Вениамин Башлачев - Русское крестьянство в зеркале демографии

• Название: Русское крестьянство в зеркале демографии
• Автор: Вениамин Башлачев
• Издательство: Традиция
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-905074-26-4

Эта книга — изложение исследования развития русского крестьянства по материалам переписей России и описаниям современников. В книге рассмотрены основные этапы развития русского крестьянства, большая часть которых отражена в зеркале демографических процессов. Показано, что в русском крестьянстве былых веков было две ветви: крепостные и вольные. Показана ложность утверждения: «Россию в былые века развивали царь и дворяне». Россию развивали вольные крестьяне. У них было две экономики: летняя — доходы от земли и зимняя — доходы от промысла. Результативность вольных крестьян обусловлена уникальностью Русской равнины и особенностями русского менталитета. В ХХ веке вольному крестьянству нанесены ДВА страшных удара: «раскулачивание» трехпоколенных семей и ликвидация «неперспективных деревень». Книга предназначена для самого широкого круга читателей.

---

Кроме дома каждая семья построила себе баню.

У каждой семьи был амбар для хранения зерна. И погреб, который в апреле забивался снегом. Получался холодильник, где летом хранились скоропортящиеся продукты питания — молочные и мясные.

Вот что здесь — еще надо отметить.

Сейчас по ТВ — чуть ли не каждый день, можно слышать, что воровство характерная черта русских, при этом непременно ссылаются на Карамзина.

Но это неправда.

Что воровство ещё недавно было не свойственны русскому крестьянству — это могу обосновать на примере моей малой Родины.

За все время, пока я в 1940–1950‑х годах рос и учился, во всех окрестных деревнях и сёлах на дверях домов нигде не было замков. (Замки были только в отдельно построенных амбарах и погребах, где хранили хлеб и прочие продукты).

Когда все из дома уходили на работу, тогда наискосок входной двери ставили батожок. Это был знак — в доме никого нет. До 18 лет я ни разу не слышал, чтобы у кого‑то что‑то украли. Ни разу.

В русской смысле «вор» — одно из самых обидных и страшных обвинений. Так было и в 1940–50‑е годы.

Теперь о детях. Напомню, по воспоминаниям моего старшего брата на Елезовке начала 1930‑х росло 20 детей. Как видите на фото, и в 1950‑е годы в деревне Елезовка — еще росли дети.

На фото видны трое детей. Двое сидят на крыльце, один — на сиденье, где точили косы для кошения травы. (Конечно, — это не все дети Елезовки 1950‑х).

Для детей простор и чистота. На дворе перед крыльцом невысокая мелкая трава и цветы.

Теперь опишу дом и хозяйство. Считаю это очень важным для осмысления крестьянского хозяйства севера Русской равнины.

Первый этаж. За крыльцом длинный коридор — от дверей до южного большого окна.

Слева от коридора две передние комнаты (пятистенок) с печью, в пятистенке 11 окон.

Справа коридора — еще комната в 3 окна, с печью.

Из коридора вправо дверь во второй коридор, откуда вход на второй этаж, где 4 окна.

Из этого же второго коридора вход в хозяйственное помещение дома.

При доме конюшня, помещения для овец и свиней и коровник (на фото они не поместились).

В коровнике двойные стены и двойное застекленное окно. Пол коровника ежедневно устилался соломой, чтобы коровам было сухо. За зиму в коровнике накапливалось соломистого навозу толщиной более аршина (аршин = 71 см.). Навоз летом вывозился на поля. В коровник можно было заезжать на лошади с телегой и разворачиваться вокруг столба. На стены и на столб опирался пол сеновала (второй этаж).

Сзади сеновала был наклонный взвоз на уровень сеновала и крытое помещение, в котором помещалась запряженная лошадь в сани с возом сена. С начала ледостава и зимой туда завозили сено. Лошадь распрягали, сено через дверь перекидывали на сеновал.

Сеновал и двойные стены обеспечивали прекрасную теплоизоляцию коровника. Зимой в нем было тепло, коровы не мерзли и потребляли за зиму намного меньше сена, чем в обычной постройке.

Вот вкратце о доме моего деда и отца.

Считаю очень важным это описание. По нему уже можно представить способности и возможности крестьянина севера Русской равнины.

После коллективизации хозяйство деда и отца резко сократилось. От былых десятин земли осталось 26 соток. Лошадей нет, корова одна.

Дом сохранился до 1961 года, пока жива была моя бабушка Мария Ивановна. Она прожила 94 года, хорошо слышала, очками никогда не пользовалась, вдевая нитку в иголку. Она ни за что не хотела уезжать куда‑либо, до последних дней была на ногах. Умерла тихо, без всяких хлопот.

После смерти бабушки моя мать Любовь Ивановна и старший брат Мина, инвалид первой группы, покинули наш дом.

А теперь представьте, что подобные дома из «неперспективных деревень» надо было разобрать и перевезти в «перспективные» за 10 километров. И чтобы затраты при этом были меньше, чем столбы и провода для электрификации, чем и обосновывалась эффективность ликвидации «неперспективных».

Представили!?..

Теперь, надеюсь, понятно, что большинство крестьян плевались и ругались от таких «высокоэффективных преобразований жизни».

Одни, прежде всего молодые крестьяне, плюнули на всё и отправились искать лучшей жизни в городах и посёлках при промышленных предприятиях.

Другие, прежде всего пожилые, остались доживать свой век в своих домах без электричества.

Сейчас, спустя 50 лет от начала проекта «неперспективных деревень», разработанного «перспективными учёными» типа Татьяны Заславской, нелишне посмотреть: что осталось от моей малой Родины в результате той реформы деревни.

Описание — вещь субъективная. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать или прочитать.

Чтобы читателю было ясно, что произошло в результате ликвидации «неперспективных деревень» — это проиллюстрирую фотографиями 2009 года с небольшими комментариями.

Иллюстрация «дороги в никуда»

Конечно, мне всегда хотелось попасть в те места, где я родился, где прошло мое детство и юность.

В 1954 году, после окончания школы, я уехал учится в Ухту, Коми СССР. Потом три года в Советской Армии, в Ленинградском военном округе. Затем снова учеба, работа на предприятиях ВПК.

Несколько раз приезжал на родину, очень было больно смотреть — как все разрушается.

Теперь посмотрим фотографии.

Поднялись с дороги районного уровня на угор. Рассчитывали проехать по той полевой дороге, по которой в годы моего детства я ходил в начальную школу по полям и проселкам три километра пешком.

Однако проехать оказалось невозможно.

Поля заросли высокой травой. Хотя они заброшены уже более 40 лет, но гумус от удобрения навозом, которым устилали поля наши предки перед пахотой, остался. Поэтому бывшие поля, в отличие от лесной почвы, значительно плодородней.

Наши предки и коров‑то держали по нескольку штук, чтобы получать навоз.

Корова — это «фабрика по переработки травы и сена в органическое удобрение». Она все лето жует траву, а зимой — сено. Без навоза земля зерновыми культурами вырождается за 5–6 лет. А без коровы навоза в нужном количестве не бывает.

Машину оставляем, дальше идем пешком, продираясь через высокую траву и бурьян.

Наконец пробились через бурьян туда, где когда‑то стоял наш дом. Там где я родился и вырос.

Как видите, заросли выше головы. Это следствие органики, которая накапливалась вокруг дома.

Конечно, я нашел родник, который стал отправной точкой обустройства моего прадеда Василия. Ради воды этого родника прадед и выбрал место для обустройства, после того как покинул Пиццы, прежнее место жительства восточнее Сольвычегодска.

Сейчас этот родник заилился и зарос травой.

Нашел я и остатки тех берез, возле которых пилил мой отец доски в конце 1930‑х, (см. фото 14.3).

С этими же березами были связаны все годы моего детства и юности. От них остались только торчащие из земли трухлявые, но еще высокие пни.

Вблизи родника стояли бани. И наша, и соседей. Строили их не ближе 10 саженей от родника

Нашел я и то место, где стояла наша баня, в которую меня в детстве дед брал с собой париться. Зимой дед после парилки всегда 2–3 раза «купался в снегу», и до самой смерти никогда не болел. Дед и меня «купал» в детстве. Хотя, как помню, я первые разы верещал отчаянно. Потом заставлять «купаться» — меня уже не надо было. Дед умер, когда мне было 12 лет. И от этой процедуры я потом отвык.

Нашел я и место, на котором я в 5 и 6 классе, будучи «юннатом», садил «сад». Ну, сад — это лишь громко звучало. Садил я тогда в конце 1940‑х малину, смородину и землянику. Смородина и земляника в зарослях погибли. А вот малина разрослась по всему логу вниз, в длину метров 50 и шириной в 20.

Нашел я и место, где стоял овин деда, где он сушил снопы, прежде чем молотить их цепами на току.

Нашел я и остатки колодца, выкопанного в 1920‑х отцом с дедом и дядей Михаилом Ивановичем.

Колодец был шесть саженей в глубину. Он был необходим, так как от дома до родника более 100 саженей. А воды для коров и лошадей надо много.

От колодца остался только провал, который в 1970‑х был огорожен, после того как заблудшая корова из соседней, еще не брошенной, деревни угодила передними ногами в развалины колодца.

Под конец обошли кругом то пространство, где стояла Елезовка, чтобы увидеть, что еще осталось.

Увы, остались только развалины дома соседа.

В местах, где когда‑то колосилась рожь да ячмень или овес, сейчас растет высокий бурьян.

Или подрастающий лес, или трава по пояс.

Это следы удобрения навозом, которое наши деды и предки ежегодно вывозили на поля.

Для этого и держали по нескольку коров — этих «фабрик по переработке травы и сена лугов в органическое удобрение», навоз.