Борис Анашенков - Закон развития

• Название: Закон развития
• Автор: Борис Анашенков
• Издательство: Правда
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Опубликовано в журнале «Огонёк» № 35 (1784), 1961

Рисунки П. Пинкисевича.

---

Наталья Борисовна смеялась, взмахивала руками, и в раскрасневшемся лице ее, в прическе, туго оттянутой назад, в аккуратном платьице с отложным воротничком проглядывало что-то прежнее, боевое, задорное, комсомольское.

— Да-а, сошла ты с пути, Наталка, сошла, — тянул Павел, задумчиво поглядывая на нее. — Тебе бы с характером твоим в Кремле сидеть сейчас. Огонь-девка была...

Наталья Борисовна сощурила, будто от внезапной боли, глаза, низко нагнула голову, повела ладошкой по скатерти.

— Так получилось... Не судьба... Дети... Тишу с места на место перебрасывали, я за ним... В институт поступила, на агронома хотела. Год проучилась, отца снова перевели — бараки, поле голое. Где уж там учиться...

— Вроде багажа, значит, ты за ним путешествовала? Так получается?

— Да, так...

Тихону Андреевичу не нравилось, что Павел так много внимания уделяет жене, да и весь разговор не нравился: в нем он различал что-то похожее на упрек себе.

— Так помнят, говоришь, меня? — спросил он, наливая себе водки. — За высокой политикой послали тебя мужички?.. Да-а...

— Помнят, послали.

То ли после ванны, то ли от водки, хотя пил он немного, может быть, и от усталости Павел погрузнел, постарел, резче обозначились морщины вокруг узкого жесткого рта, чаще кривились губы.

Наталья Борисовна пробормотала что-то насчет пирога и вышла, пряча лицо от проницательных глаз Павла.

— Зря ты разговоры эти затеял, — сказал Тихон Андреевич. — Она ведь всерьез все принимает. Пойдет теперь переживать, — он усмехнулся. — Все виновных ищет.

Павел промолчал. Пил он немного, к еде тоже почти не прикасался: сослался на больной желудок.

— Клин клином вышибать надо! — закричал Тихон Андреевич, снова наливая себе водки. — Я пока служил, каких только болезней у меня не находили! Месяцами на исследованиях разных... В отставку вышел — все как рукой сняло.

Павел снова промолчал. Лицо у него было такое же, как и на огороде, казалось, он производил в уме сложные подсчеты и никак не мог свести концы с концами.

Тихон Андреевич подкладывал себе холодца, заливной рыбы, огурчиков, пил, закусывал, снова пил, улыбался.

— Так помнят, значит, Тишку?

— Помнят, помнят...

Павел вдруг встал.

— Прилягу я, Тихон. Нехорошо мне что-то.

— Вот те раз! — зашумел Тихон Андреевич, тоже вставая. Лицо его блестело от пота, короткие влажные пряди липли на выпуклый крепкий лоб, он размахивал зажатой в руке вилкой, кричал: — Подводишь, Павел, нашу породу, подводишь! А я уж думал, стол сдвинем да и померяемся силенкой-то, а? Как бывало! Сдаешь, брат, сдаешь... А еще с картошкой собрался ехать.

— На картошку силенок хватит, — сказал Павел. — Силенка есть. От соленого меня, наверно, замутило.

Братья перешли в кабинет, где гостю постелили на диване. Горела одна настольная лампа, стены тонули в полумраке. Наталья Борисовна мыла на кухне посуду.

Павел, одетый, сидел в постели, потирал грудь, смотрел в одну точку.

— Вспомнили, значит? — Тихон Андреевич растроганно поморгал. — Конечно, в деревне, там высокой политики не увидишь, уперся носом в свой забор — и дальше ни тпру, ни ну. Главное тут — общие законы развития. Знай их — и дело как по маслу пойдет. Эх, мне бы к вам председателем!

Павел поднял голову.

— Чего же не приехал! Вот в Белоруссии один отставник как колхоз поднял... Инвалид войны. Москву бросил, квартиру, на разор поехал. А теперь на всю страну гремит, люди к нему со всего света за умом едут.

— Устал я, Паша, — негромко пожаловался Тихон Андреевич.

— Тебе пятьдесят шесть, ты устал, а мне шестьдесят... По двенадцать часов из кузни не вылезаю. И войну прошел, в шахте семь лет отработал, в колхозе какие только работы не перепробовал.

— У меня ответственность была, Паша, — мягко сказал Тихон Андреевич. — Штука тяжелая, не каждому по плечу. Думаешь, за что нам такие деньги платит государство? За красивые глаза? Только радости от них мало. Вышел на покой, только бы и пожить, глядишь — трах! — и нет человека. Как мухи мрут. И все ответственность, Паша. Все соки из тебя берет.

— А у меня разве ответственности нет? — сощурился Павел. — Не подготовлю инвентарь, сев сорвется, без хлеба останешься ты, Тишка. И тоже не одними руками, головой поработать нужно.

— Не то, Паша, не то...

Наталья Борисовна, в переднике, с полотенцем в руках, стала в дверях, улыбнулась. «Сейчас брякнет что-нибудь», — подумал Тихон Андреевич.

— Ты чтой-то, Павел, — наконец сказала Наталья Борисовна, заговорщически поглядывая на мужа, — картошкой, говорят, торговать собрался?

— А что?! — Павел выпрямился и тоже как будто повеселел. — Дело правое. Грех куском бросаться, верно, Тихон? Утратила ты, Наталка, крестьянство, утратила. Избаловал тебя Тихон. Ишь, лес какой развела в подвале! За косы бы ее, Тихон, за косы.

Он с неожиданной легкостью и даже веселостью вскочил с дивана.

— Пойдем, Тиша, наберем мешочек, чтобы завтра не возиться. Первый автобус когда в город идет? В шесть? Ну и ладно. Может, два раза еще обернусь.

Спустились в подвал. Павел остановился у входа, а Тихон Андреевич, повязав старый женин передник, стал насыпать. «Охота пуще неволи, — бормотал он. — Ходить, конечно, не придется, первый сорт картошечка, с руками оторвут, а все-таки...» Ему было неудобно держать мешок и насыпать, но позвать на помощь Павла он не решался. Жена снова вклинилась между ними, отравила все своим дурацким смехом, вопросами. «Удивительный человек! Ну, если бы я навязывал Павлу эту торговлю, тогда понятно, а то ведь он сам предложил. Для него это — удовольствие. После этого он просто увереннее будет себя чувствовать в доме... Э, да разве она поймет!»

Покраснев от натуги, он поволок мешок к лестнице. Павел молча посторонился. И снова Тихон Андреевич ощутил неловкость, досаду, снова не решился попросить Павла помочь ему поднять мешок.

Никогда еще он не испытывал такой острой неприязни, прямо-таки ненависти к жене. Ведь дура, явная дура, за всю жизнь рубля своим горбом не заработала, на всем готовом всегда прохлаждалась, птичьего молока только не имела, а лезет, лезет...

В прихожей Тихон Андреевич с грохотом бросил мешок на пол, вытер рукой лоб.

— Многовато принес...

Павел вдруг позвал Наталью Борисовну. Она появилась не сразу, искоса, осуждающе взглянула на одного, на другого.

— Наталка, а ведь он и впрямь готов меня с картошкой на базар отправить, — сказал Павел, с задумчивым, жалеющим интересом глядя на брата.

У Тихона Андреевича часто-часто застучало в виски, ставшие непрочными, тонкими, как бумага.

— Кто хочет?.. Ты же сам... Ты что, Павел? — забормотал он, не слыша и не понимая своих слов.

Много-много лет назад, еще до войны, Тихон Андреевич получил выговор по службе, а до выговора его дело долго разбирали всевозможные комиссии. Все обошлось лучше, чем он мог ожидать. С тех пор служба его текла мирно, но страх перед возможностью нового разноса не покидал его. Уходя в отставку, Тихон прежде всего подумал, что теперь не нужно будет бояться, хотя первые месяцы, пока он привыкал к новому положению, страх нет-нет да и давал о себе знать. Сейчас же ему вдруг показалось, что ничего не обошлось, разнос все-таки настиг его. И самый строгий, какой только мог быть. Никакого снисхождения! Никакой жалости!

И Павел, лицо которого расплывалось в глазах, отступало и никак не могло отступить, был уже не Павел, а высокий начальник. Как удары молота, падали из его рта слова.

— Вбок живешь, Тишка! — кричал Павел. — Мы в деревне участки свои обрезаем, чтобы силу не распылять, колхозное производство поднять, а ты с эдакой-то вышины и вон куда скатился! Сукин ты сын, Тишка!

Павел вдруг сморщился, взмахнул тугим, жилистым кулаком.

Наталья Борисовна перехватила его руку, обняла, повторяя:

— Не надо, Павлуша, не надо. Что ты?

Губы ее дергались, но слезы, мелкие и частые, так и сыпались из ее глаз.

Павел опустился устало на старенький диван в углу прихожей, уронил между плеч голову.

— Закон развития, — бормотал он, вздрагивая всей спиной. — Закон развития... Нет, не выбрали бы тебя у нас председателем. Я бы первый руку против поднял.

Наталья Борисовна сидела рядом с ним, не плакала и молчала. Вид у нее был такой, какой бывает у людей, решившихся после долгих колебаний на что-то твердое и определенное.

Тихон Андреевич снял с вешалки старый плащ и вышел.

На улице было темно, свежо. Боль, стучавшая в виски, на воздухе усилилась, голова раскалывалась от нее.

Тихон Андреевич быстро шел мимо темных, сливавшихся в сплошную стену сосен, мимо стройки с редкими, неяркими огнями и думал, что добром эта история для него не кончится, придется, очевидно, слечь в постель, и надолго.

Он дошел до шоссе, постоял и решительно повернул назад.

Мысль о том, что Павел сидит сейчас с Натальей Борисовной, говорит о нем, была невыносима. Он решил поначалу, что брат разыгрывает ее, а она по глупости принимает его слова за чистую монету. Теперь он чувствовал, что сам оказался в дураках. Он вспомнил ее смех, ее голос и все прибавлял шаг. Конечно, с Павлом она нашла общий язык. Что ж, он не возражает: отправляйтесь, Наталья Борисовна, в деревню, живите там, работайте в колхозе.