Зигмунд Скуинь - Кровать с золотой ножкой

• Название: Кровать с золотой ножкой
• Автор: Зигмунд Скуинь
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 0131-6044

Зигмунд Янович Скуинь родился в Риге в 1926 году. Вырос в городском предместье, учился в средней школе, в техникуме, в художественной школе. В девятнадцать лет стал работать журналистом в редакции республиканской молодежной газеты.

В литературу вошел в конце 50-х годов. Внимание читателей привлек своим первым романом «Внуки Колумба» (в 1961 году под названием «Молодые» опубликован в «Роман-газете»). В динамичном повествовании Скуиня, в его умении увлечь читателя, несомненно, сказываются давние и прочные традиции латышской литературы.

К настоящему времени у Скуиня вышло 68 книг на 13 языках.

3. Скуинь — заслуженный работник культуры Латвийской ССР (1973), народный писатель Латвии (1985), лауреат нескольких литературных премий.

В романе «Кровать с золотой ножкой» читатель познакомится с интересными людьми, примечательными судьбами. Как в любом другом произведении Скуиня, серьезное здесь перемежается с иронией и даже комическими сценами, реальность — с домыслом и фантазией.

---

— Отец-то тоже был черный?

— Ничего подобного.

— Откуда ж он такой взялся?

— Трудно сказать, думаю, это явление возрастное.

Испарившись из Цеснса, Ансис Вэягал, с женой и детьми, позднее обнаружился в рижском предместье Ильгуциемсе. В протоке Даугавы, у знатного по тем временам богача Яна Штейнхауэра плотбище. Вэягал мастерски управляется топором и долотом. Как раз такой человек нужен Штейнхауэру на стройках. О дальнейшей судьбе Ансиса Вэягала сведения скудные. Известно только, что на семьдесят втором году жизни в октябрьский ветреный воскресный день, переправляясь на лодке через Даугаву, он утонул. Остались вдова, два сына и две дочери, четыре внука и пять внучек, а также трое правнуков.

Двести лет спустя Ирма Кукувас подарит музею Айнажского мореходного училища старинный церковный песенник в обтянутом кожей деревянном переплете. На внутренней стороне переплета будет ясно прочитываться подпись: «Ансис Вэягал». Пониже, большими четкими буквами той же рукой писано: «Строевой лес вали в январе и феврале. Лиственные деревья — когда Луна на ущербе и чтоб день был сухой, а хвойные в новолуние».

3

От праправнука Ансиса Вэягала родился отец Ноаса, Августа и Антома— Либис Вэягал. В Зунте он объявился как нанятый бароном Ферсеном браковщик деловой древесины, но вскоре заводит собственное дело — поставляет мачты для кронштадтских судоверфей. Сохранились предания, что в своем ремесле он обладал каким-то сверхъестественным чутьем. Однажды, состязаясь в выборе мачтовых деревьев с двумя голландскими и двумя немецкими мастерами, велел себе завязать глаза и, несмотря на это, безошибочно отобрал сосны, на поверку оказавшиеся самыми крепкими. За это будто бы контр-адмирал пожаловал Либису Вэягалу шапку, которую тот волен был ни перед кем не снимать, кроме как перед богом, царем да адмиралом.

Довольно долго Либис жил в холостяках, пока ему не приглянулась в Риге Трине, дочка богатого лодочника и ловца лососей. Из-за приданого, правда, вышла распря. И Либис, будучи настоящим Вэягалом, в один прекрасный день взял да и привез Трине к себе в Зунте — только и было на повозке что сундук с одеждой. На третью ночь после свадьбы кровать Либиса показалась жене неудобной. Застелив шубейкой свой сундук, Трине туда спать перебралась. Кровать с тех пор не признавала. На сундуке и мужа принимала, на сундуке родила Ноаса, Августа, Антома, на сундуке и помирала, сама себя выкликая: «Трине! Трине! Трине!» Не затем ли, чтобы услышать забытое имя? Для других она давным-давно стала Браковщицей.

Поначалу и Ноас Вэягал обучался ремеслу браковщика. Двадцати лет от роду отец отправил его сухопутьем в Ревель с письмом по важному делу. Деньги на обратную дорогу Ноас для верности зашил в штаны. В Ревеле все уладил быстро. И о ночлеге по сходной цене сговорился с миловидной моряцкой вдовушкой. Примерно до полуночи Ноас крепился, не расставался со штанами, потом стало невмоготу. И вдруг среди ночи вдовушка не своим голосом вскрикнула: «Тикай отсюда, братец, уноси ноги, похоже, мой старик вернулся!» Ноас пришел в себя только на улице, бородатый мужчина вышвырнул ему штаны в окошко, разумеется удержав деньги в качестве отступного. И бродил Ноас в порту вдоль причалов, утирая слезы и раздумывая: ни до дому добраться, ни людям на глаза показаться. В пору хоть утопиться! Но подвернулся капитан-эстонец, пообещал взять на парусник воду откачивать, только сразу предупредил: в Зунте заходить он не намерен, просто приблизиться к берегу, такому молодцу ничего не стоит до суши вплавь добраться.

Вот тогда-то Ноаса и присушили к себе корабли. Он не только проплыл мимо Зунте до Риги, но и oтправился в обратную путину к острову Даго, по-эстонски Хийумаа, и лишь затем через Пернов вернулся домой.

Если о Ноасе судить по тем рассказам, что о нем распустили сверстники, слезливость как-то не вяжется с утвердившимися представлениями о его характере. Пожалуй, слезы были хитростью, Ноас шел к цели. Быть может, сам того не сознавая. Двумя годами позже, строя первую двухмачтовую гафель-шхуну, одновременно обучаясь в только что открывшейся мореходной школе в Айнажн, Ноас у вдовы (на этот раз действительной, не мнимой) Эммы Кукувас одолжил «на день-другой» девяносто семь морских карт покойного штурмана Отто Кукуваеа, собственноручно им начертанных. Вот тут уж Ноас знал наверняка, что слезы на его соломенно-желтых ресницах не более чем средство: карты он не собирался возвращать. И со спокойной совестью в залог оставил семейный церковный песенник, хранящийся ныне в музее.

В ту пору в Зунте многие кинулись строить корабли. Соблазн был велик. Кришьян Валдемар в Петербурге так провернул дело, что для нужд торгового флота в казенных лесах деревья чуть ли не задаром валили. Ничего не стоили советы инженеров и технический надзор. К тому же вскоре выяснилось, что морские перевозки сулят огромные барыши. И команду набрать не составляло трудностей, парни из приморских селений сами рвались в море.

В этих морских начинаниях Ноас Вэягал был одним из главных зачинщиков. За пять лет вдоль и поперек избороздив Балтийское море, он оказался первым из зунтян, кто взялся доставить груз льна из Або-Бьернеборга в Англию, и только к осени, когда поползли слухи, будто его «Видземниек» пошел ко дну, Поас вдруг появился на берегу со странной штуковиной — зонтом — в руке и мартышкой на плече. Следующей весной в Кардиффе Ноасу подвернулся выгодный фрахт в Испанию, а уж оттуда он вдоль африканского побережья отправился в Дакар. Жена Ноаса Элизабета время от времени получала красочные открытки с пестрыми марками, и тогда над городом проносились бризы восторженных вздохов. Мужчины при встречах вместо приветствий вопрошали друг у друга: «Что нового слышно про Ноаса?»

Домой Ноас воротился через две осени на третью, и местный люд узнал его с трудом. Степенной походкой сошел на берег располневший, но осанистый мужчина; бронзовое от загара лицо обрамляла светлая кучерявая борода, подстриженная по новой моде — с вырезом посередине. Одежда на нем — загляденье! Из тонкого английского сукна синий капитанский мундир — с какой стороны ни взгляни, повсюду золотом горят пуговицы. Мик Капост насчитал их на мундире двадцать штук, а известный в Зунте сплетник Янис Клеперис, которому в лунную ночь довелось с Ноасом возвращаться из трактира и в какой-то момент по нужде постоять у Тесаного камня, уверял, что их больше, — и на штанах-де по крайней мере еще четыре.

На первых порах только и говорили что о привезенных Ноасом подарках. В крокодилий хвост вправленной керосиновой лампе с алым шелковым абажуром и музыкальной шкатулке, начинавшей играть, едва на крышку положишь серебряный полтинник, а как отзвучит мелодия, из торца шкатулки выскочит чертенок и затолкнет денежку в прорезь. У жены Ноаса, Элиза- беты, на комоде красовались стеклянные шары, в них, будто в льду, замороженные живые цветы. В заморских платках в Зунте щеголяли жены капитанов, Элизабета же теперь могла на людях показаться в настоящей кружевной мантилье. Когда Элизабета — высокая, стройная, полногрудая, с гордо поднятой головой — проходила по улице, невозможно было не залюбоваться ее величавостью, в глазах многих зунтских мужчин роднившей Элизабсту с идущей на всех парусах шхуной. Быть может, потому в глубине души они считали Элизабету воплощенным идеалом капитанской жены и не без зависти, но без злопыхательства признавали, что Элизабета по праву принадлежит именно Ноасу Вэягалу. Ведь он тоже в своем роде был совершенством, стержнем, вокруг которого крутилось все новое и необычное. А если в действиях Ноаса и было что-то непонятное, голову о том ломать не приходилось — Ноас ни у кого советов не спрашивал. Понятное дело, такую жену, как Элизабета, покидать на долгие годы одну было не безопасно. Тем более что в доме Вэягалов хозяйствовал брат Ноаса, Август, видный парень, который все никак не мог подобрать себе невесту.

Не успели остыть одни слухи, как подоспели другие; Ноас к весне собирается построить трехмачтовый барк. Мужчины при встречах теперь говорили друг другу:

— Ну так что, будет строить?

— Будет, а как же! Пойдет за океан, к Антильским островам, в Южную Америку! Туда с древесным углем, обратно с бобами какао. Куш сорвет изрядный! Но груз рискованный, а ну вода просочится в трюмы, набухнут бобы, корабль по швам разнесут.

Однако планы Ноаса оказались куда смелее, и он их не таил.

— Корабельное дело в гору пошло, с умом распорядишься своим кораблем, он тебе за год еще один корабль заработает, — Ноас вразумлял мужчин. — Иокогама, Алабама! Эго значит, там, где сегодня два корабля, через год могут быть четыре, через два года — восемь, через три — шестнадцать! Мы живем у моря, и это наш козырь. Чтобы добыть богатство, не нужны ни поместья, ни фабрики. Корабли надо строить! Учредить общество судовладельцев. Открыть свой банк. Построить порт, подвести железнодорожную ветку. Такие дела, смекаете?