Рейнеке Патрик - Из жизни единорогов

• Название: Из жизни единорогов
• Автор: Рейнеке Патрик
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Закончил я тут одну очередную безделицу. Собирался писать для «Дня антикварных штучек» в Заповеднике, но не успел. А потом, провалявшись с какой-то затяжной простудой, решил уже и вовсе себя ни в чем не сдерживать, в результате чего очередная питерская байка про книжных подростков переросла из сказочной повести в натуральный дамский роман (или в сценарий для аниме-сериала). Так что, если вы не желаете тратить время на чтение дамских романов, то и не начинайте. Будет длинно, занудно, с единственным выходом на крышу и всего одной эротической сценой.

Для того, чтобы заранее отсечь все возможные недоумения, предупрежу, что дело происходит в первые годы нынешнего тысячелетия в альтернативной реальности. Последнее обстоятельство мне настоятельно рекомендовали отметить, ибо в тексте упоминаются реальные научные и образовательные учреждения, к которым имеет отношение так или иначе по меньшей мере половина моих френдов. Поэтому, народ, не парьтесь! Это не про ваше место работы или учебы. Это всего лишь фантазия. Что же касается поиска возможных прототипов для самих героев, то их столько, что нет смысла подозревать кого-то в отдельности. Кто-то, наверняка, не поверит, что описанные мною люди и отношения возможны в реальности. Им я со всей ответственностью возражу: вы даже не представляете, до какой степени они распространены! Так что, кто смелый и кому совсем уж нечем заняться, читайте мою историю о питерских монстрах, вылупившихся из постсоветского хаоса и позднесоветской разрухи.

---

— Не, лучше пешком, — соглашается он.

— Помнишь Житинского с его скрытными жителями? Вот тут-то они и живут. Видишь, сколько маленьких дверей?

Он серьезно кивает, глаза его широко распахнуты, а я внутренне трепещу от того, что вот и мне, наконец-то, удалось чем-то поразить моего культуртрегера. На чердак он и вовсе выходит с опаской: дверь маленькая, а чтобы добраться до нее, надо перелезть через перила около шахты лифта.

— Ты бывал когда-нибудь на чердаке Истфака? — интересуется он у меня, когда появляется возможность встать во весь рост в свете слуховых оконец. Такое впечатление, что у него даже голос стал выше и моложе.

— Нет, его закрыли в год моего поступления. Вроде бы после пожара.

— Да, верно. А мы как раз ходили туда курить. Но на крышу не выходили.

— Вот после таких, как вы, его и закрыли!

— Да, не «таких, как мы», а после нас и закрыли… «Таких» больше не было.

— Штерн — главный хулиган Истфака! — смеюсь я.

— Так и было, — спокойно признается он. — Следующее поколение, как правило, ничего не помнит… Ну, что, Питер Пэн, давай показывай, где тут выход наружу?

Я веду его под наклонными деревянными балками, перешагивая через трубы и груды ломанного кирпича. Потом предъявляю ему выход. Он лезет первым, на какое-то мгновение восхищенно замирает в окне, и мне очень обидно, что я не вижу в эту минуту его лица. Потом, уже наверху, я еще долго безуспешно стараюсь поймать его взгляд, но он настолько поглощен открывшимся ему видом города, что мне остается только лицезреть его постепенно пьянеющую физиономию с раздувающимися ноздрями и бегающими глазами.

— Это потрясающе, — наконец, выдыхает он.

Он идет вдоль конька, осматривается с другой стороны. Потом поворачивается в мою сторону — все-таки я выбрал для первого впечатления лучший из видов. С улыбкой идет к каменной стенке бывшей печной трубы. Там садится прямо в пальто на грязную жесть и достает пачку:

— Это точно не нарушит каких-нибудь древних крышепроходческих традиций?

— Это как раз одна из таких традиций и есть, — я подсаживаюсь рядом, прижимаясь к нему плечом.

Он закуривает и протягивает сигарету мне. Курить одну на двоих — это тоже древняя крышная традиция. Такая же, как и целоваться, прижавшись к трубе. Но об этом он пока не знает. Или все-таки знает? Когда я беру у него из пальцев сигарету, он смотрит на меня так, что если бы я был с девушкой, у меня бы и сомнений не возникло, что может означать такой взгляд.

— Ты точно не умеешь летать? — сияя глазами, спрашивает он.

— Нет, — говорю я, затягиваясь. — Пыльца волшебная закончилась.

— Значит, говоришь, целоваться почти так же здорово, как гулять по крышам? — интересуется он, забирая у меня сигарету.

Я пожимаю плечами и смеюсь.

— Смотря с кем.

— Ну, на крышу, наверное, тоже не все равно, с кем выходить?

— Ну, да. Особенно в первый раз.

— А тебе, гляжу, нравится быть первым? — еще одно соприкосновение пальцами при передаче хабарика.

— А я и так почти у всех первый.

— Хвастунишка…

Солнце предзакатным золотом цепляется за кончики его ресниц. Он щурится от табачного дыма, и улыбается так счастливо, как будто нет у него никакой мучительно тайной любови, нет никакого дурацкого зарока хранить целомудрие, как будто вообще ничего нет — ни горя, ни одиночества, ни холода, ни зимы, ни смерти, а есть только мы вдвоем на крыше, сидящие посреди солнца, города и весны. Эх, Штерн, ну почему же ты не девушка? Так бы я, по крайней мере, знал, что с тобой делать… Он в последний раз затягивается и щелчком отправляет окурок по красивой дуге в глубину двора. Еще один нюанс выхода на крышу с парнем: обычно окурками швыряюсь я, причем ровно в той же манере.

Обратно мы сбегаем по полутемной лестнице, чуть ли не взявшись за руки, несколько раз я случайно ловлю на лету его пальцы (или это он ловит мои?). В темном подъезде он вдруг останавливается и, повернувшись ко мне, легким движением толкает меня ладонью в грудь, прижимая спиной к стенке. Я вижу, как в нескольких сантиметрах от моего лица блестят в свете далекой лампочки его глаза.

— Что? — со смехом спрашиваю я.

— Да, нет. Ничего, — смущенно усмехается он. Хватает меня за руку, и мы выбегаем на улицу.

Потом мы также взявшись за руки бежим за трамваем, со смехом вскакиваем в последнюю дверь и едем, стоя друг напротив друга в конце вагона, улыбаясь и переглядываясь. Сам он стоит, держась за поручень, в настолько картинной позе, что смотреть на него больше нескольких секунд подряд просто невыносимо. Поэтому я периодически выгибаюсь, выглядываю в окна и показываю ему какую-то очередную архитектурную деталь. Он смеется моим находкам, но больше смотрит на меня, чем на улицу. Трамвай привозит нас в Коломну, и дальше мы уже идем пешком в прозрачных весенних сумерках, а я все гадаю, где же оно — то самое место, где два усталых путника не могут не остановиться с тем, чтобы начать целоваться. Вот мы проходим по берегу Мойки, вот идем мимо Новой Голландии, вот мы выходим на набережную, вот мы посередине моста над Невой — но всюду возникает то же ощущение, что и на крыше: будь я с девушкой, все было бы проще. И мне остается только искоса поглядывать на темную фигуру шагающего рядом Штерна, проклиная свой невысокий рост. Чтобы дотянуться до его губ мне придется вставать на цыпочки, а если он этого не пожелает, то ему достаточно всего лишь задрать подбородок, и я уже при всем желании никуда не смогу дотянуться.

В метро по устоявшейся у нас традиции, я задремываю (вернее, делаю вид, что задремываю) у него на плече, и таким образом соскальзываю в привычное нам обоим русло. О поцелуях можно, наконец, забыть. Дома я лежу на кровати с Борхесом и читаю вслух отдельные кусочки лежащему наискосок подле меня Штерну. Его голова покоится на моей подушке, лбом он уткнулся в мое плечо и что-то там иногда мурлыкает в качестве культурологического комментария. В этот момент раздается телефонный звонок, он берет трубку и укладывается на прежнее место, рядом со мной. Это сестра. С ней он, в отличие от мамы, всегда разговаривает, хотя видно, что несмотря на душевную близость, им не так много есть что сказать друг другу. Что в общем-то и понятно, учитывая их десятилетнюю разницу. Я слышу, как она спрашивает его — уже в который раз, — не завел ли он себе кого.

— Не знаю, — умиротворенным голосом говорит уткнувшийся в мое плечо Штерн. — Может быть, просто весна.

«Не знаю». Неделю назад он бы сказал: «Нет».

* * *

Где-то через неделю получила неожиданное продолжение история с могендовидом. Штерн купил себе ноутбук. Настоящий ноутбук с настоящим жидкокристаллическим экраном. Большой, тяжеленный, с DVD-приводом. Я впервые вижу такое чудо техники дома, а не в магазине. Все никак не могу успокоится и тихонечко трогаю пальцем экран, наблюдая, как вокруг моего ногтя, словно по воде, идет легкая рябь.

— Слушай, а если бы тебя так в глаз тыкали? — голосом ревнивого собственника возмущается Штерн. Я тут же отдергиваю руку: всегда считал, что экран, это что-то вроде лица, но вот чтобы прямо сам глаз…

Чтобы отметить это приобретение мы решаем посмотреть какой-нибудь фильм, лежа на диване. Долго выбираем, припоминая что-нибудь такое, что оба смотрели когда-то порознь и что гарантированно нравится обоим. Наконец, мы чуть ли не одновременно выкрикиваем имя Стоппарда, и мне дается задание по пути с работы зайти в «Люмьер». На просмотр мы устраиваемся, уже лежа в кровати каждый под своим одеялом, сдвинув наши подушки к центру и водрузив между нами вместо меча Тристана поставленный на коробку из-под обуви ноут. По ухмылке владельца я понимаю, что ему в голову пришла та же ассоциация. Потом начинается борьба за угол наклона монитора, так чтобы обоим было одинаково хорошо видно. Поскольку я смотрел фильм уже четыре раза, я уступаю Штерну (он смотрит только в третий раз) и сам подглядываю за происходящим на экране сквозь дрему. До тех пор, пока мой сосед не толкает меня своим плечом, спрашивая серьезным голосом:

— Что ты думаешь про лес, в котором они оказались?

— Ну, я думаю, что это такой архетипичный лес, — бормочу я в ответ с закрытыми глазами, — Некое неопределенное полное неизвестных опасностей пространство между «туда» и «оттуда», где можно и скрыться, и потеряться. А поскольку они, с равной вероятностью мертвы, то можно предположить, что это то же пространство, откуда началось путешествие Данте. А горная местность в самом начале — это тоже некое архетипичное место, полное тревоги и неизвестности, где совершается выбор, хотя выбора-то никакого и нет. Место, где Фауст беседовал с Мефистофилем.

— Глаза-то открой.

Я открываю глаза и дальше уже смотрю без отрыва. Дело в том, что лес, в котором впервые высказывается идея о том, что время остановилось, оказывается удивительно похож на то место, где мы видели со Штерном друг друга во сне. Только у нас все время были более глубокие сумерки.