Чарльз Ливер - Семейство Доддов за границей

• Название: Семейство Доддов за границей
• Автор: Чарльз Ливер
• Жанр: Классическая проза

(англ. Charles James Lever) — английский писатель, друг Теккерея и Диккенса. Уроженец Ирландии, по образованию — врач, в последние годы — дипломат (английский консул в Триесте). Забавно было прочитать на сайте «The Victorian Web»: «Ирландскорожденный Ливер (1806-72) появился на свет в Дублине от английских родителей» Конечно же, «The Irish-born Lever» — это уроженец Ирландии Ливер, но «ирландскорожденный» все же «загогулистей» (ну, типа «сын турецкоподданного» Бендер).

---

Изъ Генуи мы ѣхали по морскому берегу и останавливались въ Спеціи на два дня, купаться въ морѣ — удовольствіе, которымъ здѣсь пользуются чрезвычайно-наивно, можно сказать патріархально. Дамы и мужчины вмѣстѣ шутятъ, хохочутъ, кокетничаютъ въ водѣ такъ же непринужденно, какъ въ гостиной. Новость положенія придаетъ всему этому необыкновенную занимательность. Но это, вѣроятно, оскорбляетъ твои ирландскіе предразсудки, потому я молчу.

Лукка такъ понравилась папа, что онъ готовъ былъ бы здѣсь прожить очень-долго; но лордъ Джорджъ отстранилъ эту опасность, намекнувъ трактирщику, что папа очень богатъ. Потому счетъ возросъ до громадныхъ пропорціи; папа разсердился, и завтра мы ѣдемъ во Флоренцію, которая, по увѣренію лорда Дж., восхитительна. Нигдѣ, говоритъ онъ, общество не достигло той свободы нравовъ, какъ во Флоренціи; тамъ не существуютъ узкіе предразсудки, которыми отравляются удовольствія въ Англіи. Горю нетерпѣніемъ видѣть «прекрасную Флоренцію», какъ ее называютъ сами итальянцы. Твоя, неизмѣнно тебя любящая

Мери Анна Доддъ.

ПИСЬМО XXIV

Кенни Доддъ къ мистеру Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Флоренція. Милый Томъ,

Около мѣсяца ужь не писалъ я вамъ, да и теперь едва могъ выбрать нѣсколько свободныхъ минутъ. Изъ заголовка видите вы, что мы во Флоренціи. Какъ и зачѣмъ сюда мы попали — не умѣю вамъ сказать. Изъ Генуи хотѣлъ я везти своихъ домочадцевъ прямо въ Додсборо и не понимаю, что помѣшало исполненію этого плана. Вообще, я очень-слабъ головою послѣ моей болѣзни.

Вы знаете, какъ невѣста Джемса оказалась канатною плясуньей. Счастье наше было, что у ней ужь есть два мужа, иначе Джемсу не миновать бы ея рукъ. Теперь онъ отдѣлался долгами, платить которые прійдется мнѣ; чѣмъ? — вопросъ неудоборазрѣшимый. Съ позоромъ бѣжали мы изъ Генуи, и прежде, нежели я могъ опомниться отъ стыда, очутились во Флоренціи, въ великолѣпномъ отелѣ. Здѣсь ожидало насъ новое развлеченіе. Милая супруга моя отъискала нѣкоего падре Джіакомо, который наградилъ ее множествомъ книжекъ; она ихъ раздавала по дорогѣ, и когда мы достигли Флоренціи, достигла этого города и вѣсть о подвигахъ мистриссъ Д. Она подверглась бы величайшимъ непріятностямъ, еслибъ опять не выручилъ насъ Моррисъ, который хорошъ съ нашимъ посланникомъ. Онъ хлопоталъ за насъ, какъ за родныхъ; но когда я началъ благодарить его и просилъ возобновить знакомство съ нами, онъ, по какой-то непонятной для меня причинѣ, отклонилъ это предложеніе, такъ-что отчасти обидѣлъ меня своею странною холодностью.

Впрочемъ, пишу вамъ не затѣмъ, чтобъ разсказывать жалкія приключенія мистриссъ Д. и ея покорнѣйшаго супруга, а съ единственною цѣлью напомнить вамъ, что намъ очень, очень нужны деньги, присылкою которыхъ вы чрезвычайно-обяжете вашего стараго пріятеля

Кенни Дж. Додда.

ПИСЬМО XXV

Джемсъ Доддъ Роберту Дулэну, Е. В., въ Trinity College, въ Дублинъ.

Флоренція. Милый Бобъ,

Еслибъ ты зналъ, какъ трудно найдти часъ свободнаго времени въ шумной Флоренціи, ты не сердился бы на мое долгое молчаніе. Съ утра до утра мы веселимся, кутимъ, волочимся. Какъ очаровательна флорентинская жизнь, ты поймешь, если я скажу тебѣ, что даже нашъ старикъ увлекся, пустился въ развлеченія и даже не морщится отъ нашихъ расходовъ. Они очень-велики, но что жь дѣлать? Жить хорошо и беречь деньги — вещи несовмѣстныя.

Между-тѣмъ знай, мой другъ, я влюбленъ! Она мила неописанно, невообразимо. Ты знаешь, я не могу противиться нѣжному, томному взгляду — у ней именно такой взглядъ.

Она сидѣла въ ложѣ № 19, надъ оркестромъ; мнѣ сначала было видно только ослѣпительно-прекрасное плечо ея, но вотъ она обернулась — какой дивный профиль. Такъ прошло нѣсколько спектаклей. Я употреблялъ всѣ усилія, чтобъ попасть въ сосѣднюю ложу, но она принадлежала прусскому посланнику; я подкупилъ одного изъ музыкантовъ и усѣлся съ гобоемъ на его мѣсто въ оркестрѣ, но оттуда былъ видѣнъ только барьеръ ложи. Я сталъ волочиться за танцовщицею, чтобъ видѣть ее изъ-за кулисъ — достигъ своей цѣли; но моя красавица помѣнялась мѣстомъ съ другою дамою и сидѣла спиною къ сценѣ! Однимъ словомъ, судьба меня преслѣдовала, но я упорно боролся — и восторжествовалъ! Я сѣлъ опять въ кресла; я видѣлъ иногда ея профиль. Однажды даже — о восторгъ! она взглянула на меня въ лорнетъ! Она замѣтила меня! Я не вѣрилъ своему счастію. Такъ продолжалось три спектакля. Въ третій вечеръ она смотрѣла на меня долго и пристально, и въ антрактѣ мнѣ подали записку: «Если вы зайдете въ ложу № 19, вы тамъ найдете стараго друга, который будетъ очень-радъ васъ видѣть». Я стремглавъ бросился къ завѣтной ложѣ: «Кому принадлежитъ № 19?» спросилъ я капельдинера. — «Madame de Goranton», отвѣчалъ онъ съ французскимъ выговоромъ; я не могъ догадываться, кто эта madame de Goranlon; вообрази жь мое удивленіе и радость, когда, отворивъ дверь ложи, я былъ встрѣченъ дружескимъ пожатіемъ руки и знакомымъ хохотомъ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ!

— Вы, кажется, располагались обожать издалека, мистеръ Доддъ? сказала она, улыбаясь. — Аделина, позволь тебѣ представить моего друга, мистера Додда. Холодный, ледяной поклонъ былъ отвѣтомъ на эти слова; потомъ Аделина развернула свой вѣеръ и, прикрывшись имъ, шепнула что-то почтенному джентльмену, сидѣвшему подлѣ нея; онъ улыбнулся и сказалъ; «Parfaitement, ma foi».

Я началъ говорить съ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ; она сказала, что очень-рада видѣть меня, несмотря на нѣкоторыя неудовольствія съ нашимъ семействомъ; спрашивала, здорова ли мама, попрежнему ли очаровательны Мери Анна и Кери; говоря о нихъ, она старалась вовлечь въ разговоръ свою подругу; но Аделина отвѣчала только взглядомъ или легкимъ наклоненіемъ головы на ея слова. Она была со мною не просто застѣнчива или холодна — нѣтъ, милый Бобъ, въ ея манерѣ выражалось совершенное презрѣніе; а между-тѣмъ, ея красота такъ очаровала меня, что я готовъ былъ на колѣняхъ умолять ее объ одномъ благосклонномъ взглядѣ. Конечно, она замѣчала это. Мистриссъ Горъ-Гэмптонъ также замѣчала и пригласила меня къ себѣ ужинать. Ей хотѣлось, чтобъ и Аделина высказала хоть одно ободрительное слово; но Аделина была непреклонна; и когда я сказалъ, что принимаю приглашеніе, капризно замѣтила, что у нея болитъ голова, и что она думаетъ лечь въ постель тотчасъ но пріѣздѣ домой. Передаю тебѣ, милый Бобъ, эти мелочныя подробности, чтобъ ты могъ судить, какъ сильно я влюбился, если меня не оттолкнули такіе явные знаки холодности

Я поѣхалъ ужинать къ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ. Аделина сдержала свое слово и удалилась почивать. Съ нами ужинали нѣсколько знатныхъ иностранцевъ, но хозяйка оказывала мнѣ явное предпочтеніе. Оно не утѣшало меня, и въ три часа утра съ досадою возвратился я домой, проигравъ (скажу мимоходомъ) шестьдесятъ наполеондоровъ въ ланскне. Съ нетерпѣніемъ ждалъ я возвращенія лорда Джорджа, который ѣздилъ въ Маремму стрѣлять бекасовъ. Я хотѣлъ сдѣлать его своимъ повѣреннымъ, узнать отъ него, кто прелестная Аделина, о которой мистриссъ Горъ-Гэмптонъ не сказала ни одного слова, сколько-нибудь опредѣлительнаго, вообще только превознося похвалами ея умъ, сердце и красоту. Но, вообрази мое отчаяніе! послѣ этого вечера ложа № 19-й опустѣла, а вечеромъ, въ разсѣяніи, не припомнилъ я, по какимъ улицамъ ѣхали мы на квартиру мистриссъ Г. Г. и Аделины. Предметъ моей страсти исчезъ отъ меня. Я впалъ въ меланхолическое расположеніе духа, былъ недоволенъ всѣми и всѣмъ.

Но одинъ человѣкъ во Флоренціи особенно былъ для меня несносенъ, это — Моррисъ. Я чувствовалъ потребность выместить на немъ свою досаду. Однажды мнѣ попался нашъ лакей, отправленный къ нему съ письмомъ отъ моего старика. Разспросивъ лакея, узналъ я, что батюшка съ Моррисомъ ужь три дня о чемъ-то толкуютъ; я тотчасъ же заключилъ, что предметомъ ихъ бесѣдъ служу я, и, въ порывѣ досады, поскакалъ къ Моррису. Мнѣ отвѣчали, что онъ не принимаетъ. Я спросилъ перо и бумаги и написалъ ему самую оскорбительную записку. Мнѣ отвѣчали, что «отвѣтъ будетъ въ скоромъ времени» и я долженъ былъ удалиться, внѣ себя отъ бѣшенства.

Я чувствовалъ, что нанесъ ему смертельную обиду и долженъ пріискать себѣ секунданта. Тайвертонъ еще не пріѣзжалъ съ охоты; я пошелъ по кофейнымъ и не встрѣтилъ ни одного человѣка, на котораго могъ бы положиться въ дѣлѣ, касающемся чести. Въ раздумьѣ, шелъ я по улицѣ, какъ вдругъ мимо пронеслась карета, изъ окна которой глядѣло на меня чье-то лицо, какъ-будто знакомое. Карета остановилась — и ты можешь вообразить мое изумленіе, когда я увидѣлъ передъ собою доктора Бельтона. Онъ, какъ ты знаешь, уѣхалъ въ Мадридъ, медикомъ при нашемъ посланникѣ; счастье тамъ ему послужило: посланникъ сдѣлалъ его своимъ секретаремъ, и теперь посылалъ его въ Берлинъ и Лондонъ съ какими-то важными депешами, относительно которыхъ надобно было объясниться съ министромъ иностранныхъ дѣлъ.