Сергей Михальчук - Почтальон, шире шаг!

• Название: Почтальон, шире шаг!
• Автор: Сергей Михальчук
• Издательство: Мастацкая лiтаратура
• Жанр: Детская проза
• Год: 1975

В книгу включены рассказы и маленькая повесть о жизни пионеров и школьников, об их работе, ученье, отдыхе, о формировании характеров ребят. Мальчишки и девчонки, герои писателя, пытливо вглядываются в добрый мир, который их окружает, познают красоту родной земли, высокую цену труда своих отцов и матерей, в жестоких боях отстоявших нашу Родину от фашизма.

---

Когда играли третью партию блицтурнира, Саньке показалось, что Железный жульничает. То кнопку часов нажмет, еще не сделав хода, то думает за чужой счет. Это значит, когда Санька сделает ход, а нажать на кнопку забудет. А Витька вступился за Толика. Ему что, он обоим проиграл, все равно выше третьего места не подняться.

Чуть не подрались они тогда, доказывая друг другу свою правоту. Хорошо, в хату дядя Гриша зашел — помирил. Даже пообещал быть судьей, если ребята перенесут свой турнир на воскресенье.

«Стоп! — спохватился Санька. — А разве есть у меня лучший друг, чем дядя Гриша?! Правда, он вчетверо старше меня, но дело ведь не в возрасте…»

Григория Леонтьевича Трояновского — дядю Гришу — в деревне уважают все: и дети, и взрослые, и даже совсем старые деды. Уважают за хозяйскую заботу о колхозном добре, за спокойную рассудительность и доброту. Сколько Санька себя помнит, дядя Гриша летом пасет колхозных коров, а зимой работает в мастерской. «Золотые руки у человека, — говорит про него Санькина мама, — да только здоровья нету». А здоровья нету потому, что дядя Гриша инвалид. На войне его тяжело ранило — пуля пробила грудь, чудом выжил.

Сразу после войны (об этом Саньке тоже рассказывала мама) Григория Леонтьевича назначили заведующим фермой. Проработал лет десять, поставил ферму на ноги, коров племенных завел, а потом сам попросился в пастухи.

Санька уважал дядю Гришу всегда. А вот подружились они по-настоящему только прошлым летом.

Как-то мама — она работает на ферме дояркой — попросила Саньку:

— Подмени, сынок, на пару дней Генку-подпаска. В город к своякам ему подъехать надо, трудно будет Григорию Леонтьевичу одному со стадом управляться.

Гена как уехал на «пару дней», так и не вернулся: поступил в какое-то училище. Но Санька на него не обижался. Даже радовался. Очень уж понравилось ему в подпасках. Да и чему тут удивляться! С дядей Гришей не соскучишься. И не знал, и не думал Санька, что будет ему так интересно. Сколько историй услышал он от пастуха, о каких людях узнал… Во время войны дядя Гриша прошел со своим артиллерийским дивизионом от Волги до австрийской столицы Вены, побывал чуть ли не в десятке разных стран. Да и теперь почти каждый год, едва ляжет снег, дядя Гриша то в санатории лечиться ездит, то к сыновьям в гости. Три сына у него, чтобы у каждого побывать, нужно почти весь Советский Союз объездить. Старший — Петро — аж в Красноярске инженером работает, средний — Василь — шахтером в Донбассе, а младший — Игнат — научный сотрудник, он живет в Минске.

А еще интересно Саньке с дядей Гришей потому, что он — всем мастерам мастер. Даже на пастбище, где какая вроде бы работа, его руки не знают покоя: то кошелку плетет, то путы вьет, то зубья для граблей выстругивает. А то подберет на лесной опушке какой-нибудь засохший корень и такую фигурку забавную из него вырежет — не хотел бы, а рассмеешься.

Дядя Гриша не делил работу на большую, серьезную, важную и мелкую, пустяковую, которую можно сделать кое-как, только бы с рук сбыть. Все он делал с душой и к этому же как-то незаметно, исподволь приучал Саньку. О чем бы ни говорили они, сидя на пригорке или неторопливо бредя за стадом по лугам и перелескам, Санька всегда ощущал, что дядя Гриша своим глуховатым голосом словно раздвигает перед ним границы мира, учит внимательней, пристальнее вглядываться в жизнь.

Разговаривал дядя Гриша с Санькой не как с мальчишкой, а как с равным, только менее опытным человеком. Наверно, поэтому Санька задавал ему такие вопросы, которые никогда не задал бы ни учительнице, ни даже отцу.

Санька знал, что дядя Гриша был храбрым солдатом. Ни у кого в деревне не было столько орденов и медалей, сколько у него. Одиннадцать боевых наград украшали в праздничные дни грудь колхозного пастуха. Но однажды Санька не выдержал — спросил:

— Дядя Гриша, а вам когда-нибудь было страшно?

Дядя Гриша не засмеялся, не пожал плечами, не отмахнулся. Свел к переносице брови, закрыл глаза, негромко ответил:

— Было. Мы тогда армию фельдмаршала Паулюса добивали. Немцы все силы на прорыв бросили, очень им хотелось из окружения выбраться. На наше орудие три тяжелых танка пошли. Развернутым строем. А у нас из всего расчета лишь двое осталось, я да заряжающий. Андрюшка Серегин, хороший паренек. Остальные или убиты, или ранены. А танки ползут, лупят снарядами — попробуй останови. Ох и набрался я страха. Ну, все, думаю, конец, отвоевался! В щель бы забиться, прогрохочут над головой… Но ведь за танками в прорыв недобитые фашисты ринутся!.. Ну, тут меня такое зло взяло, весь страх пропал. Как же так! Сколько наших солдат жизнь отдало, чтоб петлю затянуть, а теперь они уйдут?! «Снаряд!» — кричу Серегину. Как шарахнули! С первого выстрела один подбили. Потом второй подожгли. А третий струсил: развернулся да ходу… Вот тогда, брат, я и понял, что не так страшен черт, как его малюют.

Даже когда начались занятия в школе, Санька не забывал о дяде Грише. Он часто прибегал после уроков на пастбище, чтобы помочь пастуху, потому что другого подпаска ему так и не дали.

И когда произошла та досадная история на уроке истории, Санька дома о ней никому и словом не обмолвился, а дяде Грише рассказал.

Случилось вот что. К ним в школу прислали нового историка, молодого парня с соломенным чубом и добродушной, немножко растерянной улыбкой. Геннадий Петрович только в нынешнем году окончил институт. Наверно, он очень волновался, потому что то и дело повторял словечко «вот». «Вот» да «вот», «вот» да «вот». Может, он за этими «вот» свою тревогу прятал? Или подбирал нужные слова?.. Во всяком случае, новый учитель был так похож на Толика Петрушкевича с его бесконечными «железно», что Санька тихонько засмеялся и принялся отмечать слово-паразит точками на промокашке.

Он с таким увлечением вылавливал злополучное слово, что из объяснения учителя ровно ничего не запомнил и не понял.

— Ну и сколько? — вдруг услышал Санька.

— Сорок восемь, — не задумываясь, ответил он и только затем поднял голову и увидел учителя.

Геннадий Петрович стоял у Санькиной парты и с упреком глядел на него.

— Повтори, о чем я рассказывал.

Санька встал и, покраснев, молча уставился на свою промакашку. В ушах звучало бесконечное «вот».

— Садись, — сказал учитель и отошел к окну.

Ребята растерянно переглядывались: никто ничего не понял. Санька сидел, опустив голову. В классе стояла напряженная тишина.

Потом учитель заговорил. Как ждал этого дня, как мечтал о нем. Как долго готовился к первому в своей жизни уроку. Конечно, он уже проводил уроки, но это было на практике, когда рядом — опытные учителя. Начинать всегда трудно, уж это-то они должны понимать, не маленькие…

Он не назвал Санькиного имени, но и без того Санька был готов от стыда сквозь землю провалиться: за что обидел человека?..

Не похвалил Саньку и дядя Гриша, которому он, запинаясь на каждом слове, рассказал об «истории» с историей. Вздохнул, потер колючую, изрезанную глубокими морщинами щеку, отвернулся.

— Глупо, брат… Однако хоть то хорошо, что сам понял. Обязательно попроси у Геннадия Петровича прощения, обязательно. Нужно, чтобы совесть чиста была.

Дядя Гриша достал ножик и принялся строгать какую-то палочку.

— Была и у меня история с учителем, — сказал он. — Струсил я тогда, сдрейфил, как говорится, и до сих пер жалею, простить себе не могу. Был я таким, как ты, может, даже чуть поменьше. Только-только начальную школу окончил. Это теперь в нашей деревне восьмилетка, а когда я учился, всего четыре класса было. И очень я тогда, брат, к чтению приохотился. А книг в деревне было мало. Ну, учебники у детей, «Политграмота» у соседа Костика, который недавно демобилизовался из армии, журнал «Крокодил» у колхозного счетовода. Колхоз только организовался, бедновато еще жили. Так я все перечитал. И добрался наконец до библиотеки учителя. Правда, была библиотека и в школе — все книги на одной полочке помещались, но я их еще в третьем классе осилил. А у учителя была полная этажерка книг и два битком набитых чемодана. И вот с четвертого класса я начал брать книги у учителя. Замечательный, помнится, был человек. Он вел третий и четвертый классы, а учительница — его жена — первый и второй. В школе они и жили, в двух маленьких комнатках, с дочерью и сыном. Фамилию учителя и теперь помню — Байрашевский, а вот имя и отчество позабыл. Много времени прошло…

Подбирал и давал мне книги сам учитель. Если его не было дома, — учительница. А иной раз их сын. Он уже учился в седьмом классе, в соседнем селе. Видно, он и подсунул мне смеха ради вместе с другими ту книгу.

«Полесских робинзонов» Янки Мавра, «Маяк на краю света» Жюля Верна и книгу «Там, где растет хлопок», теперь уже не помню, какого автора, я проглотил за одну неделю. А вот на четвертой книге споткнулся. Это было «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Фридриха Энгельса.