Владимир Козлов - Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе

• Название: Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе
• Автор: Владимир Козлов
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-8243-1205-8

Книга известного российского историка В. А. Козлова посвящена противостоянию народа и власти в эпоху «либерального коммунизма». Автор рассматривает типологию и формы массовых насильственных действий, мотивы, программы и стереотипы поведения конфликтных групп, политические и полицейские практики предотвращения или подавления массовых беспорядков. Реконструкция и анализ событий 1950-х — начала 1980-х гг. опирается на огромный массив вновь привлеченных архивных источников.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Издание третье, исправленное и дополненное

---

При оценке действий участников волнений публикаторы в какой-то мере воспользовались обычной для советской историографии логикой, оправдывавшей, например, ссылками на «отдельные эксцессы» насилия и преступления «революционных рабочих» в годы революции и гражданской войны. Между тем, новочеркасские события, представлявшие собой слоеный пирог причин, мотивов, программ и моделей поведения, в принципе не имеют «векторной», однолинейной интерпретации: «хулиганствующие» и «криминальные элементы», обманом увлекшие за собой «несознательных» — в коммунистической версии событий, или мирная демонстрация возмущенных и не склонных к насилию рабочих — в либеральной.

Небольшая книга журналистки И. Мардарь «Хроника необъявленного убийства» (Новочеркасск. 1992), построенная в основном на материалах Главной военной прокуратуры СССР, а также воспоминаниях участников событий, выглядит менее «идеологической» и более «объективистской». Написанная без соблюдения некоторых обязательных для профессиональных исторических работ требований (отсутствуют сноски на источники и т. п.) эта книга представляет собой одну из первых реконструкций события — день за днем, час за часом. Судя по всему, И. Мардарь, занимавшаяся журналистским расследованием на рубеже 1980-1990-х гг. не смогла использовать ряд важных, но недоступных в то время источников. Возможно, поэтому в работе появилось довольно много мелких фактических ошибок, исправление которых, в принципе, не может существенно изменить правдивости общей картины. «Объективистский» пафос книги И. Мардарь не помешал автору, как выразить сочувствие жертвам произвола, так и с пониманием отнестись к тем рядовым участникам событий, кто волею судьбы (солдатская служба, присяга и т. п.) стал исполнителем злой воли правителей.

Появившиеся на Западе в 1990-е гг. работы по истории рабочих волнений в Новочеркасске представляли собой главным образом научную систематизацию и концептуализацию известных фактов[16]. Лишь в 2001 г., вскоре после выхода в свет английского издания нашей книги, появилась первая серьезная научная монография о событиях в Новочеркасске — книга С. Бэрона «Кровавая суббота в СССР», основанная на ряде новых и малоизвестных источников, прежде всего, материалах расследования Главной военной прокуратуры СССР[17].

Что касается конфликтной истории сталинских лагерей, то для большинства работ российских историков конца 1980-1990-х гг. были характерны предельное упрощение проблематики Гулага и увлеченные занятия реконструкцией фактов на основе рассекреченных в постсоветское время архивных документов[18]. В результате произошло профессиональное погружение в фактографию и проблематику Гулага, но был утрачен солженицынский синкретизм, сфокусировавший в истории Гулага все проблемы социального и индивидуального бытия человека сталинского и отчасти послесталинского общества. Взаимосвязь «государство — общество — Гулаг» выпала из сферы конкретного исторического анализа и превратилась в предмет общих спекулятивных рассуждений.

Несмотря на появление отдельных содержательных работ о массовых выступлениях заключенных в Гулаге[19], историография все еще предельно сужает проблематику конфликта «власть — заключенные», так же как и внутренних конфликтов в гулаговском социуме, загоняя их (подгоняя под?) в достаточно узкие рамки политического сопротивления в Гулаге. Отворачиваясь от «низменных» форм массовых выступлений заключенных (столкновения криминальных группировок, организованные воровскими авторитетами волынки и голодовки, стихийные бунты и т. п.), историография до сих пор не имеет адекватного видения сталинского Гулага как особого социума и государственного института, выполнявшего в сталинской системе функцию специфического депозитария нерешенных и (или) неразрешимых социальных, экономических, политических, культурных и национальных проблем.

Важную роль в обобщении и систематизации материала сыграла обзорная статья И. Осиповой «Сопротивление в Гулаге (По данным архива МВД и материалам, собранным Николаем Формозовым)». Это была одна из первых попыток расширить традиционную для старой историографии Гулага мемуарную основу исследования и включить в рассмотрение доступные в то время документы НКВД-МВД СССР, главным образом, за 1941–1946 гг. По материалам, полученным Н. Формозовым от бывших узников Гулага, И. Осипова составила список «наиболее известных» массовых выступлений заключенных с 1942 по 1956 г. В этот перечень было включено 17 эпизодов[20], часть которых впоследствии была документирована в архивных публикациях и профессиональных исследованиях историков, другие — так и остались полулегендарными.

Значение проведенной И. Осиповой ревизии протестной активности заключенных для начала 1990-х гг. очевидно. В то же время этот опыт нельзя назвать уникальным. Аналогичная информация может быть найдена у А. Солженицына или, например, в старых и новых изданиях НТС[21], в публикациях А. Грациози[22] (1982/1992 гг.). Проблема же заключается в том, что подобные списки, основанные на мемуарных свидетельствах, слишком некритически воспринимаются профессиональной историографией, попадают в учебную и научнопопулярную литературу, периодическую печать. В 1990-е годы некоторые легенды, мифы, слухи, невнятные припоминания очевидцев преждевременно получили клеймо исторической подлинности, так и не пройдя профессиональной исторической экспертизы.

Перу той же И. Осиповой принадлежит статья, фактически отрывшая новый этап в источниковедении темы. Автор впервые в историографии попыталась документировать архивной информацией конкретное легендарное событие, так называемое «ретюнинское восстание» 1942 г. в Воркутлаге'. В 1995 г. итальянский историк Марта Кварери опубликовала статью о Кенгирском восстании 1954 г. Автор не только поставила волнения, бунты и забастовки заключенных Гулага в контекст общего кризиса системы репрессий и принудительного труда в СССР, но реконструировала конкретное событие, опираясь как на мемуарные источники, так и на рассекреченные документы МВД СССР[23]. Событиям 1953 г. в Речном лагере посвящен специальный параграф в книге Н.А. Морозова[24]. К сожалению, М. Кравери и Н.А. Морозов, реконструируя события на основе официальных документов МВД и мемуарных свидетельств участников и очевидцев, не определили критерии, по которым они оценивают достоверность той или иной информации. В результате повествование представляет собой монтаж разнородных источников, без объяснения причин того, почему авторы повествования отдают предпочтение то мемуаристам, то гулаговским бюрократам.

Восстанию заключенных особого Горного лагеря (май-август 1953 г.) посвящена электронная публикация статьи Аллы Макаровой[25]. Автор рассмотрела предпосылки восстания, которые она трактует достаточно широко, в контексте истории воссозданной в годы войны политической каторги и системы особых лагерей. Алла Макарова одной из первых в литературе по истории политического сопротивления в Гулаге обнаружила вкус и потребность в терминологических изысканиях. В разделе «Почему события лета 1953 года в Норильске мы называем восстанием» Макарова фактически зафиксировала несводимость норильских событий к какой-либо известной форме сопротивления. Она признается, что понимает неточность термина «восстание», ибо «восставшие не имели оружия, более того, добровольно отказывались от различных попыток вооружить их». Она не принимает определений «мятеж», «волынка» и «массовое неповиновение заключенных лагадминистрации», хотя вряд ли можно всерьез рассматривать в качестве аргумента то, что этими терминами «пользовались суд, прокуратура, и лагерная администрация, в соответствии с их желанием видеть в протесте заключенных лишь простой в работе и массовое хулиганство, беспорядок, анархию в брошенных надзирателями зонах». Не согласна Макарова и с термином «забастовка», ибо «зародившаяся в зонах ненасильственная оппозиция, вынужденная действовать в рамках советской законности, нашла еще множество (небывалых прежде) форм: митинги и собрания заключенных для выработки общих требований, массовая голодовка, письма, жалобы, заявления, просьбы, обращения в советское правительство и многое другое…». В конце концов, Макарова приняла термин «восстание», практически полностью очистив его от первоначального и общеупотребительного смысла — подразумевая не «антисоветское «вооруженное контрреволюционное восстание», «а его противоположность — «восстание духа» — высшее проявление ненасильственного сопротивления бесчеловечной системе ГУЛАГа».

Терминологические рассуждения А. Макаровой представляют собой бесспорный интерес, но совсем не потому, что вносят ясность в проблему. Наоборот, противоречивость позиции автора фиксирует методологические бреши и спорные подходы не только к изучению Красноярского «Мемориала»: http://memorial.krsk.ru массовых выступлений заключенных Гулага, но и последующих массовых беспорядков на воле. Суть же проблемы заключается в том, что, описывая те же события в Норильске, можно, при желании, обосновать любое определение — и мятеж, и бунт, и волынка, и забастовка, и восстание. Все будет правильно, и все — неточно. Поэтому стремление историографии к мнимой ясности определений заставляет игнорировать действительный профиль событий, сочетавших в себе не только «ненасильственную оппозицию» или «максимально демократическое правление», «республику заключенных», как безапелляционно считает Макарова, но и закулисные действия подпольных групп украинских националистов, по привычке не брезгавших насилием и террором для удержания заключенных в орбите своего влияния.