Антон Гопко - НОВАЯ КВАРТИРА

• Название: НОВАЯ КВАРТИРА
• Автор: Антон Гопко
• Жанр: Современная проза

---

— Спорят всё, спорят, — благостным тоном сказала Марусина соседка, доброжелательно посмотрев на Марусю, — а чего спорить, когда и так всё ясно! Странные люди.

Проводник был толстый и лысый. Но, судя по сангвиническому лицу, ни то, ни другое его не беспокоило. Остатки жёстких светлых волос были коротко пострижены. Он сел напротив Маруси и, взяв её билет, спросил, глядя на неё бесцветно-серыми глазами:

— Студентка?

— Да, — нехотя ответила Маруся.

— На каникулы едешь?

— Да.

— Ну-ну, — проводник положил билет в соответствующий кармашек своей папки. — За постель десять тысяч кто не сдал?

— Я не беру постель, — сказала Маруся.

Проводник молча уставился на неё исподлобья.

— Я не буду спать, вы же сами видели, мне ехать пять часов.

Проводник вновь достал её билет и долго его изучал.

— Согласно правилам, установленным санитарной комиссией, пользование матрасом и подушкой без постели запрещается, — с официальным видом сказал он, вставая и проходя дальше.

«Нужен мне твой грязный матрас, жирная свинья», — подумала Маруся, пододвигаясь к окну. Вокруг все засуетились, стали с шуршанием разворачивать свалявшуюся постель и стелиться, наводняя вагон пылью. Вскоре суматоха улеглась, пыль, правда, осталась.

Устроились и соседи Маруси. Мужчины полезли на верхние полки. Молодой почти сразу заснул в картинной позе, свесив одну руку, а тот, что постарше, сосредоточенно поджав губы, принялся разгадывать прежде начатый кроссворд. Только женщина не торопилась ложиться — она читала какую-то брошюру, периодически умильно улыбаясь и кивая в знак согласия.

Маруся уставилась в окно. Пока ехали по Москве, смотреть было не на что: какие-то гаражи, свалки, бетонные стены, исписанные чем-нибудь вроде: «Ельцин — Антихрист» или «Спартак — чемпион», — но только выехали за кольцевую, почти сразу начался лес. Поезд пошёл как-то быстрее и веселее. Друг за другом мелькали дачи, почти пустые платформы и крохотные подмосковные городишки, которые поезд проезжал меньше, чем за минуту. Но чем дальше от Москвы — тем меньше виднелось жилья, меньше сходящихся и расходящихся путей, столбов, семафоров, непонятных придорожных фонариков — бесчисленных составляющих огромного организма железной дороги, тем чаще засыпанный снегом еловый лес шёл сплошной стеной вдоль полотна. На него Марусе было особенно приятно любоваться: одни и те же деревья, одни и те же сугробы — однообразие зачаровывало ленивый взгляд, мелькающий пейзаж не позволял себе чем-нибудь новым и неожиданным вызвать даже самую незначительную мысль или ассоциацию в отдыхающем сознании. Иногда, правда, в окне светлело — деревья расступались, появлялась хиреющая деревенька с прогнившими перекошенными домами, на крышах которых торчали смешные, несоразмерно большие телеантенны, или же поезд проезжал мост через замёрзшую речку, или занесённое снегом поле подходило вплотную к путям, оттесняя лес на задний план. Тогда взгляд сам соскальзывал вниз, на встречный путь, и пытался непрерывно скользить по нему, не отставая, но безуспешно: глаза упорно задерживались на удаляющихся шпалах. Порой с коварной неожиданностью вид загораживал встречный товарняк, и хотелось лезть на стену от тоски, пока он неторопливо и добросовестно, как последний зануда, проволакивал все свои несколько десятков вагонов. Не то что постоянно попадавшиеся на пути электрички. Те проносились вихрем, так что у Маруси всякий раз дух захватывало, словно это был какой-то аттракцион, вроде американских горок, а не общественный транспорт, набитый усталыми людьми, измученными работой и дорогой.

Темнело. Очертания деревьев сливались, да и сам лес становилось трудно отграничить от тёмно-фиолетового неба. Снег же, напротив, начал искриться неестественным светом кварцевой лампы. А Маруся всё смотрела и смотрела в окно, хоть тусклое освещение вагона, маслянисто отражаясь в стекле, мешало видеть, и зачастую на сумрачную картину зимнего леса причудливо накладывалось, к примеру, изображение усатого мужчины в тельняшке, идущего в тамбур покурить и продирающегося сквозь гроздья рук и ног, свисающие со всех полок, или ещё что-нибудь в этом роде. Марусю ничего не отвлекало, разве только дорожная милиция — два здоровых мужика изъявили желание посмотреть её паспорт, и всё.

Поезд подошёл к маленькой станции, где должен был простоять двенадцать минут. Несмотря на мороз, многие пассажиры пошли проветриться — в вагоне топили дай боже и было душно. На перроне уже поджидали старухи, торгующие пивом, минеральной водой и пирожками с капустой. На каждой была пуховая шаль поверх тёплой вязаной шапки, все были тщательнейшим образом укутаны, но при этом, стоя в ожидании, когда поезд остановится, переминались с ноги на ногу от холода. Изо рта у них валил пар, ярко опалесцирующий в свете вокзальных фонарей. Когда колёса поезда перестали стучать, людской гомон стал особенно заметно слышен. Марусе хотелось, чтобы поезд поскорей снова тронулся. В вагон зашла одна из торговок. Маруся, хоть и совершенно не хотела есть, купила у неё пирожок и тут же его зажевала. Люди потихоньку возвращались на свои места, громкоговоритель неразборчиво объявил отправку, ещё какие-нибудь три минуты изматывающего ожидания и снова — стук колёс, соседний путь и лес.

— А я ему и говорю: дурак ты, самый настоящий дурак, хоть у тебя и денег много, — донёсся до Маруси голос соседа с боковушки, когда тот стал уж совсем громко вразумлять свою престарелую соседку. — Продать такую машину! А у ней всего-то там задний мост… А что такое задний мост — задний мост это и я отремонтировать могу. Лучше б ты, говорю, мне заплатил, да и ездил бы на своей машине. А хочешь продать — так продал бы за хорошую цену,

а за ту цену, что ты продал, запорожец продать можно. Нет, куда там! Я, говорит, поскорей избавиться от неё хочу, мне с ней некогда возиться. Ну я ему и говорю, хоть ты и богатый, а дурак, что денег своих не бережёшь. А ещё, говорю, ты потому дурак, что старших не слушаешь. Такой раньше хороший парень был! Теперь-то всё — деньгами ум отшибло, зазнался.

Мужчина вздохнул и задумался. Молчала и бабка.

— Ты хороший человек, я точно вижу. Добрый такой, — сказала она наконец и почему-то заплакала.

Маруся устала вглядываться в тёмное окно и откинулась к стенке, расправив плечи и расслабившись. «Эх, Лизка, если бы ты была сейчас со мной! — думала она по привычке. — Сколько раз приглашала тебя приехать к нам в гости. Вдвоём сейчас было бы так весело и уютно! А теперь мне скучно и тоскливо, и всё меня бесит».

Внезапно до неё дошла вся серьёзность случившегося. Наиболее сильным из охвативших Марусю чувств была страшная досада на своё бессилие что-либо изменить. Она сгорбилась от мрачного шевеления под ложечкой и взялась рукой за свой сжавшийся лоб. Это не укрылось от Марусиной соседки, давно уже на неё поглядывавшей.

— Что с тобой, детка? — спросила она ровным, спокойным голосом. — Расскажи, легче станет.

— Да нет, всё в порядке… Просто… — Маруся почувствовала, как её голос задрожал и начала путаться в словах. — Просто, знаете, когда друзья предают — это очень неприятно, — выдавила она наконец.

— Что же с тобой стряслось? — в глазах у женщины Маруся увидела внимание и сочувствие.

— Понимаете, у меня есть друг. Я до сих пор считаю, что есть, несмотря на всё, что произошло, — начала рассказывать Маруся, её вдруг прорвало на откровенность.

— И как же его зовут, — с неподдельным интересом спросила женщина, — этого друга?

— Её зовут Лиза. Но я не могу назвать её подругой. Она именно друг. Подруга, вы знаете, это что-то такое легковесное, маловажное, а друг — это всё-таки гораздо большее.

— Понимаю, — кивнула женщина. — Лиза — непростое имя, — добавила она себе под нос.

Марусе не часто приходилось встречаться с подобным пониманием, и это подвигло её на целый путаный и сбивчивый рассказ.

— У нас были такие замечательные отношения. То есть у нас и сейчас хорошие отношения, но… Тогда мы жили вместе в общежитии. Мы столько много общались, во всём друг другу помогали. И мы так хорошо понимали друг друга — просто с полуслова. Я вообще не представляла раньше, что такое может быть. Лизка она вообще особенная — лёгкий человек, простой. Если б не она, я бы не выжила с Анжелой. У нас была соседка — Анжела, такая, знаете, тупая и угрюмая. А Лиза её так здорово подкалывала — только она одна так умела. И всё было просто замечательно, пока не появился Саша.

Маруся смолкла, чтобы справиться с нахлынувшим чувством совершённой по отношению к ней жестокой несправедливости.

— Теперь Лиза живёт с ним, — продолжила она, как только смогла говорить. — И ведь она его не любит. Но знаете ли, деньги, спокойная жизнь без соседей — я не могла дать ей этого. И я её не виню. Другую в такой ситуации я считала бы продажной и всё такое, но здесь — я же хорошо знаю Лизку. Для неё так естественно, чтобы у неё всё было хорошо, и ведь она этого заслуживает. Я помню, как она страдала без денег, как переживала из-за того, что я ей помогаю. Глупая! Я ведь от души. А так — она решила свои проблемы. Но какой ценой! Теперь наверняка жалеет — да что поделаешь… Лизка человек жутко рассеянный, хотя вообще очень обязательный. Мне очень её не хватало, хоть мы и по-прежнему много общались, но, знаете, это уже было не то. На самом деле мне безумно интересно, что в ней в это время происходило. Но позавчера, после последнего экзамена она пришла ко мне и сказала вдруг, что больше не хочет меня видеть. Причём на экзамене ещё было всё нормально. Она попросила меня помочь ей решить задачу. Всё было вполне по-дружески. А вечером вот… И она не просто сказала, что не хочет меня видеть, но и — самое ужасное, самое вообще чудовищное — вернула мне свитер — мой подарок. Я подарила его в самые лучшие дни нашей дружбы, подарила с такой радостью! Она меня этим больше всего оскорбила. Я не понимаю, почему так случилось. Может быть, её заставил Саша, может быть, ей что-то про меня плохое сказали — не знаю. Может, она теперь жалеет, может, ещё всё наладится. Ах, вы знаете, она такая гордая, даже если будет жалеть — первой не придёт, а мне к ней идти после того, как она так… Не знаю… Но, как бы то ни было, сейчас мне, сами понимаете, очень обидно и горько.