесшая людям столько счастья, была как-то особенно прекрасна. И вот я смотрю на тебя, усталую, замерзшую, в телогрейке, с тяжелой лопатой в руках, и вспоминаю тот весенний день, то дерево с кисловатыми плодами, и комок подкатывает к горлу…

Мне иногда кажется, что с начала войны идет не третья, а десятая, пятнадцатая зима!.. Сколько нам пришлось всего испытать! Тебе два первых года войны принесли огромное горе: сначала ты потеряла сына, потом умерла дочка…

И зачем я так устроил, что Халлыва пусть в шутку, по все же обидела тебя!.. А может, ничего? Пусть лучше поругались, чем молча ковырять опостылевшую мерзлую глину и думать, думать, думать?.. Самос страшное — носить в себе свою боль. Пусть человек кричит, плачет, ругается, только пусть не молчит.

* * *

Техник, или, как его называли по-старому, мираб, принимал работу каждые десять дней. Во вторую десятидневку мы, понятно, сделали больше, чем в первую, по все равно ясно было, что за оставшиеся десять дней с заданием нам не справиться. Однако мираб не только не ругал нас, даже начал хвалить.

— Не очень я на вас надеялся, если уж честно. Думал, помогать придется, решил, буду просить мужчин, подсобите, мол, женщинам, а вы — вон как! Ни разу ни одной жалобы: холодно, голодно, кирка из рук вырывается!.. Гордые! Молодцы, женщины. Прямо говорю: молодцы! Нисколько от мужчин не отстали!

Техник говорил бодро, весело, но, когда мы шли с ним в контору, чтоб оформить документы, он друг завел совсем другой разговор:

— Сердце кровью обливается глядеть на них! — Он бросил окурок и глубоко вздохнул. — Женщина есть женщина, мужчина — мужчина. Каждому свое. Женщины наши, конечно, молодцы, слов нет, любая работа по плечу, любая, только не хошар! Да еще тут, в Бассага. Ты привык, пригляделся, а свежим глазом — на кого они, бедные, похожи? Ты руки их видал? Да… Это же девушки, молодухи… Голос осип, хрипят, как старухи. Нет, братишка, нельзя так. Война, это я все понимаю, а только женщина — существо нежное, беречь надо ее… Хошар и девушки!.. От одной мысли в дрожь бросает! Пускай за плугом идут, сеют, молотят, на коне скачут! Даже воевать могут — вон сейчас сколько на фронте героинь!.. Но хошар — нет. Хошар не для женщин! Нет, нет!

Он отвернулся и, прикрывая ладонью огонек самодельной зажигалки, сработанной из винтовочного, патрона, раскурил новую самокрутку. Я было пытался возразить, но техник перебил меня:

— Чистить этот канал намного тяжелей, чем вырыть такой же заново. Неужели у вас в ауле начисто перевелись мужики? Пожилые, не призывного возраста? Или допризывники! Не найти пятерых мужиков!..

— Я так понимаю, — начал я, когда, выговорившись, техник наконец умолк, — председатель наш вперед смотрит. Мог, конечно, прислать пять человек допризывников. Но мне кажется, он считает: на будущий год все равно придется женщин присылать, пускай, мол, привыкают понемножку… Узнают в области: в таком-то районе на хошаре успешно работали женщины, будут перенимать опыт. Может, наши женщины новое движение начали? Может, это историческое начинание…