Николай Телешов - Против обычая

• Название: Против обычая
• Автор: Николай Телешов
• Жанр: Русская классическая проза

---

В назначенный день собрались старшины волынцевского участка и покорно ожидали "штучки", какую заблагорассудится выкинуть их новому начальству. Уже заранее они не были с ним согласны, хоть и не знали еще, в чем дело.

Когда же к ним вышел Василий Михайлович, в новом мундире, стройный, красивый, с блестящими глазами, они сразу смутились и оробели. Он упрекнул их за беспорядки и объявил, что за такие дела самих сажают в острог, что, укрывая и помогая беглым, они действуют против закона и что если он только узнает, что где-нибудь кто-нибудь ослушается его приказания, - всех под суд отдаст как сообщников. Старшины молча поклонились, и только один старик, покрутив головой, осмелился проговорить:

- Слушаем... Прикажем, ваше высокоблагородие...

Только ладно ли будет?

- Чтоб было! - рассердился Волынцев и топнул ногою.

Старшины опять поклонились и разошлись с понурыми головами.

III

Весь вечер лил дождь. Волынцев шагал из угла в угол по своим небольшим комнатам, обдумывая возникший вопрос и проверяя самого себя.

"Конечно, я прав! - мысленно решал он. - Конечно, прав!"

Однако недовольство собою, чувство чего-то неладного, как будто внутреннего разлада и сомнительной правоты мешали ему успокоиться.

"Вот почему, - думал он, - не страшит и Сибирь закоренелых преступников: они знают, что могут убежать, что в бегстве будут сыты, одеты, а главное - расчет на сочувствие и поддержку в народе".

То смущаясь, то ободряясь надеждой искоренить преступление - вековое и общее, вошедшее в местный обычай, даже, по словам писаря, в священный долг населения, - Волынцев видел в этом необыкновенный подвиг. В мыслях его порою вспыхивала радость, потому что борьба совпадала с целью - учиться и выдвинуться, ради чего он покинул Петербург, родных и забрался в эту глушь, отделив себя добровольно от всего цивилизованного мира.

В волнении и раздумье он подошел к окну.

Там, за окном, было серо и мутно: дождик бился в стекла, где-то чудилась однотонная песня ветра, и было скучно везде и сиротливо. Волынцев засмотрелся. Он видел перед собой пустынную улицу сквозь густые сумерки, видел грязную, потемневшую дорогу, постепенно сливавшуюся с дождем и вечерними тенями. Мысли его мало-помалу становились бессвязнее, уносясь куда-то, возвращаясь и перепутываясь. Манила предстоящая борьба, соблазняла почетная будущность, а в душу просилось что-то далекое, минувшее и позабытое... Ему вспомнилось вдруг иное, лучшее время, когда он сам был моложе, лучше, отзывчивее... Он так же стоял однажды перед окном, так же упорно глядел на дорогу - только это был Петербург, людные улицы, морозная звездная ночь, а за столом шумела молодая компания, споря и горячась, защищая любовь, милосердие и жалость ко всем униженным и несчастным. Он и сам тогда сочувствовал этому и, обернувшись, увидел добрые разгоряченные лица товарищей, увидел свою сестру, которая молча слушала, не сводя блестящих глаз с говорившего студента... Словно желая и теперь увидеть те же лица, Василий Михайлович обернулся, но маленькая неуютная комната была пуста, на столе тускло горела свечка, и повсюду чувствовался запах тулупа и дегтя, занесенный только что ушедшими мужиками.

"Как все это было давно!" - вздохнул он, припоминая прежнее время, прежние верования, мечты и надежды, и опять в душе его смутно, точно эхо, отозвалось что-то старое, доброе...

Дождь монотонно шумел за окном. Одиночество, скука и ночное безмолвие настраивали на свой лад воображение Волынцева, и ему стало казаться, что такое же тусклое небо, которое моросило теперь беспрерывным дождем, раскинулось всюду, над всей Сибирью, залило ее мутными потоками, и нигде нет защиты в эту черную ночь от ливня, от сырости, от грязи и холода; вряд ли даже звери не попрятались в свои норы; неужели только люди, бездомные и голодные, бегут в это время, бегут лесами, окольными дорогами, пользуясь темнотой и прячась от других людей...

Волынцев живо представил себе такого беглеца, промокшего, проголодавшегося, который ночью среди мрака подходит к избе, ищет и находит хлеб и снова скрывается, боясь попасться на глаза такому человеку, как, например, он - Болыицев.

- Вздор! - резко перебил он течение своих мыслей и снова зашагал по комнате. - Все это сентиментальность и фразы, из которых ничего не может быть путного!

Так думал Волынцев, решив не поддаваться минутным увлечениям и во что бы то ни стало искоренить вредный и беззаконный обычай.

- Нужно покончить разом и навсегда!

Твердый в своем решении, он не допускал уже более, чтобы жалость закралась к нему в душу.

IV

Близилось к осени.

Василий Михайлович не мог на себя нарадоваться: то, что слагалось десятками и сотнями лет, чго вошло уже в кровь и плоть населения, он разрушил единым словом, единым взмахом пера.

"Так и впредь буду делать!" - думал он с удовольствием и при случае расспрашивал старшин о бродягах, строгонастрого подтверждая приказ.

Увлеченный первым успехом, Волынцев писал о своем подвиге в Петербург родным, когда к столу подошел Услышинов и молча поклонился.

- Ты что? - спросил Волынцев, не отрываясь от письма.

- Да что, Василий Михайлович, опять лошадь украли, - отвечал писарь.

- Черт знает что такое! Это ни на что не похоже! - разгорячился Волынцев и, отбросив письмо, взволнованно зашагал по комнате. - Конечно, теперь осень... самое воровское время...

- Никак нет, Василий Михайлович, осень здесь ни при чем, - со вздохом проговорил писарь. - Никогда у нас этакого безобразия не бывало.

Что ни день, то приходила новость: уводили лошадей, резали телок, обирали проезжих. Глухой ропот поднимался в народе: боялись за хлебные амбары, за избы, а поджог, по общему мнению, был неминуем. Но Волынцев твердо стоял на своем. Борьба увлекла его; он лично производил дознания, разъезжал по всему участку, нанимал на свои деньги сторожей и совершенно забыл об отдыхе.

"Дорого мне это обходится, и возни очень много, но без того не расстанусь, чтобы не вышло по-моему!" - писал он в письмах к матери, нередко хвалясь, что имя его пронеслось грозой по Сибири.

По его, однако, не выходило. Воровство усиливалось, не стало сладу. Наконец, у самого Волынцева увели ночью верхового коня, а любимую собаку его удавили и назло повесили ее перед окошком спальни.

Волынцев рассвирепел. Целую ночь он ворочался в постели без сна и чуть не плакал от обиды и злости. Он не мог примириться с мыслью, что его любимец, черный понтер, - повешен.

"Ну, зарежь, застрели - все легче! - думал Василий Михайлович. - А то повесили!.."

- Это ужасно! Это бесчеловечно! - возмущался он и поклялся, что теперь уже ни за что не отступит и всех переловит.

V

Прошел год... Волынцев успокоился. Крестьяне его боялись, о бродягах было почти не слышно... Из Петербурга ему уже писали, что скоро он получит высшее назначение, а он писал в Петербург, чтобы на лето приезжали к нему мать и сестра.

"У нас полное раздолье, воздух чистый, домик мой просторный, все крайне дешево и всего сколько хочешь. Реки кишат рыбою, а дичи так много, что некуда девать, - писал он домой, соскучившись без родных. - Дело мое теперь уладилось, все тихо, и я буду при вас почти неотлучно..."

- Иван Петрович, пойдешь со мной на охоту? - предложил однажды он писарю, выбрав свободное время.

- С восторгом-с, Василий Михайлович!

Они снарядились по-прежнему: Волынцев пошел с ружьем, Услышинов с своей дубинкой.

Проходя по заимке, они заглянули в землянку. Там было пусто.

- А помнишь, Иван Петрович, - сказал заседатель, - как в прошлом году мы здесь расшумелись? Теперь видишь - ничего нет! Во всем необходима смелость и твердость: уступи я тогда хоть на волос, испугайся воровства или пожара - ну и кончено! Те же мужики меня в грош не ставили бы. А теперь - нет! Теперь на меня как на грозу все смотрят!

- Стойкость характера - дело великое! - похвалил писарь. - Оно, конечно, если не себя показать, так для чего было и беспокоиться вам ради этакой должности... Вам впору быть губернатором либо в министерстве что-нибудь этакое .. а не здесь, не у нас!

- Я говорю, что и Петр Великий сначала был добровольно корабельным мастером... Что ж делать, нужно учиться... Нужно всегда начинать с первой ступеньки, с нижней, чтобы в точности изучить дело, а там шагай себе хоть через десять, но первая ступенька необходима - это мое правило. Единственно, о чем я тужу, - продолжал Волынцев, - что собаку мою повесили. Вот подлецы! Ничего мне больнее не могли придумать, разбойники!

- Еще бы-с!

- Главное, повесили - вот что обидно!

- Чего хуже!

- Я вот сейчас с ружьем иду... Конечно, убивать буду, но ведь смерть смерти рознь: застрелить я могу, но повесить - нет! Рука не поднимется. Здесь хлоп - и баста, А там эта петля, эти судороги, этот высунутый язык...

Волынцев нервно содрогнулся, а писарь из сочувствия плюнул и махнул рукою.

Весь день бродили они по полям и рощам и, наконец, утомленные, расположились близ озера отдохнуть. Услышинов развел костер, а Василий Михайлович приготовил фляжку.